3. Дивный возрожденный мир (1/1)

Возвращение к человеческой жизни шло неловкими шаткими шагами калеки, оставленного без костылей на улице мегаполиса: с трудом переставляло скованные болью ноги, падало на ровном месте, разбивало колени и локти в кровь, вставало само, горделиво игнорируя протянутые руки и почти рыча на любую попытку помочь. Так шло возвращение к жизни, так изо дня в день шел Эдмон Дантес сначала только по своей комнате, затем по коридору и на исходе второй недели?— по всему осиротевшему дому Морсеров. Впервые попытавшись подняться, а попытался он сразу же, как шаги Гайде стихли в коридоре, он скоропостижно рухнул на пол старой марионеткой, которой жестокий кукловод одним щелчком ножниц обрезали все нити. Вспышка боли. Судорожный вдох полный подкроватной пыли. Услужливый изощренный разум мгновенно подкинул очевидное, полное отчаянное предположение: он, Эдмон Дантес, граф, черт подери, Монте-Кристо стал инвалидом, и больше никогда не сможет ходить, выстукивая ритм причудливой тростью в такт стремительным шагам. Его ноги, сильные и проворные, как у благородного оленя, едва слушались, мелкая мучительная боль вибрировала в каждой мышце, словно все пять дней, что он провел во сне, его пронзали высоковольтными зарядами тока. Силы в руках осталось едва ли больше, Эдмон даже не смог сам забраться обратно на кровать, только стянул одеяло и сбил с тумбочки пустой стакан. Это были самые тошные минуты в его жизни со времен заключения в замке Иф. Лежать на полу в доме, построенном на деньги человека, укравшего у него жизнь, дышать застаревшей пылью, смотреть на пошлую роскошь интерьера, чувствовать оглушительное бессилие каждой клеткой тела. Жалкий. Слабый. Зависимый. Двенадцать лет, потраченных на то, чтобы стать самым влиятельным среди серого сонма безбожных кардиналов, и все?— прахом по ветру. Он снова лишь сломанный человек на грязном полу. Хорошо, что в столь ничтожном положении его застал Бертуччо, тому было не привыкать видеть уязвимость своего господина, но и он поначалу ошеломленно застыл, словно и не ведал о пробуждении графа. Быстро совладав с собой, он помог Эдмону вернуться на кровать, кликнул горничных, чтобы убрали осколки, и, когда те безликим покорными тенями промелькнули да исчезли, выполнив приказание, вкратце рассказал о положении дел. Захлебнувшееся восстание Морсера ещё эхом гремело по всей Вселенной, но восстановленная власть быстро и твердо схватила поводья взбесившейся толпы, хотя по тому же Парижу продолжали гореть очаги волнений. Все время то тут, то там возникали стычки между полицией и агрессивным отребьем, которое особо не задавалось вопросом, отчего вообще поднялась вся шумиха, просто бедные сердца требовали больше насилия, взрывов, битого стекла, легкой наживы и мщения за годы притеснения. Страна официально находилась на военном положении, контакты с Империей только пытались наладить и со дня на день все ожидали появления вражеской армады у рассветающего горизонта. Кто мог?— бежали на первых рейсах из столицы так далеко, насколько хватало денег. В этом плане, господин граф мог быть спокоен. Его средства, помимо тех, конечно, что были вложены в банк Данглара, остались в целости, порядочную часть уже удалось снять наличными, на случай, если отправиться им придется нелегальными путями. Дом на Елисейских полях был разрушен до основания, они покинули его за несколько минут до того, как на него скинули бомбу добропорядочные солдаты генерала Морсера, не ведающие, что именно там лежит с вывернутой шеей их бравый командир. По этой причине генерал де Морсер оставался номинально живым и находился в бегах. Дом Морсеров обыскали на второй день после переворота и, убедившись, что тот пуст, перебросили поиски на менее очевидные места. Это обстоятельство оказалось весьма удобным.Никто не заметил, что дом вновь стал обитаем. Прислуге заплатили баснословные суммы за молчание и возвращение к работе. Госпожа де Морсер находилась в больнице под неустанным наблюдением оставшихся врачей, положение её оказалась серьёзнее, чем они изначально предположили, но угроза для жизни оставалась минимальной. Рана Батистена заживала без осложнений, и тот уже рвался вернуться к ним. Гайде отделалась шоком, из-за которого страдала отсутствием аппетита и бессонницей, но постепенно оттаивала, он, Бертуччо, буквально только что застал её за чаепитием в компании Али. В целом, если смотреть на всё произошедшее, они отделались малой кровью. — Мы сможем отправиться куда вы посчитаете нужным, как только вы достаточно оправитесь,?— подытожил Бертуччо свой долгий доклад. Не сдержавшись, Эдмон оскалился, чуть обнажая уже обычные, пусть и несколько более острые клыки. — Ты, кажется, упустил одну деталь в своем рассказе. Одну важную деталь, которая бросает тень на столь благостную картину, нарисованную тобой, мой друг. Бертуччо замялся, и в этом было столько драматичного фарса. Он много раз сообщал графу о смертях, о низменных удачах их мщения, о порочной людской слабости, в которую так приятно будет пришпилить отравленную иглу, при этом он всегда был собран, услужлив, спокоен, как вышколенный кавалерийский конь, невозмутимый даже в хаосе войны. И вот теперь он молчал, не отводя глаз, но глядя слепо в лицо своего господина. — Альбер приходил ко мне ночью, я видел, что с ним стало,?— призывая в помощь всю свою сдержанность, спокойно сказал Эдмон, но в дыхании его всё равно слышался драконий рокот раздражения,?— Я хочу знать, насколько тяжело его состояние, и что он думает делать дальше. — Не знаю, господин. — Что именно ты не знаешь? —?уже откровенно зло бросил Эдмон. Он устал от этих нелепых тайн, умолчаний, взглядов в пустоту, трагичных асбестовых масок вместо лиц. Если бы не эти бездвижные ноги, он бы вскочил и отправился за ответами к самому Альберу, в какой бы из бесчисленных комнат этого огромного особняка он ни скрывался, но, увы, сейчас добраться до него он сможет разве что ползком, а чем появляться в столь унизительном положении, так лучше уж никогда больше не встречаться. — Я не знаю, насколько тяжело состояние господина Альбера и что он думает делать дальше,?— ответил Бертуччо,?— Ни я, ни Гайде, ни слуги не видели его с тех пор, как мы оказались здесь. — Чудное дело, живете в доме, не видя его хозяина,?— усмехнулся в сторону Эдмон и вновь обратился к Бертуччо,?— А тогда? Как он выглядел, когда вы в последний раз видели его? — Сложно описать, господин,?— тяжело выдохнул слуга. Он замолчал, но теперь Эдмон действительно видел, что он силится подобрать слова и тоже обнаруживает себя хуже бессловесной твари, когда разговор заходит о демоне, созданном из вселенской тьмы и мёртвых звёзд. — Когда он находился рядом с вами, я видел Альбера, которого знали мы все. Но, когда он смотрел на нас, на меня, на Гайде, на Мондего, когда говорил с нами, это был не человек и даже не тень человека. Это было что-то намного хуже вас. Даже не тень человека. Что-то намного хуже вас. Столь расплывчатые слова, и столь ясно Эдмон видел их воплощение. Конечно, это не тень. Это тьма, заключенная в нежную оболочку плоти, это сила, способная лишь разрушать, сдерживаемая только той эфемерной сущностью, которую зовут душой. Да долго ли сможет сопротивляться этому древнему, как сам космос, злу избалованный мягкотелый мальчишка? Будто услышав его мысли, Бертуччо добавил: —?Мне кажется, он возьмет над ним власть много скорее, чем над вами. —?Он правда убил Фернана? —?едва слышно спросил Эдмон и с ужасом понял, что малодушно хочет услышать, что ненавистный до бешенной дрожи Фернан Мондего жив, а бедняжка Гайде спутала свой ночной кошмар с реальностью. Но с хладнокровием судьи, отдающего приказ палачу, Бертуччо кивнул. — Ясно,?— сухое, свистящее пустотой слово, а следом за ним вдруг живой до неестественного вопрос,?— Ты связался с тем лекарем, который делал для меня лекарство? — Нет, господин, прошу меня простить, я не подумал об этом. — Немедленно напиши ему, пусть сделает новую дозу до конца этой недели и пришлет на этот адрес. Пообещай ему любые деньги за срочность и за возможные сложности при доставке. Скажи, что я совсем плох, этот наследник дела Борджиа точно не захочет потерять столь щедрого клиента. Также узнай, в каком состоянии мои корабли, если необходимо, перепиши их на подложные имена и переведи в другой космопорт, можно в другом городе, это неважно. Свяжись с правительством Янины, кажется, они хотели войти в контакт с Гайде. Перевези Батистена сюда, раз ему не по нраву больничный покой. Организуй достойный уход за госпожой де Морсер, задержи лучших врачей, которые остались в городе, любыми деньгами. Ах да, и прежде всего этого прикажи подать мне завтрак и раздобыть трость. На последних словах Бертуччо улыбнулся. Наконец-то он увидел в этом незнакомом смуглом мужчине со спутавшимися темно-каштановыми волосами и поблекшими, как предзакатное море, синими глазами всесильного графа Монте-Кристо, которому поклялся в верности. — Будет исполнено, мой господин,?— не скрывая довольства в голосе, поклонился Бертуччо,?— Что-нибудь ещё? Проблеск властной улыбки, на миг озарившей исхудавшее до бритвенной остроты лицо Эдмона, угас под ветреным порывом мрачной мысли. — Скажи Альберу, что я бы хотел поговорить с ним. Бертуччо покорно кивнул и вышел из комнаты. Спустя пару минут подали завтрак, из которого Эдмон съел чуть больше трети. Вкус еды, добротной, но без изысков, казался ему слишком насыщенным, словно на вкусовые рецепторы вылили кислоту с дешевыми вкусозаменителями. Поверить только, это была первая еда за двадцать пять лет, вкус которой он именно чувствовал, а не додумывал, как это было с той марсельской ухой или с извечным вином, которое он пил вместо воды, так как не мог опьянеть. Теперь же он ощущал голод, пока ещё приглушенный долгим воздержанием, но постепенно нарастающий. Если бы вкус пищи не казался ему столь чрезмерным, верно, он бы съел всё подчистую, однако здравомыслие быстро вернулось к нему. Пережившие голод, как известно, часто не переживают свою первую трапезу. Что-то, а умереть от заворота кишок после всего случившегося Эдмон не планировал. После обеда, к которому он тоже подошел с осторожностью, вновь пришла Гайде и предложила расчесать ему волосы. По правде, ощупав свалявшиеся до состояния дредов колтуны, Эдмон подумал, что куда проще было бы остричь всё и не мучиться лишний раз, но Гайде уже держала в руках искусно сделанный костяной гребень. Она едва скрывала, насколько отчаянно ей не хотелось оставаться одной в неприветливом, переполненном тенями доме. Эдмон благодушно кивнул ей и подвинулся, уступая место на кровати подле себя.Несколько прядей действительно пришлось отрезать, даже острый гребень из кости инопланетного чудовища не смог продраться сквозь них. В мягкой тишине хищно, как железная цапля, щелкнули ножницы. Перебирая локон за локоном, Гайде расчесывала непривычно мягкие, пусть и чуть сальные волосы, губы её шевелились в безмолвной эльфийской песне. Эдмон смотрел перед собой, не видя ничего, кроме своих мыслей. Мерно плавало умиротворяющее молчание, свойственно только им двоим. Трость принесли ближе к вечеру, и с её помощью Эдмон наконец-то смог встать в полный рост и сделать первый полноценный шаг, пусть мгновение спустя ему спешно пришлось сесть обратно на кровать. Ноги по-прежнему сковывали незримые кандалы. ?Ничего, я поднялся после замка Иф, поднимусь и сейчас?,?— с мрачным упорством подумал Эдмон, сжимая набалдашник трости так, что побелели костяшки и тугими шнурами вздулись вены на тыльной стороне ладони. Бертуччо вернулся перед ужином и отчитался о проделанной работе. Ему удалось разобраться со всем, кроме самого простого и главного: передать Альберу его просьбу. Он честно обошел в тщетных поисках мальчишки весь дом, по крайней мере те комнаты, что остались открыты. После скандала на дебатах Морсеры сократили штат прислуги и закрыли больше половины помещений за ненадобностью. Ключи от них, видимо, Альбер забрал себе и теперь мог с равным успехом находиться за любой запертой дверью. —?Ему следовало стать хозяином, а он предпочел участь призрака. Что за дешевый драматизм,?— покачал головой Эдмон. Он искренне надеялся, что злая насмешка в его голосе скроет то тупое необъяснимое чувство тревоги, сжимающее грудь до удушья. Глупый мальчишка, ты ведь и не думал, что настолько тяжело будет лишиться человечности? Ты смотрел на мою лживую безмятежность, омрачённую лишь редкими приступами ?болезни? да видом прекрасного покойника, ты восхищался моей силой, ты был одурманен. Но ты не предполагал, каково это: жить в этой мёртвой коже, не чувствовать ничего, будто в глубокой анестезии, ежесекундно сомневаться в том, чей голос сейчас шепчет в темных палатах твоего разума: твой собственный или чужой. —?Если вдруг ты увидишь его… —?Обязательно, господин,?— не дожидаясь конца фразы, кивнул Бертуччо. Эдмон одарил его вымученной благодарной улыбкой.Позже Бертуччо помог ему принять ванну. Горячая, окутанная молочной парно?й дымкой вода неожиданно смягчила боль в мышцах, казалось, она проникала в каждую клетку, пропитывая всё тело дурманяще-домашним теплом, пахнущим сладкими травами. Откинувшись на бортик ванны, Эдмон в блаженстве закрыл глаза и шумно вдохнул густой влажный воздух. Впервые с момента пробуждения он почувствовал хоть мимолетную радость от своего нового состояния. Мягкий текучий жар окутывал его, расплавлял муки в прозрачной лаве, очищал его подобно таинству крещения. Он живой. Действительно живой. В отличие от мальчика, принесшего ему эту весть. Ночной образ возник на закрытых, подсвеченных оранжевым светом веках. Вот он, робкий и нелепый, как бесёнок, стоит на расстоянии вытянутой руки, только потянись и легко прикоснешься, по-детски потянешь его за рукав рубашки (господи, уж не той ли окровавленной рубашки, в которой он был тогда?), притянешь его ближе, он покорно опустится на кровать, посмотрит блестящими преданными щенячьими глазами, и ты уже нашепчешь в его заострившееся эльфийское ушко привычные лживые слова успокоения. Да толку-то, если прозорливый демон услужливо растолкует всё своему новому компаньону? Холодное прикосновение обожгло горячее распаренное плечо Эдмона. Он судорожно обернулся, но лишь Бертуччо стоял рядом и протягивал ему полотенце. На ночь Гайде ещё раз расчесала Эдмону волосы и заплела нетугую косу, попыталась было завести разговор, но Эдмон мягко оборвал его, сославшись на усталость. Гайде покорно покинула его, он погасил свет, но не позволил сну овладеть им, хотя голова тяжело кренилась к взбитой подушке, веки слипались как створки раковины, а разнеженное ванной тело потеряло всякую подвижность. Эдмон забивал разум вопросами и задачами, не позволяя коварно тихим сновидениям пробраться в него, до боли в глазах всматривался в темноту, особенно в непроницаемо чёрный прямоугольник дверного проема. Но Альбер не пришел к нему ни той ночью, ни последующими. На исходе первой недели Эдмон оставил свои надежды, предпочтя здоровый сон изматывающему ожиданию до самого восхода солнца, после которого он разрешал себе упасть подбитой птицей в царствие Морфея. Бессонница усложняла и без того тяжелые попытки прийти в более-менее сносное состояние, а шаткий мир за пределами дома Морсеров не желал ждать. В любой момент в дверь могли постучаться проблемы. Граф Монте-Кристо должен был вернуться к своей верной свите и вывести её из шторма, как всякий хороший капитан. И он возвращался, медленно, падая, поднимаясь, но не останавливаясь. Каждый день: ещё несколько шагов, ещё несколько физических упражнений, даже если мышцы ноют будто от восточных пыток, ещё порция еды, ещё горсть таблеток, ещё доза пропущенных новостей для размышления о дальнейших действиях. Оставаться в Париже, да и вообще на Земле было бессмысленно и откровенно опасно. Самым разумным было бы отправиться в одну из соседних галактик и переждать некоторое время на небольшой миролюбивой планетке. А дальше… Эдмон пока осторожно строил далеко идущие планы, он и намеком не обмолвился о них ни слугам, ни Гайде, особенно ей. Его главная идея сначала ей очень не понравится, здесь можно и не гадать, но лет через пять она будет ему благодарна, даже если новое положение не позволит ей сказать об этом вслух. Бертуччо, вероятно, догадывался о его замысле касательно принцессы, но он, как обычно, молча выполнял все приказания и, кажется, будто одобрял его идею. Потому что не знал, что для него задумал господин. Батистен не задавал вообще никаких вопросов, однако и без этого шума от него было на весь дом, если не на всю вымершую улицу. Впрочем, Эдмона скорее радовало возвращение этого сорвиголовы. Он не давал заскучать Гайде, постоянно донимая её пустой забавной болтовней, а в отсутствие Бертуччо помогал безмолвному Али справляться с домашними делами и особенно с прислугой.В воздухе, вопреки летнему зною, расцвело ощущение весеннего пробуждения после затяжной угрюмой зимы. Даже прислуга заметно оттаяла по отношению к новым обитателям, на которых сначала смотрела с плохо скрытой враждебностью, как на захватчиков. Дом Морсеров оживал вместе со своими разноликими, разнохарактерными жильцами, но стоило кому-нибудь лишь вспомнить о его юном хозяине, как все остальные, с проницательностью карточных шулеров считав непрошенную горькую мысль, впадали в тягостное холодное оцепенение. Перестав мучить себя ночными бдениями, Эдмон перестал и спрашивать об Альбере, всё равно кроме мрачного молчания он ничего не получал в ответ, но из мыслей его потерянный мальчик не исчезал ни на секунду. И в ночь на пятницу мысли его будто бы материализовались. В час тринадцать минут по полуночи (электронные часы горели крупными алыми цифрами) Эдмон судорожно проснулся, почувствовав на себе пристальный взгляд. В темноте на долю секунду мигнули два крошечных огонька. —?Альбер? Но, если юноша и притаился в покровительственном мраке, то, когда Эдмон вырвался из тумана сновидений и выбежал в коридор, рядом уже никого не было. Если бы он тогда только смог обойти коридор, хоть ближние комнаты… Но именно в минувший день он особенно много ходил, и теперь держался на ногах только за счет всплеска адреналина, который, за отсутствием реальной угрозы, стремительно выдыхался из крови. Эдмон вернулся в кровать, и сон его той ночью был рваным и изматывающим, как после пары бутылок крепкого алкоголя, выпитых в угрюмом одиночестве. Однако началась третья неделя его повторной человеческой жизни, он уже мог обойти весь дом, пускай и с остановками, да и в целом выглядел неплохо для того, кто пережил отлучение от демона. Верная свита нервно безмолвствовала в ожидании его приказа.Париж качался в волнениях после известий, что флот Империи занял опасно выгодные позиции и со дня на день мог войти в атмосферу Земли ровно над французской столицей. О результатах переговоров не просочилось ни одной вести. Врачи пророчили Мерседес де Морсер скорое возвращение домой, где её ждал бывший жених со своей пестрой свитой и мрачная тень её единственного сына. Поэтому, проснувшись в понедельник с первым дыханием осеннего утра, Эдмон Дантес почувствовал: пора. Пора поиграть в прятки-поиски с призраком.