Глава 18. Прошлое и настоящее. (1/1)

Хулио поставил бокал на стол, поднялся, окинул взглядом рисунок, выругался, смял его и зашвырнул в корзину для бумаг. Опять не то. И большой вопрос, станет ли это когда-нибудь тем.

Он взял бокал и спустился в спальню. Лег на постель, раскинул руки-ноги звездой, закрыл глаза. Лицо Бенхамина стояло перед ним, совершенно четкое, но он не мог, как ни старался, ухватить то самое главное в нем.

Нет, это бесполезно. Только травит себя все эти недели. Не удивительно, что вчера не сдержался и ответил мальчишке довольно грубо. Хотя правду ответил, в общем-то. И в целом, именно так, как надо, чтобы понять, что ничего не изменилось. Получил в ответ истерику – полюбовался на викуньевский характер. А этого с него в жизни уже хватит.Только нарисовать бы, и все закончится. К сожалению, пока он не сделает это, его не отпустит.

С Хустино он тоже никогда не мог ухватить главное. Начиная с цвета. Тот тоже вроде был серебристый, но когда Хулио начинал думать на эту тему, в композицию тут же вкрадывался синий (берлинская лазурь, смешанная с белилами), потом, откуда ни возьмись, добавлялась еще ниточка (неаполитанская желтая, потемневшая при растирании), затем – что-то красно коричневое, иногда близкое к жженой умбре, иногда – к земле Поццуоли.Знакомство с Хустино – это было как солнечная вспышка, которая ослепляет настолько, что после нее долгое время ничего не видишь. Хулио помнил, как поднялся на второй этаж к Марисе и, распахнув дверь, на фоне окна увидел невысокого крепкого мужчину лет тридцати, очень коротко стриженого, в белой рубашке с засученными рукавами, перебирающего ноты на пианино. Тот взглянул на него заинтересованно, с любопытством провинциала, в первый день приехавшего в столицу, и Хулио пропал. От этого взгляда, светлого, выразительного, немного усталого (из-за недавней операции на глаза), от седой прядки на виске (с рождения), от родинки между средним и безымянным пальцами правой руки. От первых же, самых обыкновенных слов приветствия, сказанных с трогательной застенчивостью, очень необычной для сильного голоса.

Они оказались в одной постели в следующий приезд Хустино в столицу. Недели через три, в которые Хулио не находил себе места. Для Хустино это был первый и очень неожиданный опыт, для Хулио – второй, но, пожалуй, не менее неожиданный. Оба спешили так, будто каждая минута могла стать последней, словно Везувий уже начал извергаться над их Помпеями.

Это стало знаком всего их времени – вечное ожидание, предчувствие удара. Короткие, лихорадочные часы наедине друг с другом перед долгой разлукой, страх, что следующая встреча сорвется – ведь для этого полно причин. В день приезда Хустино Хулио с утра слонялся около окна, даже зная точное время, и ничего другого делать не мог. Хустино словно лишал его силы воли, Хулио почти не контролировал себя. Как-то Марго сказала, что в жизни каждого человека хотя бы раз должна случиться всепоглощающая страсть, ведь только пережив такое, начинаешь ценить себя по-настоящему. Даже оглядываясь на двадцать лет назад, он сомневался – не предпочел бы он ценить себя куда меньше, чем хотя бы на неделю еще раз пережить такое. Год и два месяца жизни были сплошным провалом в памяти. Он мог восстановить какие-то события лишь по редким заметкам в дневнике да обрывочным воспоминаниям Марисы.

Хустино он бросил сам. Мариса прикрывала их, постоянно вызывая Хустино в Буэнос-Айрес по делам, позволяя им эту роскошь - видеться каждый месяц, проводить вместе две-три ночи подряд. Она с таким вдохновением врала Элене, жене Хустино, жалуясь на то, как печально обстоят дела, - Хулио часто думал, что из нее бы вышла очень, очень хорошая актриса. Не то чтобы ему легко давалось быть обязанным ей, но отказаться от встреч казалось немыслимым.

И все же в конце концов он смог это сделать. Так совпало, что год спустя Мариса окончательно решила продать всю недвижимость в Аргентине и вернуться в Испанию. Год и два месяца спустя этой безумной, вытягивающей из него все жилы, любви.

Она долго уговаривала его не разрывать с Хустино так сгоряча. Тот был хорошим адвокатом, и со связями Марисы найти клиентов в столице и правда бы не составило труда. Но это надо было разорвать.

Хулио понимал, что Хустино не решался оставить жену одну из-за больной дочери, но понимал также и то, что все эти проблемы можно было каким-то образом решить. Например, перевезти семью в Буэнос-Айрес и заботиться о ней здесь. Но не врать, не скрываться, не спать с женщиной, которая, по твоим словам, вызывает у тебя отвращение. Не отправляться в ее постель сразу же, как только поговорил с любовником по телефону.

От этих мыслей – о постоянном предательстве - не спасала никакая работа. Конечно, он понимал, что дело даже не столько в жене, сколько во всей семье Хустино. Развод и переезд означал бы разрыв с матерью, дядей, который его вырастил, сестрами. Разрушить всю свою жизнь ради одного человека в ней? Невозможно. Но если Хустино мог смириться с тем, что не будет большего, то Хулио не смог. Или не захотел.

Когда он выложил Хустино все свои соображения, тот плакал, кричал, уговаривал, обвинял и умолял простить его. Потом пошел к Марисе, и там, как она рассказывала позднее, плакал тоже. Потом вернулся назад, к запертой двери. Хулио несколько часов сидел на полу в коридоре, с другой ее стороны, и слушал, слушал, слушал все эти бесконечные, ни к чему не ведущие уговоры. Каждая фраза Хустино словно отрывала от него, Хулио, кусок мяса, но сил подняться и отойти не было.

Следующие недели он прожил словно в бреду. Как сомнамбула ходил на репетиции, потом, не разбирая, куда идет, до ночи шатался по улицам. Один раз его чуть не сбила машина – какой-то рабочий, крепкий мужик лет сорока вовремя оттолкнул его в сторону, опрокинул на газон, потом долго кутал в свою засаленную куртку, отпаивал в кафе то ли матэ, то ли вином. Из прочувственных речей спасителя Хулио не запомнил ни слова.А потом вдруг отпустило, словно бы выдохнул и все - стало легче. Как раз настолько, чтобы понять, что повторение подобного – не для него. Влюбляться – да, доводить до близости – нет. Есть вещи, без которых вполне можно обойтись…Хулио вздрогнул, выныривая в темноту спальни из солнечного летнего дня. Что же такое ему приснилось? Кажется, он летал. На этот раз над каким-то маленьким городком. Над проводами, перекрывавшими улицу. Наблюдал за декорациями интерьера, которые техники в костюмах химзащиты расставляли под ними. Хотелось понять, что именно будет отыгрываться в открытых стенах. Летать было хорошо, может быть, потому что такое происходило редко, но когда задумался про декорации, стало неприятно, до суши во рту.

Телефон звякнул, сообщая об смс. Хулио выругался с досады – забыл отключить звук, должно быть, и разбудило-то его именно сообщение. Почему-то он ни секунды не сомневался, от кого. Подумал, не стереть ли не читая, но все-таки открыл.Сообщений действительно было два. И оба от Бенхамина.?Я хочу извиниться за то, как некрасиво себя повел. Конечно же, ты ничем мне не обязан. Просто иногда я чувствую, что нуждаюсь в дружеской поддержке, в совете, хочется поговорить с кем-то, кто бы мог понять меня. Когда такого человека нет, я ищу его во всех, кто хоть немного проявляет участие. Прости, что таким образом использовал тебя?.

- Непонятый и одинокий малыш, - усмехнулся Хулио. – Какая досада!

Он открыл следующее сообщение:

?Но ты не прав, когда говоришь, что мы не переносили друг друга. Только не с моей стороны. Пусть у нас постоянно были трения на съемках, я скучал по тебе все эти три года. Очень?.

Хулио охнул, спустил ноги на пол, кивая ожидавшему в дверях спальни Уго. Надо идти гулять с собаками – у Массимо, выгульщика, сегодня выходной.

- Сейчас, сейчас.

Он допил вино, потом вновь взял в руки телефон и перечитал конец смс: ?…я скучал по тебе все эти три года. Очень?.- Я тоже по тебе скучал все эти три года. Очень. Но именно поэтому общаться мы больше не будем. Не надо.Он стер, одно за другим, все сообщения Бенхамина, выключил телефон и пошел искать поводки.