Часть 4. МАК И ВЕРЕСК. Гл. 4. Песня Сознания (1/1)

Только ты - туманы гор, брызги дождя в лицо,

Водопады, рождаемые поднебесными снежниками,

Берега блужданий в поисках вечности.

Только ты - знамя победы в мозолистых руках,

Тишина безбрежной глади, нарушаемая изредка

Взмахами крыльев, рожденными далекой песнею,

Эхом гуляющей по отрогам Нинчурта...

Только ты - камни , хранящие души шаманов,

Слепые ночи длящиеся бесконечно долго,

Рождая непостижимые картины бьющегося вдребезги времени и пространства.

Только ты можешь слышать меня через тысячи лет,

Придя на эту землю, дыша этим воздухом, слыша взмахи крыльев,

Чувствуя мое присутствие... я рядом......?Невидь?По белым стенам тюремной камеры скучно скользили лучи солнца. Кто придумал красить стены камер в светлые тона? Вроде как, не так мрачно получается... А спросили бы очень многих - услышали б, что белый ещё терпимо, разве что напоминает сумасшедший дом... Хуже бежевые, зеленоватые, пастельные тона... Какая вообще видимость заботы нужна тому, кто точно знает, что его даже уже не ненавидят. Без всякой телепатии знает...Странно, сейчас тишина уже стала привычной. Всё труднее вспомнить, как когда-то было иначе. Шум с улицы иногда напоминает...С огромным усилием, превозмогая уже обычную последнюю пару лет сонливость, он поднялся, подошёл к окну. Забранное частой решёткой, сперва через него вообще невозможно было на что-то смотреть... А теперь он так же не мог вспомнить мир без этой сетки, как и без тупо ноющей тишины в голове.На площади что-то происходило. Он давно уже не способен был испытывать к чему бы то ни было живой интерес, заставлял себя из каких-то последних остатков упрямства - из странного человеческого инстинкта продлевая агонию, чувствуя, что смерть тем ближе, чем меньше чего-то разного он видит. Одна и та же камера, один и тот же пейзаж за окном, одни и те же даже охранники и врачи все десять лет - а может быть, конечно, просто похожие, давно замечено, люди в таких заведениях становятся безлики, часть этих стен, плоть от плоти этих замков и решёток. Поэтому он заставлял себя обращать внимание на детали. Просто чтоб отличать один день от другого. Чтобы время не застывало густым желе, чтоб сам он не застывал как мумия на койке у стены - как продолжение койки и стены, каковым он однажды и станет, не было этого пугающего его ощущения, что он проснулся во вчерашнем дне, который был точной копией позавчерашнего, что в жизни осталось всего несколько поочерёдно повторяющихся дней - день визита врача, день визита парикмахера и просто день, без событий. Он цеплялся за любые детали, отличающие один день от другого, новую заколку в волосах женщины-врача, новую мелкую царапину на руке сопровождающего её охранника - то ли боевое ранение при посещении какого-то более буйного обитателя этого прекрасного места, то ли дома у него живёт кошка... Он учился отличать оттенки во взгляде - как меняется жгучая, еле сдерживаемая ненависть через брезгливую жалость к полному равнодушию. Сейчас они уже не видят в сгорбленной фигуре, закутавшейся в одеяло, опасного злодея. Сейчас он по определению не мог вызывать ни ненависти, ни страха...Он смотрел вниз, вглядываясь в крошечные человеческие фигурки. Уже не размышляя, как раньше, кто эти люди, какой жизнью живут, насколько бездумно пьют солнечный свет и свободу, просто отмечая детали. Медленно, преодолевая сонность сознания, разбирал эту огромную толпу на отдельные элементы. Женщина в красном пальто или плаще, толстяк в шляпе, высокий военный, несколько школьников, женщины в тёмном - наверное, монахини, вряд ли они все вдовы... Хотя, ведь там, кажется, открывают какой-то монумент... Может быть, погибшим при какой-нибудь аварии на производстве... Новостей он давно не знал, из его редких посетителей немногие готовы были говорить об этом. Усиленный микрофоном голос разносился над площадью, но он не мог разобрать ни слова. Вряд ли монумент военным, военных совсем немного. Кажется, много семей - женщин, детей... Мелькают тут и там полицейские формы, репортёры резво перебегают, несмотря на внушительный груз видеоппаратуры...Он повернулся к окну спиной, прислонясь к подоконнику. Кажется, врач должен быть сегодня... но опаздывает... Он вспомнил с улыбкой, как раньше радовался таким случаям - их было за все эти годы совсем немного. Борьба двух наркотиков в организме - золотистой жидкости из шприца, убивающей его личность, и этого самого странного инстинкта, жажды жить... ухватить маленький лоскут прежней жизни, ещё что-то услышать. Как его сперва и злило, и веселило, что многие из них, видимо, обучены технике безопасности по обращению с такими, как он - в их мыслях только какая-нибудь легкомысленная песенка, или стихотворение, или параграф из школьного учебника... Как поймал себя на забавной обиде - может быть, ему вовсе и не эти их важные-секретные сведенья нужны, толку ему тут от них всё равно немного, он не дурак, он не таит иллюзий сбежать отсюда, может, он просто хотел услышать этот обычный поток житейской ерунды... Впрочем, думать об этом не хотелось. Ни о какой сентиментальной чуши. Чувства тоже остались все там, в другой жизни. Вспоминается в тумане, и как не о нём. Лицо Офелии, дочки - там, в зале суда. Она не плакала - слишком велико было потрясение... Одним из последнего, что слышал он в жизни - её горечь, её ненависть. Как ей жить теперь с его фамилией, со знанием обо всём, что он сделал...Она всё реже бывает здесь. И правильно - нечего ей здесь делать. Ведь и сама понимала, что нечего... Кричать на него, обвинять, спрашивать - зачем, для чего?.. Просто смотреть, давясь смесью отвращения и непонимания, пытаясь уложить в голове... Хватит с тебя, дочка. Хватит того, что извиняешься перед людьми за то, к чему не имеешь отношения - потому что от него-то извинений никто не ждёт...Вот Кэролин всё равно ходит. Всё равно зачем-то ходит, хотя много раз он говорил ей не делать этого. Что надеется здесь получить? Прошлое прошло, умерло. Неужели она наивно ещё на что-то надеется? Ему никогда не выйти отсюда... Она рассказывает новости, приносит книги, она вытребовала у начальника охраны больше поблажек, чем он вправе был рассчитывать из христианского милосердия. Она забирала у охранника поднос с обедом и сама кормила его, по праздникам она приносила ему кексы. Помогала ему принимать ванну, один раз сама подстригла его, решив, что тюремный парикмахер это делает слишком небрежно. Впрочем, волосы здесь отрастают медленно... Сама Кэролин так и не вернула в полной мере свои прежние шикарные волосы, мягкая шелковистость которых сводила с ума. Операция, которая вернула её к человеческой жизни, стоила очень многого её организму. Она приводила Ала, так он узнавал, что в школе сейчас каникулы... Мальчик чувствовал себя здесь определённо неуютно, и очень мало говорил... Ему, впрочем, и не хотелось знать, о чём думает и что чувствует этот ребёнок. В любом случае страшно - ненавидит ли он его, как Офелия, или любит, как мать. Он не носит его фамилию, но Кэролин ведь не скрывает, чей он сын.Он вынырнул из омута памяти, услышав что-то за дверью. Кажется, кто-то разговаривает - тихий бубнёж вполголоса. Изо всех сил он прислушался - не важно, о чём это, насколько пустячна и обыденна тема. Ушной клещ у тёщиной собаки, прогноз погоды на выходные, или насколько дерьмовый нынче в автомате кофе. Жизнь, которая совершенно его не касается. Которой у него нет."Он даже не предполагает..."У него ёкнуло сердце. Совершенно невероятно, чтобы вот так, через десять лет заточения с еженедельными инъекциями, лишь оттого, что врач задержался на час...

Голоса звучали как разные, но это был один человек. Он просто вспоминал, прокручивал в голове уже состоявшийся разговор. Потому что подошёл к двери его камеры, вот и подумал об этом..."Всю жизнь прожил, не зная, кто он такой... Бедные дети Корпуса, какие они жалкие...""Каково б было узнать-то... Всю жизнь плевал в лицо отцу и матери..."Мелькнул, смазанно, как в объективе трясущейся камеры, этот памятник, что там, внизу. Круглое лицо женщины откуда-то знакомо..."Ну, оно хорошо, памятник... Должен народ знать... История воздаёт..."Его лицо... Из тумана памяти - детство, если его можно так звать - лицо пухленькой медсестры, ставившей их классу прививки. "Какой ты хорошенький мальчик, Ал. Наверное, на маму похож?" Пожатие плечами. "Ой, ты даже не помнишь маму?" Помотал головой. "Бедный... Ну наверное, тебе рассказывали о ней?" Она нормалка, эта медсестра. Она ничего не знает, просто ставит прививки. Просто думает, что мальчик - бедная сиротка, о родителях даже ничего не известно. Ой, не может быть, чтоб такого хорошенького мальчика бросили. Наверное, его родители умерли, а ему не рассказывают о них, чтобы не расстраивать...На руках мужчины - младенец. Крупные складки пелёнок проработаны скульптором довольно небрежно, а вот лицо - наоборот, хотя какое там лицо? Обычное младенческое лицо, все младенцы одинаковы..."Все думают, что ребёнок погиб вместе с ними...""Лучше б так и было, ага...""В гробу, небось, теперь вертятся - для чего родили, чтоб вырос как все те, кто их убил..."Лицо Фионы Декстер - его лицо. С поправкой на то, что нос, кажется, всё-таки папин...Нет, он никогда не понимал этого дурацкого сочувствия, как у этой вот медсестры. Что значит - он сирота? Корпус - отец, Корпус - мать, лучше родителей и не придумаешь. Ему никогда и не хотелось этих обычных человеческих глупостей - чтобы у него были отец и мать...Хотя нет, услужливо подсказала некстати прояснившаяся память, однажды хотел. Когда его одноклассника навещала мать...Эта женщина, в отличие от многих, легко пошла на сотрудничество с Корпусом, положительно отзывалась о Корпусе в местной газете, поэтому ей разрешали свидания с сыном. Корпус использовал эту семью как агитку... Женщина без конца обнимала мальчика, нахваливала, как он вырос и похорошел, говорила, как гордится им. Тогда ему подумалось, на какой-то миг, самым краем сознания, что ему тоже хотелось бы, чтоб им гордилась мама..."Ну а зря, что ли, у них была политика замалчивания всех родственных связей... Когда все эти архивы раскопали - вон же что было... Некоторые в каком шоке были, когда узнали, что они родственники... А одного, слышал, вообще умудрились на сестре женить... Уровень высокий, а генетической совместимости больше ни с кем не нашли... Ну, когда для них что святое-то было..."Как странно. Он ведь прекрасно знал, что чувствовал – да, даже тогда, десятилетним птенцом, понимал. Как он презирал эту нарочито восторженно квохчущую неслышащую курицу, старательно давящую в себе страх перед чёрными формами, золотыми значками – в том числе на собственном сыне… И как ему хотелось и себе такую. Собственное, персональное свидетельство, для чего всё. ?Мы не должны презирать нормалов, - говорил тренер средней группы – не вспомнить его имени и лица, вообще ничего не вспомнить, кроме того, что по степени презрения к нормалам он был первым там и тогда, - мы превосходим их – а кому много даётся, с того много и спрашивается. Они боятся нас – но они не могут обойтись без нашей помощи, нашей защиты, и это важнее…?Мог ли этот тренер не знать, что это презрение, даже без специального сканирования, просто как шлейф духов, чувствовал каждый из них? Чушь, конечно, он знал об этом. Они знали каждую мысль маленьких учеников, и эту глупую зависть к мальчику-агитке, и нежелание признавать эту глупую зависть – знали тоже. Это было нормальной частью обучения, воспитания – уметь понимать, когда мысли твои известны и когда ни за что на свете, ни в коем случае эти мысли не будут озвучены и обсуждены. Первые уроки фантастического лицемерия, которое тоже растёт большим и красивым, заполняет всё существо, прилипает, как кожа перчаток, только изнутри. Всем понятно, что иногда ты хочешь непозволительного – и ты сам найдёшь, что с этим делать, и как превратить эту жалкую, как у всякого невыпоротого хулигана, благодарность в настоящую, зверскую, рабскую преданность всем тем, кто тоже лжёт, тоже грешит – и потому может научить тебя этому лицемерию в совершенстве. Преданность тому, безликому и всесильному, что они, все вместе, собой составляют.Фионе Декстер, где бы она ни была сейчас, гордиться было определённо нечем.Он бы даже подумал, что это всё какая-то изощрённая подстава, но мысли охранника были слишком настоящими, слишком подобающе путанными. Слишком убедительно метались по цепи ассоциаций.Ему, впервые настолько сильно, явственно, захотелось, чтобы Кэролин пришла. Он почувствовал вдруг, чем были, что означали все эти их встречи здесь, их чаепития, когда она поддерживала под донышко его чашку, если у него слишком дрожали руки. Это не оплата тех других их чаепитий в корпусовском изоляторе, когда, забыв на время о том, кто здесь "меченая", а кто пси-коп, пытающийся не мытьём, так катаньем склонить её к сотрудничеству, она звонко смеялась над его шутками, и постепенно пустело блюдо со сливами, которые она безумно любила. Он много раз просил её не оплачивать никаких долгов, не думать даже об этом. Нет, аккуратно разделяя пластмассовой ложечкой его любимый пирог - сюда нельзя проносить металлическую посуду, не то что ножи - они жили, и оба это понимали, ещё и какой-то другой жизнью, которая не здесь, неведомо где, которой на самом деле нет, которой он никогда, до сего дня, не желал.Впервые он задумался об амнистии, просто вспомнил это слово. Он ещё не слишком стар, но вряд ли ему осталось много. Здоровье не то... Слишком давно не то... Если б его отпустили... Хотя бы на последний год, даже на полгода. Он остаток жизни прожил бы в наркотическом сне, но по крайней мере, не сне с пустотой без мыслей, без желаний. Они купили бы дом за городом, с садом... Кэролин по утрам отвозила бы Ала в школу, а сама ехала на работу, а он ждал бы их, неторопливо, как все старики, бродя по дому, или читая на террасе любимые книги Кэролин, снова удивляясь, как ей может нравиться такая ерунда, с такими примитивными сюжетами, или переругивался с соседом, опять не уследившим за своими мопсами, обожающими рыться почему-то именно в клумбах Кэролин... Жизнь могла быть, наверное, и такой. Если бы всё сложилось иначе... Если бы он ушёл из Корпуса с Кэролин - как когда-то, безумная, она его уговаривала... Если б он стал подпольщиком, как его родители, которых он никогда не знал. Они б победили - ведь подпольщики победили, а когда-то, за чаем с заклятыми друзьями, которые теперь сидят в соседнем крыле этой же тюрьмы, они смеялись над самой этой мыслью... И они купили бы этот дом с садом. И сосед здоровался бы с ним уважительно, как с ветераном, и ни за что не отпускал бы своих мопсов без присмотра... И Офелия приходила бы к ним в гости... С удивлением, спустя столько лет, узнавшая, куда когда-то давно бесследно исчез её отец... Если б родители не погибли... Они б вырастили его тоже подпольщиком, и он был бы одним из этих смешных героев с горящими глазами, и товарищи добродушно подшучивали бы над его малым ростом, над тем, что его возлюбленная, которую он в очередной блистательной операции освободил из корпусовского лагеря, выше его... И маленький Ал тоже радовался бы их победе, хотя и не вполне понимал бы, по малому возрасту, что произошло... Если бы вообще не было во вселенной никаких ворлонцев, и они были бы обычными людьми, он работал бы каким-нибудь неприметным клерком, а Кэролин, конечно, была бы фотомоделью, и мама, может быть, была бы жива, и долго ворчала бы, как можно было вот так терять голову, когда ты уже не мальчик, у тебя семья, ребёнок... И Диана угрожала бы при разводе, что запретит ему видеться с Офелией, но всё равно отпускала её на каникулы в дом отца, и она играла бы с маленьким братиком, и это мама, старенькая-старенькая, ругалась бы с соседом, что его мопсы опять утром разбудили её своим лаем... и может быть, они б даже никуда никогда не уезжали с Земли, космос видели только на картинках...Хорошо бы, если б Кэролин пришла... Услышала его сейчас. Ведь ей никто не колет ничего. Она может слышать его мысли - те жалкие прозрачные лоскуты, обрывки, в которых он уже не пытался собрать себя, свою память, свою волю. Ни гордости за былые удачи, ни ненависти и презрения к победившему врагу. Никаких планов, никакой мечты о свободе и тем более о реванше, как ждали от него поначалу. Одно лишь жалкое: "Жив ли я ещё? В рассудке ли? Или душа, как в сфере охотника за душами, навеки заперта в этих неизменных стенах, с неизменными охранниках, с неизменным небом в частой решётке, раз за разом прокручивая один и тот же, мне назначенный кошмар, мой ад..." Кэролин напоминала, что он ещё жив. Что дни сменяются. Она каждый раз надевала разные платья, по-разному причёсывала волосы. Охранники удивлялись этому. Она понимала...Пришла бы... Он бы сделал то, чего она так давно хотела. Ткнулся в неё, как маленький, причитая - почему же, за что же его жизнь была именно такой...Они приземлились с опозданием в час - в плотном газовом облаке, окружающем Тучанкью, не слишком маневренному шаттлу пришлось сделать хороший круг, чтоб избежать столкновения с метеоритом. Впрочем, делегация терпеливо ждала их. Прямо за сетчатым забором, окружающим космодром, расстилалась степь. Это было так необычно, странно, чудно, что он невольно замедлил шаг. Дикий простор... Такого он не видел никогда, даже на Центавре... на этих окраинах... Низко нависшие сизые тучи, в рваных ранах проглядывает розовое небо, тревожно шумит на ветру голубоватая, с металлическим отсветом, трава... Если б был художником, он непременно нарисовал бы это. Вот только был ли бы смысл. Живопись, да... Живопись - то, что он особенно высоко ценил в культуре Центавра – имеет ли эта ценность какую-то ценность здесь? Тучанки фактически слепы. У них нет никаких аналогов глаз, они не способны читать текст - в качестве алфавита здесь используется аналог земного шрифта Брайля. Впрочем, они ориентируются не только на слух или запах, они каким-то образом знают, каков мир вокруг них, органами чувств им служат подвижные отростки вдоль позвоночника, и это несколько шире, чем ориентировка в пространстве по эхолоции, как у летучих мышей и глубоководных рыб. Они различают ночь и день. Они имеют понятие о цвете... они знают, что такое туман, что такое блеск молнии и краски заката. Просто чувствуют, а может быть - и от этой мысли даже как-то не по себе - передают друг другу, память ещё с давних времён, когда, возможно, у тучанков были глаза, или может быть, их психокинез настолько развит, что они способны считывать ауру предметов...Во всяком случае, в этот миг, когда они стояли напротив - семеро странных, в чём-то даже нелепых существ с безволосыми, безглазыми головами, с неприметными дырочками ртов - он ощутил некую оторопь, чтоб не сказать робость. Всякий другой случай, когда ему казалось, что перед ним стоит существо чуждое, непонятное, показался ему сейчас преувеличением. Все они - центавриане, люди, минбарцы, нарны, дрази - похожи между собой. Это вот они - другие. И даже не внешне - всё-таки они антропоморфны, две руки, две ноги, и кажется, они тоже делятся на два пола, хотя внешне отличить мужчину от женщины неподготовленный не сможет. Нет, они совершенно другие внутренне...Один из группы, выделяющийся наиболее пёстрой одеждой и наиболее пышными ожерельями из костей, зубов, перьев, обточенных камушков сделал шаг вперёд и запел. Приветственная песнь, догадался Винтари. Сочинённая специально по случаю их прибытия. В дороге он немного пролистал справочник по языку, но больше для общего развития - запомнить что-то из этого за время пути нечего было и надеяться. Однако у него было ощущение, что он всё понимает. Надо полагать, и исполнитель, и его спутники параллельно транслировали значение прямо в его сознание. Не словами, а образами, даже ощущеньями. Да, с телепатией такого вида и уровня он не сталкивался. Они проникали очень глубоко, при том ощущение было совершенно иным, не сравнимым ни с чем. У любого телепата, центаврианского то будь, земного, минбарского - и при сканировании, и при транслировании чувствовалась его личность, даже если он не планировал представляться полным именем. Чувствовалось отдельное "я", которое за этим стояло. Здесь же он словно смотрелся в большое зеркало. Зеркало мира... Пение по общепринятым меркам едва ли могло считаться благозвучным, но странным образом очаровывало. И казалось, что обращено было именно к нему. Словно ему, в беседе при знакомстве, рассказывали...По дороге он думал - тучанкам ведь, можно сказать, повезло. Их мир легко мог погибнуть, стёртый ворлонским "планетоубийцей", если бы размещённый здесь его отцом гарнизон Теней в полном составе не был вызван в сектор, охваченный сражением. Какое дело было метрополии до далёкой Тучанкью, до оставшихся там их сограждан, когда сама Прима Центавра могла перестать существовать...В песне было и об этом. "Они пришлик нам, они были здесь, они стали частью нашего мира, частью нашей Песни... Они меняли нашу Песню, Песня меняла нас. Чернее самой тьмы, они ненавидели нас, и охотно убили бы, но заставили служить им. Чёрное солнце взошло над нами, и нигде не укрыться было от его лучей... Они пели свою Песню, и сотни, тысячи сходили с ума, и мы не могли всех спасти, и кому-то приходилось убить всех, а потом убить себя, чтобы спасти остальных, остановить их волну... По мёртвым городам ходили уцелевшие безумные, и их крики вторили песне чёрного солнца..."Он понимал. Он пытался понять. А потом он почувствовал, что ему придётся понять... Он уже слышал о влиянии Теней на сознание человека, который видел их слишком близко - хорошо, если через какое-то время прекращались эти сны, полные чистого, неизбывного, концентрированного ужаса. Он помнил его в глазах своей няньки, мечущейся по комнате и шепчущей молитвы, и был безмерно благодарен ей за то, что она не дала ему получить представление об этом ужасе. Что Тени остались для него да, древней, да, могущественной расой, способной на огромные разрушения, способной подчинять себе... Но не этим выворачивающим нутро чёрным сверлом. А как они воздействовали на тех, для кого нормальное свойство - соприкасаться сознанием?"Они пришли, они стали частью нашей жизни, частью нашего мира, хотя их не должно было здесь быть никогда. А теперь, когда они ушли, нам нужно учиться жить без них... Пройдёт время, и изменится наша Песня, снова станет чистой от тьмы, и сейчас мы слагаем её, эту новую Песню. Друзья вы ей или враги?""Мне... Жаль. Не знаю, поверите ли вы. Не знаю, считаете ли, что я тоже в ответе за это, или просто ждёте понимания... Вы позвали меня, хотя знали, что я, единственный из всех, не имею отношения к Альянсу. Не житель мира-члена Альянса, не рейнджер... Может быть, вы хотели спросить с меня за всё? Ведь вы знаете, чей я сын..."На какой-то момент ему подумалось - а может быть, в этом была их цель? Может быть, они хотят исцелиться таким образом - убив их, выпить их сознание, забрать их Песню... Он знал, что тучанку, потерявшему рассудок, необходима кровь, необходима чужая жизнь, чтобы его вернуть. Нет, нет, это вряд ли, в таких случаях они выбирают тех, кто как можно дольше прожил там, где всё это происходит, для такой роли не годятся только прибывшие чужаки... Да и зачем им такой яркий межрасовый скандал, остаться в изоляции посреди ставшей враждебной галактики - куда они смогут податься, на кого надеяться, настроив против себя весь Альянс, не на один же Центавр, тем более отказавшийся от них под благовидным предлогом... Хотя, может ли он быть уверен, что такое соображение остановило бы их? Они другие, у них другие приоритеты...Пожав протянутую ему для приветствия руку - то ли тут их обычаи были схожи с земными, то ли они позаимствовали его для удобства общения - он вспоминал подготовленную в дороге, так и не законченную приветственную речь, а они кивали - быть может, угадывая его слова прежде, чем он произносил, а быть может, просто поощряя само намерение.Он оглянулся на спутников - такое ли действие произвела и на них эта песня? Сложно было сказать это определённо... Дэвид был бледен, Амина, кажется, пошатывалась, лица фриди были мрачноваты и торжественны.Исполнив короткий странный танец, встречающие сделали знак следовать за ними.Для размещения их отвезли в ближайший к космопорту городок. Именно городок – при космопорте имелся посёлок обслуживающего персонала, построенный ещё нарнами, но он, как объяснили сопровождающие с какой-то прямо гордостью, режимный, там сейчас живут работники-тучанки и небольшое количество центавриан, оставшихся, чтобы их обучать. Быть может, было б и интересно, и правильно показать его гостям, но сделать это потом, когда они разместятся для проживания и отдохнут с дороги. Город же, в который они едут – чисто центаврианский, он вырос вокруг лаборатории растениеводства, таких много теперь на планете. Уже на подъезде к нему Винтари посетило странное сравнение - город-призрак. Городов-призраков он никогда не видел, хотя слышал, конечно, что такие есть, и мог представить их – после заброшенных заводов и запустелых храмов своего мира, после кладбищ рухляди, через которые случалось им пробираться к очередному засекреченному складу. Вот, теперь один такой видит воочию. Город, покинутый его жителями. Конечно, здесь не произошло какой-нибудь ужасной трагедии, жители мирно уехали... Просто город ближайший к космопорту, это естественно, что он опустел одним из первых. Хотя, трагедия произошла. Не прямо здесь, и не в этот момент, и не с ними... Но ощущение, отпечаток трагедии жил и в этих стенах, в этих притихших садах, в нависшем сумрачном небе. Центаврианские постройки здесь... Это смотрелось даже не то чтоб как-то неправильно и неестественно - даже напротив, дома казались странным образом... одухотворёнными. Может быть, потому, что были, как-никак, частью этого мира, стояли на этой земле, были построены из того камня, что она родила. И цветы в этих садах, вьющийся по заборам тёмный плющ - хоть и были завезены с Центавра, выросли тоже на местной почве...У въезда они заметили небольшую группу встречающих - видимо, встречающих их, и затормозили. Ещё издали Винтари понял - это не тучанки, это центавриане. Это было видно хотя бы по одежде, резко отличающейся от традиционных одеяний тучанков - замысловатых балахонов из лоскутов кожи, шкур и ярких тканей. Старик, девушка, кто-то ещё за их спинами...- Приветствую вас в городе Лафере, ваше высочество, - проговорила девушка, выступив вперёд, - мы будем счастливы, если вы поселитесь по соседству на эти дни, что вы будете здесь. Обитаемы остались только два дома, вы и ваши спутники имеете неплохой выбор... Если будет угодно, мы всё покажем вам здесь.Винтари бережно взял протянутую руку девушки. Такие изящные, тонкие пальцы - лёгкие, практически невесомые, как кружево рукава. Пожалуй, уже одних этих белых, тонких пальцев хватит для беспредельного восхищения, а она удивительно красива, у неё волшебный, приятный голос. Сколько же лет этому прелестному созданию? Почему она одна из всей семьи вышла сюда? Старик - похоже, слуга, судя по одежде и невысокому гребню, вернее, его жалким остаткам, второй мужчина - тоже едва ли родственник...- Меня зовут Рузанна Талафи, я здесь... вроде как, получается, главная. Я надеюсь, вам понравится здесь, ваше высочество. Я выросла здесь, и люблю эту свою вторую родину... Пойдёмте.Процессия двинулась по улице. Винтари с удивлением заметил, что девушка знает язык аборигенов - она переговаривалась с ними такими же отрывистыми воюще-лающими звуками, просто невероятными для устройства гортани у их расы. Хотя, ведь тучанки умудряются говорить на человеческом... Главным образом она, впрочем, указывая на тот или иной дом, рассказывала о покинувших его обитателях, историю постройки этого дома, историю этой семьи... Сложно сказать, насколько хорошо она говорит на языке тучанков, но на земном говорит так же хорошо, как на родном.Название города переводится, с языка периода первых королей, как ?сторожевая башня?.Когда происходило завоевание диких земель, так назывались башни, строящиеся на границе свежезавоёванной территории, как знак, как грозная пика, направленная в сторону врага. Он, ближайший к космопорту, построен одним из первых, на границе ?зоны отчуждения? космодрома, и тучанки называли его сложным для произношения словом, означающим ?там, где кончается трава?.Именно вокруг космодрома – построенного, как и посёлок, понятно, ещё нарнами – было больше всего уцелевшей растительности, что бы там ни говорили злые языки, выливать отходы себе под ноги нарны как раз не склонны. Зато вот за границей зоны начинались могильники отходов, свалки изношенной техники – сейчас лишь отдельные детали напоминают об этом, а тогда маленькая леди Талафи, забираясь на подоконник, подолгу грустно созерцала чёрно-коричневую пустыню, сомнительно украшенную редкими короткими высохшими стволами бывших деревьев. Сады, окружающие дома, были первыми опытными полями учёных, руководивших терраморфированием и обеззараживанием, постепенно отвоёванная у смерти зона расширялась, продвигалась вдаль, и сегодня уже, если выглянуть в окно, то сколько хватит глаз – цвет этих равнин будет тёмно-зелёным…И видеть такое – странно… Вне сомнения, строители пытались привнести стиль и дух, создать для жителей ощущение ?своей среды?, но они были сильно ограничены во времени и средствах. Дома были, конечно, красивыми – но прискорбно однообразными, выстроенные по линейке вдоль прямых, пересекающихся под прямым углом улиц, они были похожи на выстроившихся на параде солдат – рядовых, не имеющих ни знаков различия, ни наград. Единственными украшениями города могли считаться два здания – храм, очень маленький, и посвящённый, для экономии, всем богам разом, но выполненный в стиле центаврианской готики (очень интересно б было узнать, почему – императором Валхитом этот стиль был предан осуждению как не соответствующий центаврианскому духу) и здание администрации – как ни мал объект, а престиж требует. Здание лаборатории, хоть и было самым крупным в городе, не представляло из себя ничего особенного, только мозаичное панно с изображением Хилы, покровительницы сельскохозяйственной деятельности, как-то его украшало.Определиться с домами оказалось на практике совсем не просто, в конце концов выбрали чуть ли не методом считалочки, поскольку по одному размещаться как-то совершенно бессмысленно и нерационально, селиться решили по пятеро-шестеро, поблизости от оставшихся обитаемыми домов. Дом Фенно, который заняли Винтари, Дэвид, Зак, Брюс и Иржан, был соседним с Рузанной Талафи, по другую сторону от неё поселились Тжи'Тен с Аминой, оба аббая и дрази-рейнджер Ташор, а в соседнем с Фенно доме Макари - Шин Афал, иолу, юный дрази, оказавшийся женщиной, Штхиуккой, и рейнджер-землянин (вернее, строго говоря, проксимец) Майкл Дир. Фриди и седой бракири поселились на другом, практически, конце города рядом с доктором Чинкони, с которым сразу нашли какие-то общие темы.Заснуть на новом месте оказалось сложно. Винтари думал о местных - насколько успел с ними пообщаться... Они обещали зайти утром, провести церемонию совместной трапезы. Ночь и день на Тучанкью - зыбкие понятия, эти существа не спят, постели в их домах используются редко, для отдыха. Им не мешает темнота, они и в ней отлично ориентируются. Разумеется, эти их свойства нещадно эксплуатировались и теми и другими оккупантами... Потом они, конечно, поняли, что выматывать до потери сознания этих рабов себе дороже - после этого для любой работы они были уже бесполезны. Даже минутная потеря сознания приводит тучанка к безумию. Потому что Песня Сознания не должна прерываться ни на миг...В одной книге у Дэвида, об обычаях малых земных народов, он читал о таком - "что вижу, то пою". У некоторых малоразвитых, преимущественно кочевых племён была манера - в дороге описывать в песне всё, что видели - степь, деревья, реку, небо... Что-то подобное, только в более широком масштабе, происходило и здесь. Песня Сознания - это описание всего мира вокруг, всех, кто есть вокруг, всех событий, что произошли. Единая летопись сознания, единая координатная сеть, в которой существует личность. Разрывая её хотя бы ненадолго, существо дезориентируется, и в лучшем случае потом не может вспомнить, кто оно и откуда... Песня передаётся из поколения в поколение, связует элементы общества воедино. Это сложно представить, как им, наверное, сложно представить жизнь других рас – знающих сон, знающих понятие ?личного пространства?, не знающих понятия Песни. Найдут ли они взаимопонимание? Предыдущим обитателям этого дома это не удалось... Раз уж им велено было отбыть на родину... Не удивительно - глава семейства Фенно, по словам Рузанны, относился к местным жителям исключительно как к рабам... Интересно, почему Рузанне и ещё некоторым разрешили остаться? За какие-то заслуги или просто за отсутствие вреда? И почему они остались? Ведь Тучанкью откровенно не рай земной. Хотя, может быть, понимание, что на Приме их никто не ждёт... Верно, и не от хорошей жизни они прибыли сюда вместе с маленькой дочерью, вынужденной смотреть в окно не на пышные сады фамильного поместья, а на мёртвую, насыщенную ядами пустыню. Видимо, как нередко бывает это в центаврианской жизни, назначение на Тучанкью было не столько честью, сколько изящно замаскированной ссылкой – не за нелояльность, конечно, за нелояльность в те времена прощались с жизнью, но, скажем так, за недостаточную полезность.В комнате было темно, очертания предметов едва различимы. У Тучанкью нет луны, даже звёзды здесь увидеть можно крайне редко. Винтари рассеянно пытался по памяти восстановить обстановку в комнате. В этом не было, правда, ничего сложного - обстановка вполне обычная центаврианская. Эта комната, кажется, принадлежала дочери Фенно. Плательный шкаф Традиции Кегато – возможно, переживший уже пару поколений семьи, но так же вероятно – подаренный, или перекупленный у какого-нибудь нуждающегося в деньгах семейства, исполненное в той же стилистике, но скорее всего – более поздних времён бюро в углу окна, громоздкие стойки гардин – вот они, определённо, самые старшие в этой комнате уж точно. Семейным сокровищем не назовёшь – предметы гордости чаще всё же располагают в гостиной, чем в спальне молодой девушки, но всё же за ними длинная история, и скорее всего – именно семейная история, подобные предметы обстановки, примерно как постельное бельё, крайне редко переходят насторону. И всё же эти стойки – тёмные, в сюрреалистичных пятнах поплывшей от времени полировки, от чего физиономии духов-защитников, вплетённые в рельеф, ещё менее ассоциируются с понятием защиты – здесь, а их хозяева – неизвестно, где… Они, видимо, ничего из мебели не забрали, а ведь трудов стоило доставить это всё сюда... Даже статуи богов в стенных нишах остались.Он проваливался в сон медленно. Словно бы из переливающейся в углах темноты протягивались к нему руки, слепо касались его... Странно, было совсем не страшно."Тебе понравилась трава нашей степи... Это очень хорошо. Ты полюбил свой мир после того, как увидел его поля. И наш полюбишь..."Вспоминалось солнце Примы, оно пропитало собой тогда, казалось, всё...жужжание незримых насекомых в густой высокой траве, пыль на лице и одежде, и саднящие царапины от чертополоха, и смех Лаисы... Во многом с телепатами сложно, но в одном удивительно легко - их можно порадовать, поделившись хорошими воспоминаниями. Они способны вместе с тобой греться этим солнцем, вдыхать те же запахи, почувствовать то же счастье. И чувствуешь себя при этом так, словно, не поделись ты этим - как раз тогда чувствовал бы себя обделённым...Рассветы на Тучанкью очень неявные. Тёмное небо не вспыхивает таким ярким радостным светом, как на Приме или Минбаре. Нет здесь ни тех красок, ни той неудержимой быстроты и силы. Он не входит в комнату, он не прорывается в неплотно задёрнутые шторы, решительно отбирая обрывки недосмотренных снов. Скорее, просто чувствуешь, как что-то неуловимо изменилось в воздухе. Пожалуй, это стоит того, чтоб попытаться поймать если не первый луч, то второй и третий... Подумав, что Минбар его всё-таки испортил, привив несвойственную раньше любовь к ранним подъёмам, он прошёл через гостиную - дом ещё спал - и осторожно отворил дверь в сад.Было, действительно, ещё практически темно. Только смутное белёсое зарево занималось на горизонте, над зубчатой каймой деревьев и крыш. Звезда, вокруг которой вращается Тучанкью, достаточно яркая, да много ли толку - её свет едва пробивается сквозь окружающие планету газопылевые облака. Казалось невероятным то, что, при таком свете, здесь вообще может что-то расти и жить, тем более видеть, что здесь сумели прижиться центаврианские растения. Хотя видимо, они генмодифицированы специально под суровые условия с недостаточностью солнечной радиации и совершенно иной почвой. Запах тот же, но цветы бледнее, мельче... Как это, наверное, удручало хозяйку дома, которой хотелось гордиться настоящим центаврианским садом... Интересно, что само понятие сада вообще есть не во всех культурах, и может сильно различаться. Вот тучанкам, например, в голову не приходило высаживать специально перед своим домом какие-то растения, у дрази сада как понятия, пожалуй, не могло возникнуть ввиду сильной скудоститого, что вообще можно было назвать декоративной флорой, их растениеводство долгое время было сугубо утилитарным... Пожалуй, наибольшую близость в садово-парковых культурах он заметил между Землёй, Центавром и Минбаром. Но если на Центавре сад был местом отдыха и развлечений, полем эстетики, моды, был немыслим без ярких красок и причудливых форм стрижки кустов, то на Минбаре это было местом уединения и размышлений, духовной жизни. Туда выходили для медитаций, размышлений о жизни, вселенной, вечном, преходящем, гармонии и дисгармонии. Большинство древних минбарских городов, к коим относились и Йедор и Тузанор, были целиком высечены в кристаллических породах, и там, где слоёв почвы не образовывалось естественным образом ветровыми наносами, а сад всё-таки хотелось, его создавали искусственно, высекая котлован от трёх метров и глубже, заботливо укладывая слой за слоем так, как они расположены в естественных условиях, а затем просто разбрасывали семена, оставляя им возможность прорасти там, где им случится упасть. Часто сады создавались там, где сквозь камень естественным образом пробивался родник, иногда его приходилось высекать. Для родниковой воды прорубали канал, выкапывали небольшое озерцо, иногда, если сад был ярусным, получался мини-водопад...Всё-таки, конечно, нужно быть минбарцем, чтобы, зависнув над капелькой на лепестке цветка, получить какие-то великие откровения, но сейчас Винтари казалось, что он близок к чему-то подобному. Тихие цветы, всё ещё объятые утренним сумраком, слегка покачиваясь на лёгком ветерке, что-то, казалось, шептали. А вот это дерево, надо сказать, не центаврианское. Центаврианские, наверное, и нереально сюда переселить, всё-таки корневая система дерева к совершенно иным условиям адаптируется труднее. В основном, как он знал, упор делался на мелкие плодоовощные культуры, с гораздо меньшим жизненным циклом, которые можно было выращивать в специально оборудованных крытых оранжереях или под открытым небом, но первого урожая от которых не приходилось ждать десять лет.Размышляя, он дошёл до конца сада, и очнулся, увидев перед собой забор. Забор был решетчатый, весьма простой ковки, впрочем, на взгляд Винтари, здесь выпендриваться перед кем-то было и излишне. За забором в предрассветной мгле повиделось какое-то движение, мелькнуло светлое платье...- Принц, это вы?- Рузанна?- Неужели вы тоже любитель ранних прогулок? Я-то часто выхожу по утрам в сад, привыкла. Просыпаюсь рано, да и продолжаю традиции матушки по уходу за цветами, хотя так же хорошо, как у неё, у меня, конечно, не получается...- Ваша мать, я так понимаю, серьёзно занималась цветоводством? Такие пышные кусты, и аромат...- Это в большей мере заслуга отца. Семья агронома, знаете ли... Когда кто-то увлечён чем-то настолько, это не может не влиять на всех вокруг. Мой отец любил своё дело, для него не было большей радости, чем вырастить что-то там, где до этого ничего не росло, он любовно изучал природу Тучанкью, мечтал возродить погибшие виды растений, вывести жизнеспособные гибриды с центаврианскими растениями... И ему многое удалось. Поэтому к нашей семье здесь всегда относились хорошо, поэтому мне разрешили здесь остаться, одной из немногих.- А вам самой - разве не хотелось вернутьсяна родину?Девушка улыбнулась.- Куда - на Девону? Я её почти не помню. Я была совсем маленькой, когда мы переехали сюда, когда отца сюда перевели, всё семейство считало это чем-то вроде ссылки, а он напротив, был рад и горд. Мои родители выросли, поженились и прожили первые несколько лет совместной жизни на Девоне, но я-то всю сознательную жизнь прожила здесь. Я уже не могу представить над собой другого неба, хотя небо Девоны я, мне кажется, помню... А на Приме меня и вовсе никто не ждёт. Я не хотела бы сейчас встречаться с родственниками, которых никогда не знала, которые мне чужие... И здесь дело моего отца. Пусть я не получила подобающего образования, я могу делать хотя бы что-то. Помогать собирать урожай в оранжереях, ухаживать за этим садом...- Но ведь здесь почти не осталось ваших соотечественников, леди Талафи.- Зато остались лучшие из них. Я очень люблю беседовать с доктором Чинкони, это замечательный человек, вы убедитесь в этом. Он так умён, начитан, за свою жизнь побывал почти во всех наших колониях и в некоторых иных мирах... Врач его квалификации тоже мог неплохо устроиться на Девоне и даже на Приме, но он был рад возможности остаться. К тому же, он не хотел покидать могилу сына..."Но всё же, общество у вас здесь будет не слишком разнообразным" - подумал Винтари, но вслух говорить не стал.Небо светлело, белёсое пятно расползалось по горизонту, подсвечивая края сизых туч. Где-то вдалеке послышался тихий гул.- Что это?- Готовятся. У них первый облёт как раз на рассвете.- У кого?- Самолёты, принц. Местные называют их дхалу, а земляне, кажется, кукурузниками... Вон там, - она махнула рукой влево, - их ангары, а дальше - поля... Они сейчас "отдыхают", их засеяли травами, которые должны обогатить почву. Года через три посадят корнеплоды, потом, через несколько циклов - злаки... Отец обнаружил, что такая цикличность во многих районах происходила естественным образом, культуры сами сменяли друг друга. Таким образом ресурсы восполнялись на 100% - то, что потреблял один вид, выделял в процессе жизнедеятельности или последующего перегнивания другой. Поэтому тучанки даже не уделяли земледелию столько внимания, как, например, скотоводству. Конечно, пока сложно предсказать, может ли экосистема снова вернуться к этим циклам... Эти поля, например, три года только очищались от погребённых в них отходов. Если с металлоломом, пластиком и стеклом было проще, то слитая с заводов отработка... Ионы тяжёлых металлов, производные нефти... Для этого пришлось перекупить одну аббайскую разработку, искусственная культура на основе мха, способная вытягивать из почвы яды. Год потребовался только для того, чтоб модифицировать её под местные условия... Я вас не утомляю, ваше высочество?- Напротив, вы так увлечённо рассказываете!- Благодаря отцу, в этом была наша жизнь. Он не был из тех, кто может дома молчать о работе. Наверное, потому, что работа была для него жизнью, а не нудной обязанностью... Иногда он водил нас на те поля, показывал колонии этого модифицированного мха, рассказывал, как это работает... По-детски радовался, когда видел, как на освобождённом месте пробивается первая хилая травинка. Увы, пока расти там самостоятельно даже трава не может, хиреет на обеднённой почве. Поэтому приходится регулярно поливать её сверху удобрениями. Потом, перегнивая, она вернёт сторицей...Винтари следил взглядом за двумя голубоватыми огоньками, скользящими по краю утреннего неба. Так неторопливо, величаво, что казались вовсе не принадлежащими современному техногенному миру, казались частью мира этого, чудного и странного.- Красиво, да? Я наблюдала это как-то с крыши дома... Особенно красиво, когда по краям полей зажигаются костры для ориентировки пилотов...- Разве им это требуется? Я думал, они идут по приборам.- Не требуется в том случае, если пилот не тучанк. Машины старые, и под их особенности не адаптированные точно. Многих приборов они просто не видят. То есть, не способны читать их показания. Прежде эту работу им и не поручали, но когда стало известно, что колония получает независимость, им пришлось учиться... Некоторые пилоты остались здесь, чтобы учить их... Они все - энтузиасты, из таких, каким был и отец. И хотя они больше не обязаны, они продолжают болеть душой за то, чтобы дело, которое они здесь делали, не пошло прахом. Им нравится летать... Нравится, что, поднимаясь в небо, они приносят помощь земле. И нравится дарить другим такую же возможность. Знаете, они таковы, что если бы встретили на пути корабли Теней, то просто попросили бы их уйти с дороги, не загораживать поле...- А вы... вы видели их, Рузанна? Теней?Девушка заметно помрачнела.- Один раз, издали. Их базы располагались, к счастью, многим дальше от нас, ближайшая в той стороне, на западе. Я видела их полёт как раз на фоне заката... Не знаю, куда они летели, может быть, просто разминались, я не стала досматривать их полёт до конца. Даже издали они производили впечатление... не знаю, какой-то особенно сильной и неприятной угрозы. Знаете, такое ощущение, словно кто-то ненавидит тебя ни за что. Одно из немногих моих воспоминаний с Девоны - мы с родителями уже в космопорту, ждём посадки на свой рейс. И там была семья... Нарны. На родителей я не обратила внимания, как и они на нас, впрочем.Они сидели довольно далеко, и не смотрели в нашу сторону. А мальчик - как мне казалось, моих лет - бегал по залу и тут увидел меня. Так вот, он посмотрел на меня с такой злобой, с такой нескрываемой ненавистью... Нет, он не подошёл, не сказал ни слова, просто посмотрел - и убежал. А я едва не плакала от страха и обиды. Это было так... больно, чувствовать, что тебя ненавидят. С первой встречи, с первого взгляда, когда ты ещё ничего не сделал. Ты просто посмотрел - а на тебя посмотрели так, будто ударили. Будто рады б были убить этим взглядом. Ненависть, презрение, желание толкнуть, уничтожить... Так вот, встретившись с Тенями, я поняла, что та ненависть была совершенно ничем. Что её и ненавистью-то называть нельзя. То, что чувствовалось от Теней, было в сто раз страшнее, бесчеловечнее, это было абсолютным... Это как сравнивать горящую спичку и солнце, принц. Мне было так страшно от самого того, что они живут на белом свете. С такой ненавистью...- Иногда мне даже жаль, что я их - не видел...- Что вы говорите! Нельзя так говорить! Для тех, кто их видел, тем более видел близко, жизнь разделяется на до и после.- Я знаю это, поверьте. Очень хорошо знаю. И... Как-то несправедливо, что именно я должен был избежать встречи с кошмаром очень и очень многих.- Не стоит здесь рассуждать, что справедливо, что нет, как мне кажется. Несправедливо, что они вообще существовали, хорошо, что их больше нет.Они молчали какое-то время, наблюдая разгорающийся рассвет. Он постепенно переставал быть призрачно-бледным, в нём появлялись живые краски. Тучи медленно меняли очертания, перемещаемые воздушными потоками.- Здесь никогда не бывает ясно, да?- Что? А, вы о тучах... Нет, очень редко. Отец говорил, что природа Тучанкью это само по себе удивительное чудо - то, что здесь что-то живёт, что-то растёт при том, что солнце почти закрыто газовыми облаками вокруг планеты и тучами в её атмосфере. Но это не единственное... Куда печальнее - кислотные дожди. Здесь они редкость, а на востоке выпадают часто. Они не опасны для жизни, кислоты слабые, но весьма неприятны для кожи, и лучше, чтоб не попадали в глаза и на слизистые. Надо сказать, местные растения от них почти не страдают, они способны усваивать эти кислоты, а вот центаврианские гибли бы, если бы не были защищены куполами...- Иногда бывает, то, что кажется невыносимыми условиями для нас, совершенно нормально для других.- Я надеюсь, принц, не будет слишком фамильярным, если я приглашу вас на чай? Надеюсь, мы сможем зайти достаточно тихо, чтобы не разбудить Эрзу...- Эрзу - это...- Слуга, вы видели его рядом со мной вчера. Его одного из всех слуг я не смогла убедить вернуться домой, самый старый слуга семьи, воспитывавший ещё моего деда, вы можете себе представить, что это значит... В последние годы он болеет, что неудивительно для его возраста, поэтому я стараюсь ходить по утрам очень тихо, на рассвете сон самый чуткий.Винтари подумал, что это достаточно необычно - когда представительница пусть мелкой, но знати не то что позволяет, а убеждает слуг воспользоваться возможностью вернуться в родной мир и ходит по дому на цыпочках, чтобы не будить старого больного слугу, но вслух этого, опять же, говорить не стал. Мало он разве уже видел необычного?Дом после свежести утреннего сада казался окутанным сонным теплом, как облаком. Они прошли через большую комнату, обстановку которой Винтари плохо разглядел в темноте, и оказались в смежной - маленькой, при заметной захламлённости неожиданно уютной.- Родители называли это "малой гостиной", здесь отец любил принимать коллег - поближе к рабочему кабинету, к книгам, которые они обсуждали. И я сейчас очень люблю бывать здесь, перечитывать его записи и то, что читал он - конечно, что могу, многие книги тут на древних языках... Побудьте тут, я принесу с кухни чай.Оставшись один, Винтари осматривался, насколько позволяло опасение что-то нечаянно задеть, опрокинуть. Да, хотя в отдельных деталях чувствовалась... покинутость, некоторое запустение, было понятно, что те или иные вещи не брали в руки, не использовали очень давно, в общем и целом сперва казалось, что хозяева здесь, и вышли совсем ненадолго.В обстановке не было роскоши, не было блеска. Но был уют, обжитость, какая-то... удивительная мягкость. В мелких затейливых цветочках на стенах, в узорах накидок на креслах, в потёртом лаке мебели, потрескавшейся позолоте на корешках книг. Дом Фенно не ослеплял богатством, но дом Талафи… нет, назвать его бедным было всё же нельзя, но леди Вакана, оказавшись здесь, вне сомнения сморщила бы нос. Она не терпела ничего, что выглядело бы дёшево, и в довершение к тому действительно имела вкус. Иногда Диусу казалось – самый утончённый вкус на Центавре. Понять, почему такие-то шнуры балдахина не сочетаются с такой-то ковкой светильников, а такая-то брошь – с такой-то перевязью, было не всегда возможно, проще попытаться запомнить – совсем избежать нотаций и скандалов не выйдет, но хотя бы несколько снизить их частоту. Здесь же явно едва ли заботились о произведении впечатления, и дело, он понял по дому Фенно, отнюдь не в глубокой провинциальности, он уже успел понять, ещё по некоторым своим колледжевским приятелям, а потом и в ходе недавней миссии, что для провинции вопрос производимого впечатления бывает даже более важным и болезненным.Рузанна вернулась с чаем в тот момент, когда он разглядывал висящие на стене два портрета.- Это ваши родители? Удивительно искусно нарисовано...- Да. Это ещё с Девоны, в нашем доме был слуга, очень увлекавшийся живописью, в общем-то, он посвящал ей всё свободное время, которого после переезда в дом моих родителей у него прибавилось - отец, в отличие от его отца, уделял совсем мало внимания поддержанию достойного вида и порядка своего жилища... Строго говоря, что-то волновать его начинало только тогда, когда беспорядок мешал его работе, но в своём кабинете он разрешал прибираться разве что моей матери. Так что слугами он, несмотря на эксцентричность и странные повадки, свойственные увлечённым своим делом учёным, был любим. Он никогда их ничем их не нагружал, чаще всего, кажется, он даже не помнил о их существовании. Иногда, знаете ли, он даже прогонял их, если они шумом уборки, мельтешением мешали его размышлениям, велел им идти куда-нибудь заниматься своими делами...Об этих портретах он не просил, слуга сам нарисовал их, а мама увидела их случайно и распорядилась повесить в гостиной. Вскоре после этого отец дал этому слуге денег и велел идти получать образование, которое позволит ему заниматься живописью на профессиональном уровне. Сказал, что слуг себе как-нибудь найдёт ещё, а хороший живописец для Республики будет более ценен.– Необычное решение…и очень мудрое.– Ну, таков отец был во всём. Когда мы переезжали сюда… Как-то одна наша соседка пожаловалась, что их семейство, при разделе вещей, спихнуло её родителям при переезде из вещей и обстановки что похуже. Имея в виду, должно быть, что едут они сюда едва ли надолго, так зачем слишком стараться… Она говорила мне это потому, что была у меня в гостях, видела нашу обстановку и полагала, что и у нас дела обстояли подобным образом. Я не стала опровергать это мнение, но на самом деле отец распродал часть ценных вещей, чтобы приобрести нужное ему для работы. Ему не было разницы, за каким столом есть и какой скатертью он будет накрыт, лишь бы за этим столом собирались близкие люди.Винтари следил за ловкими движениями Рузанны и думал о том, в какой же удивительной атмосфере она выросла. То, как жила семья Талафи, их быт, уклад... сама мысль о подобном возмутила бы его мать до потери чувств. А эта семья совершенно не страдала, напротив, была невероятно счастливой, это чувствовалось в каждом слове Рузанны...- Давно вы потеряли ваших родителей?Девушка улыбнулась, светло и печально, передавая ему изящную фарфоровую чашечку.- Скоро уже три года. Они ушли один за другим, отец пережил маму всего на три дня...- Мне очень жаль.- Это не было неожиданным, эта болезнь не оставляет шансов дожить до старости. Не могу сказать, что я приняла их смерть... Иногда я невыносимо тоскую, мне хочется увидеть их сию минуту, хотя бы услышать их голоса из другой комнаты... Иногда кажется, что они вышли лишь ненадолго, что я ещё чувствую запах маминых духов, чувствую тепло, садясь в отцовское кресло - будто он только недавно встал оттуда... Но я помню, что они ушли тихо, с достоинством, зная и принимая свою судьбу, будучи благодарными ей за отпущенное, и им было, за что благодарить. Они любили друг друга, любили меня, любили всё то, что их окружало. Несмотря на раннюю кончину и на все мучения, которые принёс им их недуг, они могли считаться действительно облагодетельствованы небом. Они поженились совсем юными, в день маминого совершеннолетия, а решён их брак был задолго до того. И многие тогда считали это решение безумным... А отец говорил, что это одно из немногих здравых решений, принятых семьёй. Они полюбили друг друга, с первой встречи...- Это действительно счастье.- Для семьи это было выгодной сделкой - поженив кузенов, они не выпустили деньги из семьи и как-то пристроили двух безнадёжно больных. А их удивляло, когда их считали несчастными, невезучими... Наверное, они там жалеют и меня - что мне пришлось расти здесь, они не понимают, почему я здесь осталась... А здесь всё дышит любовью и счастьем. Только здесь вещи по-настоящему имеют смысл. В этом чайнике мама заваривала отцу чай, приносила ему в кабинет или сюда, в гостиную. Он любил, когда чай заваривала именно она, говорил, что она делает это совершенно по-особенному. А для неё было самой большой радостью что-то делать для него. Она до самого последнего дня заваривала ему чай. Даже когда ей было уже тяжело вставать с постели...Винтари снова посмотрел в лицо женщины на портрете. Если он сделан ещё до приезда семьи Талафи сюда, вероятно, ему около двадцати лет. И уже тогда в хрупком, изящном личике женщины читалась затаённая боль, след болезни, след борьбы с этой болезнью - борьбы длиною в жизнь, безнадёжной, обречённой на провал... В лице мужчины та же бледность, те же тени под глазами, но может быть, потому, что он старше и сильнее, или из-за этого тихого упрямого огня в глазах это менее заметно. Фамильное сходство дополняется чертами общей болезни, такая страшная красота...Из глубины дома послышался шум - видимо, старый слуга Эрзу проснулся.- Я надеюсь, принц, раз уж мы так удачно встретились и разговорились, эта встреча будет вам интересной...Прежде, чем Винтари успел сказать, что давно не имел столь интересной беседы, за дверью послышались шаги, и в комнату вошёл старый слуга Эрзу в сопровождении тучанка. Тучанк был одет, в сравнении с вчерашней делегацией, необычно - в модифицированный костюм пилота. Спереди костюм выглядел совершенно обычно, разве что бросались в глаза коротковатые рукава - пропорции тучанков иные, чем у центавриан и землян, но тучанку, видимо, это не особо мешало, а вот спина была почти полностью обнажена, открывая расслабленно колышущиеся длинные гибкие иглы, растущие из позвоночника и заменяющие тучанкам отсутствующие у них глаза и нос.- Здравствуй, шиМай-Ги, это... Это один из наших гостей, принц Диус Винтари с Центавра...Тучанк повернул к Винтари длинное безглазое лицо.- Принц Диус Винтари, здравствуйте. Я - шиМай-Ги, женщина-пилот, - в голосе послышалась гордость, - я прихожу в гости к Рузанне Талафи после своих полётов, или просто когда бываю поблизости. Я люблю бывать в доме Рузанны, Рузанна говорит, что мы подруги.Винтари посмотрел на лётчицу с интересом, размышляя, возможно ли как-то различать пол у тучанков, если они сами о нём не скажут. Голоса у них различаются мало, внешних отличительных признаков тоже никаких... Рузанна пододвинула к столу ещё два стула, высокая нескладная тучанк возвышалась над столешницей словно взрослый, посаженный за детский столик. Интересно, почему она сказала так - "Рузанна говорит...". Потому, что сама так не считает? Потому что в языке тучанков нет эквивалента слову "подруги"? Или потому, что для неё важно подчеркнуть не собственную, а внешнюю оценку?- Но разве сегодня был твой вылет, Май? Почему на тебе костюм? Я не видела на поле костров.- Сегодня я первый раз летала без костров. Я сумела найти привязки по межам внизу, и я вычислила ход машины, посчитала время и все усилия, которые я делаю. Тофи следил за мной снизу, он сказал, что я прошла так хорошо, как будто костры были. Скоро мне не будут нужны яркие ориентиры, я буду знать машину!Винтари онемел. Если он правильно понял объяснения Май... Это ведь действительно всё равно что научить летать слепого. Так слепые запоминают, сколько шагов в комнате от стола до стены, запоминают расположения предметов относительно друг друга.- Неужели невозможно как-то модифицировать приборные панели, чтоб вы могли видеть их... - в голосе Рузанны звучали печаль и досада, - не знаю, может быть, какие-то голограммы помогли бы...Винтари некоторое время собирался с мыслями, рассеянно следя, как длинные гибкие пальцы тучанка обхватывают чашечку и медленно, торжественно подносят её ко рту.- Возможно, мой вопрос прозвучит как глупый или бестактный, но мне очень хотелось бы его задать... Ведь я должен понимать вас, если уж нам предстоит общаться.- Задавайте, принц Винтари.Он внутренне улыбнулся тому, как это звучало - как-то торжественно и значительно, и так, словно титул - часть его имени...- Вы ведь... Не знаю, правильно ли сказать "видите", но знаете, что в этой комнате находимся мы с Рузанной, и Эрзу... Знаете, где нахожусь я, где Рузанна, где Эрзу, так?- Да.- Более того, вы способны видеть, какое у нас выражение лица, грустны мы или улыбаемся?- Да. Правда, больше мы чувствуем эмоции, но мы также знаем, что когда вы улыбаетесь, у вас растягиваются губы, а когда смущаетесь, как Рузанна сейчас, то наклоняете голову и опускаете ресницы.- И вы, насколько я понял, различаете характеристики цвета? То есть, вы знаете, как отличаются волосы мои и Рузанны?- Они отличаются и формой. Ваши немного подняты вверх, и они светлые, у Рузанны очень мало волос, её голова гладкая, а тот пучок, который она согласно обычаям оставляет на голове - чёрного цвета, как и её брови.- Верно... Так скажите, что же мешает вам видеть приборные панели? Почему цвет моих волос вы видите, а показания приборов - нет?- Потому что мир - не плоский, - пояснила за Май Рузанна.Тучанк кивнула.- Да. Мы воспринимаем то, что объёмно. Ваши лица, ваши волосы, шерсть животных - всё это имеет объём, цвет распределён по объёму. А приборы плоские, мы не умеем читать по стеклу.- Значит, тех портретов вы не видите тоже?Тучанк не повернула головы, но несколько игл вытянулись в сторону стены.- Я немного вижу их. Очень смутно. Потому что портреты нарисованы мазками краски, они немного объёмные. Но если бы они были под стеклом, я бы видела только стекло.- Поэтому вы не можете читать наши книги, если они не на шрифте для слепых, не видите фотографии... И у вас нет зеркал.- Нет. Они совершенно нам не нужны.- Возможно, я очень надеюсь на это, в ближайшее время найдётся талантливый конструктор, который сможет изменить конструкцию приборов так, чтобы их показания были для вас понятны... Например, технологии Минбара основаны на использовании кристаллов, это может быть выходом...- Когда наши старейшины прибыли на космическую станцию "Вавилон", они летели на нарнском корабле. Там были немного другие приборы, там были стрелки, движущиеся шкалы, это мы можем читать. Но аппараты, на которых мы летаем здесь - другие. Но я знаю, и ими можно научиться управлять. Я читала всю литературу, какую перевёл для нас доктор Чинкони.- Он перевёл на шрифт для слепых очень много книг и инструкций, - пояснила Рузанна, - это его второе занятие после врачебной практики. Этим начал заниматься ещё его сын...- Я помню сына доктора, - кивнула тучанк, - хотя это было давно, когда я была дитём... Жрецы говорят, он всё ещё здесь. Его дух всегда будет здесь. Доктор тоже это знает, хотя называет по-другому. Сын доктора погребён как тучанк...- Как это?- Это было вскоре после ухода Теней, - тихо проговорила Рузанна, - тут было много страшного... Вы уже слышали, в округе бродило много сумасшедших, особенно там, где были базы Теней... Они кричали, бросались на прохожих, совершали жестокие убийства... Центавриане не хотели этим заниматься, властям проще было запирать ворота поселений и велеть тучанкам самим разбираться со своими проблемными гражданами. Доктор Чинкони и его сын не были такими, они хотели помочь всем, кому только возможно. Вместе со старейшинами и жрецами тучанков они устраивали вылазки в города у бывших баз. Они спасли очень многих. Повредившемуся рассудком тучанку необходим обряд ритуального кровопускания, иначе они сами будут проливать кровь, чтобы исцелиться. Однажды молодой доктор Чинкони три дня не спал, выслеживая в развалинах сумасшедших детей...- И его убили?- О нет, - подал голос Эрзу - дети не причинили молодому Чинкони вреда. Он сам, невольно, причинил себе вред... Вы знаете, тучанки не спят. Сон для них равносилен безумию. А нам, как и людям, и почти любому живому существу, не спать нельзя. Крайс Чинкони считал, что он достаточно сильный... Он не спал все эти три дня. Этим он подорвал своё здоровье необратимо...- Вы другие, чем мы, - глухо проговорила Май, - вы должны помнить - вы должны время от времени спать. Хотя нам кажется страшным это время неподвижности, когда вы не осознаёте происходящего вокруг, когда вас одолевают бредовые видения, которые вы называете снами - вы так устроены, что вам это необходимо. Сын доктора попытался быть как тучанк, но он не тучанк. Он стал видеть эти видения наяву, и они выпили все его силы. Бодрствование высушило его глаза, а вскоре он умер.- Мы можем дышать атмосферой Тучанкью без вреда для здоровья, но она всё же не идентична нашей. При длительном бодрствовании какие-то вещества в ней так воздействуют на глазные яблоки, что они начинают высыхать, западать... Человек слепнет. Крайс так и не смог больше уснуть, после возвращения домой он прожил только три дня. Жрецы были с ним всё это время. Они пытались облегчить его состояние, но спасти его они не смогли. С ним произошли необратимые изменения. Его дух был, конечно, очень сильным, но недостаточно, чтоб справиться с этим... он описал происходившее с ним за эти шесть дней, тучанки называют это Песней Неспящего.- Многие после этого стали считать Тучанкью проклятым местом, - проговорил Эрзу, - убивающим... Но человека может убить любое место, в какое он попадёт. Мой хозяин говорил, что если учёный готов поставить эксперимент на себе - никто не вправе его останавливать... Даже если это ошибка. Потому что если эксперимент и кончится неудачей - он многое покажет, неудача тоже результат. Если Создатель придумал сон, значит, наверное, не зря... Мой хозяин рассказывал, что в разное время у многих рас проводились эксперименты по... борьбе со сном, чтобы победить эту, как они считали, недостойную слабость. И все они кончались ужасными последствиями. Но молодой Чинкони, его хороший друг, не боролся со сном как со слабостью. Им двигало не честолюбие, а желание помочь, ему просто не хотелось, чтоб то, что он другой, помешало ему... Единственное, чего ему хотелось кроме этого - чтобы его случай помог как-то учёным, изучающим природу сна.Для этого как ничто более полезно б было изучить эволюционный путь этой расы, подумал Винтари. Как они получились такими? То, что они не видят, а скорее чувствуют всё вокруг, то, что они не спят, то, что они в абсолютном большинстве способны общаться ментально - всё это связано между собой, и ключ, вероятно - в тех веществах в атмосфере, что отравили молодого Чинкони...- Скажите, Рузанна... Ведь вы и покойный доктор не родились здесь, вы приехали сюда детьми, но вам уже было сколько-то лет. Но ведь наверняка у многих семей родились дети здесь. И... насколько здоровыми они родились? Есть ли... негативное влияние...- Вообще-то, хороший вопрос, принц. Действительно, среди рождённых здесь детей процент врождённых отклонений высок... В частности, я слышала о ста случаях слепорожденности, двоих полностью парализованных, множестве случаев врождённых нарушений психики... Проще сказать, только пятеро детей в этом городе родились полностью здоровыми. Но нельзя судить, связано ли это напрямую... с какими-то изначальными характеристиками мира. В конце концов, родители многих из них работали на вредном производстве, да и экология, особенно в первые годы... Все те яды, что остались в атмосфере, в почве... В том числе поэтому почётное назначение на Тучанкью мало кто счёл почётным. Про моих родителей думали, что отправляют их сюда на верную смерть. Здесь ведь гораздо труднее получать необходимое поддерживающее лечение... Но они прожили здесь гораздо дольше, чем пророчили им даже там, дома. Может быть, благодаря неоценимой помощи доктора Чинкони - он наблюдал здоровье родителей все годы здесь, может быть, благодаря участию тучанков, может быть, просто потому, что жили в любви, преданности любимому делу, жили так, как хотели жить...- Мы не знаем, помогли ли им лекарства доктора или наш чай, который для них собирали Ведатели Трав. Доктор не очень-то верил в чай. Он говорил, что изучал его состав и не находил в его составе никаких веществ, которые помогают организмам центавриан, тем более которые влияли бы на болезнь, которой болели профессор Талафи и его жена. Но профессор Талафи и его жена верили в чай, они всегда принимали его с благодарностью и выпивали с соблюдением ритуала. Профессор тоже знал, из чего состоят эти травы, но он поверил, что травы со склона Священного Холма другие, поверил, что руки Ведателей делают их лекарственными. Хотя объяснить этого не мог. Мы сказали ему, что не можем совсем его вылечить. Может быть, смогли бы, если б он приехал раньше. Но он был рад и тому, что получалось.- Невозможно вылечить врождённую патологию, - мягко возразила Рузанна, - даже самые целебные травы не исправят мутантную хромосому. Это передавалось по наследству, отец профессора Талафи сам был врачом, он изучал свою болезнь, он знал всё, что на данный момент может медицина... Даже трансплантация продлила его жизнь всего на три года.- Мы не очень понимаем, что такое хромосома, - мотнула головой тучанк, - и не очень понимаем, что такое трансплантация. Мы только знали, что можем немного помочь профессору и его жене, и помогали, как могли. Мы знаем, что вера профессора и его любовь к своей жене и к этой земле помогла ему прожить дольше. Но однажды приходит срок, и мы ничего не можем сделать. И он достойно принял это.- А теперь Ведатели делают этот чай для Рузанны? - спросил Винтари, и желая, и боясь услышать ответ - верит ли она, помогает ли ей, сколько, по их прогнозам или доктора Чинкони, ей осталось. Может быть, ещё и потому она решила остаться на Тучанкью, что, зная от отца всё, чего она может ожидать при своей болезни, больше верит в обряды местных шаманов, чем в терапию и трансплантацию? Если уж больными были оба её родителя, к тому же близкие родственники... Эта девушка так прекрасна, так чиста и добра, что её можно назвать чудом, совершенством. Конечно же, жизнь просто не могла не уравновесить это как-то - например, наградив смертельным заболеванием, не дающим шанса на долгую беззаботную жизнь, здоровых крепких детей...- Нет. Ей этот чай не нужен, - ответила тучанк даже с некоторым удивлением.Дэвид вышел в сад, когда оранжевое солнце висело над верхушками деревьев, словно детский мячик, готовый шаловливо перепрыгнуть на соседнюю верхушку или, допустим, на зависшую поблизости тучку. Да, наверное, здесь не могут представить себе чистого неба, тем более голубого... В атмосфере словно постоянный смог, и смотреть на солнце совсем не больно... Пройдя мимо кустов люрий, щедро увитых бледноватой, но довольно густой лотраксой, он остановился возле дерева с узкими голубоватыми листьями и золотистой корой. Красивое дерево... Насколько он уже узнал, большинство деревьев на Тучанкью можно назвать карликовыми, их рост немногим превышает рост тучанков, и стволы больше склонны сгибаться, стелиться по земле, чем стоять вертикально. Высоких лишь несколько видов, и три из них растут в этой полосе... Здесь встречаются даже настоящие леса, в которых с непривычки можно заблудиться, обычно же по своим лесам тучанки ходят, видя друг друга издали.Повернув голову, он увидел за соседним забором, почти у самой решётки, коленопреклонённую Шин Афал. Сперва он подумал, что она медитирует, и его удивило, что странное место она выбрала для медитации - у самого забора. А потом услышал, как она зовёт его. Не став тратить время на поиск калитки, он просто перемахнул через забор.- Дэвид... Как хорошо, что ты здесь. Я не знала, кого позвать. Иногда так ужасно понимать, что ты стоишь перед нелёгким выбором, и любое твоё решение может быть ошибочным... Мне просто необходима помощь сейчас.- Что случилось?Шин Афал показала в траву у забора, потом наверх, в кроны нависшего дерева.- Птенец выпал из гнезда. Я боюсь оставлять его так, ведь здесь водятся всякие мелкие хищники, вроде наших кунов, для них он лёгкая добыча. И боюсь взять его и поместить обратно в гнездо - некоторые птицы, после того, как их птенца коснулись чужие руки, не признают его, могут заклевать насмерть... Что же делать?Дэвид подошёл ближе. Птенец был ещё определённо мал для полётов, перья только начинали пробиваться сквозь младенческий пух. Однако он изо всех сил подпрыгивал, протяжно голося и вертя узкой головёнкой на тонкой длинной шейке. Сверху так же беспокойно ему вторили братья и сёстры.- Наверное, мать полетела добывать им еду... Дэвид, это приводит меня в отчаянье. Природа как бы говорит мне: "Ты лишний элемент, ты даже не знаешь, как поступить. Ты просто будешь сидеть, смотреть и мучиться. Или уйдёшь, пытаясь убедить себя, что ничего не могла сделать. Или вмешаешься - и совершишь ошибку, по своему незнанию..."- Или спасёшь маленькую, в общем-то ничем особенным не ценную жизнь, одну каплю в этом море, которая не менее ценна, чем ты сама - пусть не с точки зрения даже этой капли, но с точки зрения тебя самой. В природе часто так бывает, что птенцы выпадают из гнезда и гибнут. В природе это никого не удивляет. Но когда появляемся мы, с нашим сознанием, нашим беспокойством... Мы не можем просто взять и оставить это так. Кто знает, может быть, природой всё-таки задумано и то, чтобы мы вовремя подошли к упавшему птенцу? Выход есть.Дэвид наклонился и сорвал широкий лист незнакомого растения, осторожно обнюхал его, потом положил перед птенцом.- Лист ничем особенным не пахнет. Кроме того, он от какого-то местного растения, если оно растёт под этим деревом, вряд ли птицы считают его опасным. Да и думаю, птенец в любом случае всей этой травой уже пахнет. Подождём, пока птенец запрыгнет на него, потом я подниму тебя, а ты осторожно скатишь птенца с листа обратно в гнездо. Мы не можем быть совершенно уверены, что не совершим никакой ошибки, но можем сделать всё возможное.Шин Афал едва не расплакалась от счастья, когда птенец, радостно пища, принялся тереться о собратьев. Они отошли от дерева, присели на плоские камни у тропинки. О медитации, конечно, уже не могло быть и речи.- Я так благодарна тебе, Дэвид... Действительно, небо привело тебя мне на помощь. Я больше всего боюсь причинить какой-то вред этому миру, даже минимальный. Он перенёс слишком много страданий. Знаешь, сегодня ночью мне снилось странное... Снилось, кажется, что я тучанк. Я почти ничего не могу вспомнить, это было слишком... не похоже ни на что. Я не знаю, смогу ли я понять их... но мне бы очень хотелось. Оправдать их надежды... Я боюсь, вдруг они ошиблись на мой счёт, и я совершенно бесполезна здесь?- Они отобрали кандидатов из множества вариантов. Думаю, они хорошо всё взвесили. Надо полагать, они больше нас знают о том, что им нужно.- Наверное... Как Ранвил может не понимать и относиться так... несерьёзно к происходящему здесь? Так пренебрегать моей верой и потребностью...Дэвид невольно подумал, как много знает Шин Афал о мыслях Ранвила за последнее время... Неужели он мог говорить ей что-то подобное тому, что говорил тогда ему во дворе храма?- Он любит тебя, а потому боится за тебя, и хочет оградить.В больших тёмных глазах минбарки вспыхнуло лёгкое возмущение.- Оградить? Разве любя - ограждают? Разве ограждают от того, что важно для человека, к чему он стремится, в чём его рост, его цель? Разве любя, не хотят дать любимому крылья, чтоб он мог лететь так высоко и далеко, как того требует его служение? О нет, я верю, что любит... Но мне не нравится, что делает сейчас с ним эта любовь. Он совершенно не слышит меня, он не понимает, что его поддержка мне нужнее, чем его беспокойство. Раньше он не был таким. Хотя и раньше мне казалось, что тьма подступает к его сердцу, но мне казалось, что его сердце твёрже алмаза, и тьме не проникнуть в него.- Возможно, он сам сейчас забыл об этом.- О чувствах всегда сложно судить, но неистовство Ранвила, мне кажется, его самого делает несчастным. Я продолжаю верить, что он не переступит грань, окажется сильнее...- Сейчас не дикие времена, Афал. Несдержанность Ранвила - свойство его характера, но он чтит авторитеты, у него правильные ориентиры, и... может быть, за то время, пока нас не будет на Минбаре, он успокоится?Девушка вздохнула, поглаживая тонкими пальцами складки одеяния – жреческого ученического, значительная часть её одежды всё же та, которую она получала в доме, в котором воспитывалась.- Надеюсь. Эти мысли печалят меня, но не думать я не могу. Он мой друг, хуже нет, когда друг сам себе причиняет страдания, и это - из-за тебя. Дикие времена... Я часто думаю, ведь ещё полторы тысячи лет назад могло быть такое, что мужчины убивали друг друга из-за женщины, или отбирали понравившуюся женщину у соперника...- Полторы тысячи лет - срок огромный, уж за это время мы должны были многому научиться. Дикие времена землян отстоят не столь далеко, хотя честно говоря, они ещё в начале этого пути.- Я немного читала о землянах, об эволюции их понятий мужественности и женственности, взаимоотношений полов... Честно говоря, я мало поняла, это сложно вот так сразу усвоить. Тогда, когда читала, мне подумалось, что Ранвил чем-то похож на... - она помолчала, вспоминая слово чужого языка, - викинга... По крайней мере, скорее, как отражался этот образ во взглядах людей, живших многим позже. Кто считал достойными восхваления манеры завоёвывать, проявлять силу... Я хочу сказать, ведь и тогда всё не было однозначным, было и уважение к женщине, у них были женские божества... Но те, кто позже сравнивали себя с дикарями древности, считали признаком мужества суметь подчинить женщину себе, невзирая на её протесты, именно проявлением силы, настойчивости доказать ей свою правоту. Они полагали, что эмансипация, равноправие лишь усложняют взаимоотношения полов, что мужчина должен быть воином, а женщина его призом... Мне показалось, что как-то так считает и Ранвил. Мне ещё с тех пор кажется, что те, кто проявляет больше всего нетерпимости к чертам землян, больше всего имеют с ними общего...От лёгкого ветерка венчики люрий покачивались, словно бы укоризненно. Кажется, они мелковаты даже в сравнении с теми, что растут в саду при резиденции, а и про них Диус говорил, что это довольно примитивный сорт. Впрочем, что-то более пышное, претенциозное смотрелось бы здесь, пожалуй, странно.

- К слову, ведь многим женщинам это нравится... Именно когда мужчина проявляет инициативу. Когда помогает ей сделать выбор в момент колебаний...- Дэвид, если вот ты сейчас намекаешь на меня недавно, то я всегда ценила тебя именно за манеру держаться со мной наравне. Ты готов помочь, но способен делать это именно в тот момент, когда я прошу об этой помощи, и никогда не пытался обрезать мне крылья. Ранвил считает это знаком равнодушия и слабости, я считаю знаком уважения и понимания. Мне очень дороги такие примеры, как Амина Джани, Табер Тасевил, или вот юная Штхиукка... За них тоже многие рады были решить, как им лучше.- Табер? Разве её семья не считает за большую честь для гильдии её членство в анлашок?- На словах, конечно, они так считают. На деле же считают, что гильдия понесла ужасную потерю. Хотя обычно на Бракосе делами заправляют мужчины, клан Тасевил всегда силён был именно женщинами. Возвысившая клан легендарная Мать Тасевил, говорят, была женщиной редкой деловой хватки, ума и харизматичности, своими любовниками она распоряжалась как слугами, и позже многие женщины клана подражали ей... Отец Табер, справедливо ценя её ум и смелость, ожидал, что она станет его помощницей в делах, и подобрал ей выгодную партию, что помогло бы ей в дальнейшем. Но Табер хотела иного.Дэвид в который раз подивился, как женщины удивительным образом узнают друг о друге больше, чем светит любому из товарищей по оружию. Вот Шин Афал вроде бы не была с ними на Центавре, не гостила в Эйякьяне... но знает о Табер куда больше, чем он.- Да, такие истории не редки... Хотя Табер никогда не отзывалась о своей ситуации как о тяжёлой.- Её и не назовёшь именно тяжёлой. Всё-таки отец внял доводам Табер, согласился с ней. Быть рейнджером не слишком популярно на Бракосе, так как не несёт особенных выгод... Вариант для романтиков и не определившихся в жизни.Последние слова отозвались внутри лёгким болезненным уколом. Кажется, иногда бракири удивительно попадают в точку. И кажется, надо признать – Диус прав, это будет даже не бегством… Это будет попыткой выдать себя за кого-то другого. Но как бы глубоко он ни уважал ту же Табер, ту же Амину, тех же Брюса и Иржана – необходимо признавать то, в чём он отличается от них, в чём, возможно, всегда будет отличаться. Диус сказал – ?ты воин?, и в то же время убеждал не бояться самому признать, что путь анлашок – не для него, не ждать, когда это скажут ему наставники, вызывая вместе с досадой – облегчение. Не всякому воину необходимо сражаться с оружием в руках, с противником из плоти и крови, разве Шин Афал с её жизненными планами – не пример тому? А ведь и для неё возможен иной путь – она так красиво поёт…- А что же Штхиукка? Она тоже бежала от почётной перспективы стать добропорядочной матерью семейства?- Да, хотя не в этом только дело... Там сложнее. Ты слышал, возможно, о той сложности, которую имеет в культуре дрази половой вопрос.- Тётя Сьюзен немного рассказывала мне… Честно говоря, я так и не смог понять, то ли к женщинам там относятся очень хорошо, то ли очень плохо.Шин Афал посмотрела на него с укором.- Хорошо или плохо - это наши оценочные суждения. Едва ли мы имеем на них право. Главное - если ты слышал, женщин у них рождается очень мало…- Да уж, одно время ходило представление, что все дрази - гермафродиты. И они не очень-то опровергали это представление…- Ну, они интересный народ в плане отношения к представлениям о них. Как сами они говорят, женщины для них - это ценность. Это сокровище. А сокровище необходимо тщательно укрывать…- Кажется, начинаю понимать. Не дай никому Вселенная быть дразийским сокровищем…- В среднем, соотношение мужчин и женщин 10:1. это, определённо, не делает обстановку здоровой. Иметь жену может позволить себе не каждый. Множество молодых мужчин, если не богаты, не отмечены никакими заслугами, с детства приучаются к мысли, что семьи у них не будет, максимум, какая-нибудь женщина может раз или два допустить их к себе из благосклонности, и ради такой благосклонности они должны очень стараться… Рождение дочери - великое счастье для семьи. Именно дочь, а не сын, есть продолжение рода. И каждая женщина с малых лет знает, что на ней лежит великая, почётная обязанность… Что она должна выйти замуж и родить детей. Иногда мужья определены ещё сразу при рождении, иногда за эту роль устраиваются настоящие состязания… У женщины привилегированное положение. Вся семья вертится вокруг неё. Её мужья, её сыновья - её слуги. Но это…- Золотая клетка.- Да. Женщина может быть свободна в выборе мужей - может прогнать того, кто ей не угоден, назначить другого на его место, но она не свободна в выборе жизненного пути, и однозначно не свободна в том плане, чтоб остаться вообще без мужа и детей…- Значит, Хорн… Как же её отпустили в рейнджеры?- Потому что Хорн была зрелой женщиной. Она родила пятерых сыновей и троих дочерей, и больше у неё, вероятно, не могло быть детей, поэтому ей, скрепя сердце, позволили… Хотя боялись, что это может стать соблазном для других женщин…Дэвид передёрнул плечами.- Как-то это всё… ужасно звучит. Не наше дело осуждать чужие обычаи, тем более кому как не нам понимать, что такое долг перед родом, перед обществом, но всё же… выплачивать этот долг так, быть несвободным распоряжаться собой, пока не выплатишь его…В глазах девушки мелькнуло нечто, похожее на отчаянную мольбу – то ли о том, чтоб прекратить этот разговор, то ли о том, чтоб довести его до конца, и непонятно было, к кому эта мольба – к собеседнику или к ней самой.- Штхиукка говорила мне, что с детства страдала от того, что родилась женщиной, мысль о такой доле тяготит её, хотя у дрази она считается высшим счастьем, ей не нравятся мужчины, она восхищается женской красотой и стремится к поиску возлюбленной, а не возлюбленного. Узнав об этом, её родители хотели выдать её замуж, хотя она ещё не достигла разрешённого брачного возраста, надеясь, что это излечит её... Тогда Штхиукка ушла из дома. Она работает в организации, помогающей таким как она найти поддержку, место в жизни...- Мне сложно даже представить такое...Пальцы Шин Афал нервно переплетались – надо думать, лишь частично отражая бурю, терзающую сейчас её душу. Едва ли потому, что говорила о столь личном, касающемся кого-то другого – надо думать, если б рассказанное Штхиуккой было секретом, никакие нравственные страдания не вынудили б Афал говорить об этом даже с ним. Да и действительно ли это личное? Земляне могут верить, что между личным и общественным можно прочертить грань, и жизнь однажды рассудит, устроить ли им экзамен, в виде осознания зыбкости этой грани, но каждый минбарец с детства знает – грани нет. И положение дразийских женщин, над которыми долг продолжения рода довлеет более, чем над любой землянкой или минбаркой, яркий тому пример.- Мне тоже. Одна моя часть, сострадая проблемам Штхиукки, говорит, что необходимо помочь ей преодолеть эту дисгармонию, принять свою женственность, верить, что она встретит достойного, полюбит его... Правда, в моих понятиях нет ответа на вопрос, как быть с теми, которые нелюбимы, ведь редкой женщине в мире дрази доступна роскошь иметь только одного мужа. Я могла бы говорить о том, что исполнение своего долга, служение своим гражданам - великое счастье… Но я пока не имела дела с таким служением. Быть может, не все браки на Минбаре заключаются по любви, но у нас нет, по крайней мере в настоящее время, такой откровенной эксплуатации женского естества… Но в то же время - я думаю о том, что души в разных своих жизнях воплощаются в разных телах, и если уж души минбарцев могут воплощаться в телах землян, то почему Штхиукка в прошлой жизни не могла быть мужчиной? Конечно, это совсем не повод считать нынешнее воплощение ущербным, что если она родилась женщиной - значит, это зачем-нибудь нужно, но... Я думаю - может быть, существованием таких исключений Вселенная тоже хочет что-то показать нам? Быть может, это должно научить нас не видеть незыблемой грань между полами, не рассуждать, что мужчины должны быть такими, а женщины - сякими, что именно так-то должны складываться их взаимодействия?- Не знаю, Афал. Мы привыкли оперировать этими понятиями как незыблемыми, несмешиваемыми, но не то чтоб я не подозревал раньше, что вселенная намного сложнее, чем нам казалось... Вообще, дрази... Я не уверен, хоть и видел Хорн в Эйякьяне, что есть какой-то способ с первого взгляда отличить у них мужчину от женщины, как, кстати, и у тучанков, да и просто отличить одного дрази от другого, если они одной расцветки и схожей комплекции, для меня пока проблематично... и уж что там с понятиями красоты... Совсем не представляю. А какие они там? Об этом Штхиукка рассказывала?