Не тем путём (1/1)
"О, я очень хотела убраться прочь, где никто не найдёт и никто не ждёт".(Светлана Галкина)Дождь – это всем иногда нужно, не хилая мокрота, а ливень, я имею в виду.Кто-то под него выбегает, чтоб обновиться, что-то там смыть с души, кто-то – порадоваться, о, да, лужи, пузырьки, мокротища!..Кретины, дождь прежде всего небу и нужен.
Вода вверху, внизу, вокруг, волосы липнут к лицу, я стояла, не двигаясь, и думала.Честно, я б тогда многое дала, чтоб сделаться невидимой. Чтоб ни одна сволочь не пялилась сочувственно, чтоб не смели соболезновать. Чтоб домовой этот идиотский один причитал, а не мне на ухо. Я до сих пор не знаю, что они хотели, когда приходили ко мне и старательно делали вид, что ничего не случилось.Может, им казалось, мне легче от этого? Тихо сочувствовать мне – это у нас нынче новая мода. Твой день прожит зря, если ты не отдал дань скорби лауретте Сантор. Не подставил плечо в трудную минуту, не помолчал понимающе, не попечалился за компанию об ушедшем. Я же ведь просто не показываю, как мне плохо. Я же его любила, а не просто так. И поэтому дома меня ждал Бони, на работу норовил увязаться Леверлин, Чари с капралом жаждали разделить ужин. Улыбаются, развлекают, всё очень трогательно, а я сижу и думаю: ?Убила бы?.
Однажды вечером я двинулась навстречу. Потому что – ну невозможно же, эти сочувственные рожи, какие-то постоянно люди: дома, в дороге, на работе, никто не бросит меня одну никогда и ни за что. Поэтому я сидела на подоконнике и на полях какого-то указа писала записку Леверлину: страшные керуанские заклинания надо прятать лучше.Высунулась, вдохнула как могла глубоко, кинула взгляд на Семел и наконец-то, наконец-то свалила и ото всех, кто жаждал мне помочь, и, я надеялась, хотя бы отчасти от себя самой.Плюхнулась на пол – что ж, с прибытием нас. Вот так перенесешься – а тут тёмно-зелено, пыльно, полно занавешенных портретов и орут. Орала женщина, прямо на портрете, и ничего никого не смущало. Ну и ладно.Здравствуйте, говорю, мило, какая встреча, а ничего, что у меня нож, а вы портрет. На этом она и замолкла, а я иду дальше.Да, здравствуй, чужой мир, да, я наглею, ну а что ты мне сделаешь, что отберёшь-то?Пока я препиралась с миром, ко мне подошёл мужик. Точней, он вышел, увидел меня, удивился и швырнул в меня заклинанием из покрытой лаком деревяшки.Сколько меня учили, и всё для того, чтоб я, эффектно раскинув лапки, валялась на полу в чужой прихожей.Он меня обездвижил просто, а вот я бы вырубила, если бы шла война и всякие незнакомые рыжие шастали по моему дому.Про войну он мне потом рассказал, а тогда нож забрал. Подумал-подумал, и вдруг как подхватил меня под мышку, как поволок на кухню, я подумала: как же давно меня никто не лапал, даже смешно. Усадил на стул, ещё поудобней пытался, дурак. Сказал что-то, и меня к спинке примотало верёвками, так качественно. Плечом попробовала дёрнуть – получилось.У меня кое-что было в рукаве, тут можно было ещё поразвлечься, но я не стала. Я всё расстраивалась, что не успела уклониться, – как идиотка, удивилась, что кто-то колдует палками.Нет, не так: я не успела уклониться, потому что смотрела, какие у него усталые глаза. А он тогда отошёл и смотрит: буду трепыхаться, нет?.. Я сижу показательно тихо. Он плюхается за стол, подпирает голову ладонью и говорит так задумчиво:– Ну и чего?..Ну, я спросила, как его зовут, имечко глупоена редкость: "Сириус". Моё ему понравилось, сказал, острое.Ещё рассказал, что живёт один – и правда один. Был там ещё пучеглазый, вроде нашего Караха, только этот, скотина такая, всерьёз ненавидел. И крестник был – далеко, не писал, и про зеркало связное забыл.Жалеть, я, Сириуса? Нет, зачем, вы что. Такого пожалеешь – он же взбесится. Я к нему ночью пришла и говорю: ты же, наверное, со своим Азкабаном женщин давно не того? А он мне: "девочка, отстань, я сплю".Вот странно, кого бы другого я бы за "девочку" убила, а этому хоть бы что сказала.Иди спать, повторяет, я вот видишь, уже. Ага, уже. Лежит и в потолок пялится, и о чём думает, лучше не спрашивать.Я и подумала: ну что это за бред, почему я по заданию могу, а просто так нет.Подошла, скинула мантию – я в его мантии тогда ходила, – говорю:– Хочешь?Ну, глазищами, само собой, сверкаю бесстыже, прям лучусь желанием, – казалось бы, бери да радуйся.А он мне говорит: лет тебе сколько? А сколько раз ты уже?.. А хотела – сколько?Я ответила, а он говорит: бедная моя.И гладит по голове. Голую.Я спрашиваю: ты точно не хочешь, я много могу, меня хорошо учили.А он говорит: дура ты. Я в ту ночь ревела наконец-то, и по командиру, и просто, так стало обидно, хоть вой.Ну, я и выла, и он выл, под дверью.Когда тебя не берут даже не потому, что не нравишься, а из жалости – он же хотел, я видела, – это как-то, ну, грустно почему-то.А потом я опять ушла. Мы вышли в ночь, и он говорит: я сто лет на улице не был.Он и правда не выходил сколько-то месяцев.Я говорю: уйди со мной, ну. Он: нет, у меня тут крестник, Орден и война.Я говорю: чёрт, да хочешь я грохну этого Лорда, обыкновенный колдунишка зажившийся, я могу, я не боюсь. Подобраться – и из шаура, или звёздочку метнуть, да мало ли способов?А он: у него много жизней.Я отвечаю: убью столько, сколько нужно, в чём проблема, а сама уже знаю – он останется, и хочется опять реветь, и я удираю оттуда как дура, пытаюсь удрать, а он меня грабастает, к груди прижимает и говорит:– Удачи.И с этим тёплым "Удачи" в своей груди я и свалила куда-то ещё, ну и, в общем, вот.***– И "куда-то" оказалось всё тем же Таларом?– Ага.Сварог прижимает Мару уже к своей груди – хватит, нагулялась, пропахла чужими звёздами.– Ты его любила, кошка?Мара молчит.