Нам надо серьезно поговорить... (1/1)
Самое лучше, что есть в работе - это выходные. Выходные есть у всех: у бедных и богатых, у молодых и старых, у знаменитых и неизвестных. Они есть и у строителей, и у певцов, и у продавцов, и у банкиров, и даже у бедных танцоров Токио. Только у нас с Алисой их нет. И только мы с Алисой могли собраться в воскресное утро в восемь часов, чтобы - угадайте, что? а никто и не сомневался - потанцевать. Рыжая, конечно, ныла страшно, но я-то монстр почище нашего чудо-хореографа, так что отвертеться ей не удалось.Да и какое там отвертеться, если фестиваль уже завтра, а я даже не соизволила сообщить Лис, что она в нем участвует? Нет, на самом деле я давно собиралась это сделать. Только сначала было слишком рано, потом я забыла, дальше искала подходящий момент, а сейчас уже вроде как поздно говорить. Поэтому я просто гоняла бедного ребенка по ее программе снова и снова, кричала, злилась. Не на нее, правда, злилась, а на себя, но на себя орать не будешь: люди неправильно поймут.А Токио оказался прав, и как только я перестала разбирать по кусочкам каждое движение, рыжая научилась безукоризненно их выполнять. Парадокс, конечно, но оказалось, что чем сложнее, тем ей проще. Жаль только, что с моими ребятами эта техника не проходит. Им если все не разжуешь, то до конца жизни будешь смотреть, как они уродуют танец. Или я просто предвзято к ним отношусь?- А может перерыв? - взмолилась Алиса к двенадцати часам.Ее волосы были совершенно мокрыми у корней, и лицо тоже вспотело. Она дышала с трудом, хрипела и, кажется, совсем не могла стоять на ногах. Только увидев, насколько она замучалась, я наконец-то опомнилась и поскорее потащила ее в кафе восстанавливать силы, ругая себя за бессердечность.Кафешка для наших танцоров находилась в том же здании, где и многочисленные залы, и, конечно же, все приходили есть прямо в том, в чем занимались, для экономии времени. В помещении вечно стоял сильный запах пота, но подкрепляться это никому не мешало: многие, привыкнув, даже не замечали его. В остальном кафе напоминало мне школьную столовую: высокий потолок, большие деревянные столы и скамейки, расставленные ровными рядами, старенький прилавок с прибитыми к стене полками и старушками-продавщицами, допотопный калькулятор вместо кассового аппарата и желто-синие жалюзи на огромных окнах. Зато все здесь были вежливы и приветливы, а еда поражала своей разнообразностью.Усадив девчонку за столик у крайнего окна, я подошла к прилавку. У калькулятора стояла Варвара Ивановна, и по старому французскому обычаю я три раза поцеловала ее в щеку. Это была очень старая русская (не много ли русских стало в моей жизни?) женщина лет семидесяти с длинной, совершенно седой косой и темными улыбчивыми глазами. Она бежала к нам за границу, ища лучшей жизни, и совершенно не жалела об этом, только часто вспоминала свою дочку Верочку и говорила, что я похожа на нее. Наверное, именно поэтому она любила меня, подкармливала и баловала всякими вкусностями, а я настолько привыкла к ней, что могла позволить себе эту фамильярность с поцелуйчиками, которую сама на дух не переносила.- Эммочка, - она всегда называла меня Эммой на русский манер, к этому же имени и добавляла все уменьшительно-ласкательные суффиксы, - милая, добрый день! Как дела? Давно я тебя не видела!- Здравствуйте, Варвара Ивановна, - устало, но искренне улыбнулась я: иначе отвечать на участие, светящееся в ее глазах, не получалось, как бы мало не было сил. - У меня все хорошо, а вы как?- А я недавно от Верочки письмо получила! Хорошее такое, теплое… - Я невольно отвела глаза. Все у нас в студии знали, что случилось с Верочкой во время перестройки. Сама старушка тоже знала, но… человек ведь помнит только то, что хочет, и ее мозг быстро затер эту информацию, боясь, что от горя она сойдет с ума. Она и сошла в каком-то смысле: все еще считала дочку живой и даже получала от нее письма (на самом деле их писала ее внучатая племянница; все знали об этом кроме Варвары Ивановны), а мы молчали, не желая травмировать ее еще больше. - Ой, да ты, наверное, голодная, а я тут болтаю! - резко опомнилась продавщица. Это было одно из ее главных качеств - запросто переходить из одного состояния в другое и менять настроения, как ураган.- Да я-то нет, а вот девочка, ученица моя… - я оглянулась на измученную Алиску, и она вяло помахала мне рукой, мол, жива, не надейся.- Бедный ребенок! - вырвалось у Варвары Ивановны, когда она проследила за моим взглядом. - Совести у тебя, Эмка, нет! Это ж надо так…Она, укоризненно качая головой, схватила первый попавшийся поднос - еще мокрый после мытья - и стала заставлять его разными тарелками, до невозможности напоминая мне Бена. Того веселого и милого Бена, который пытался меня накормить, а не эту буку, которой он стал в последнее время. А я так же, как и тогда, стояла и хлопала глазами, прикидывая, во сколько мне это обойдется и можно ли столько съесть.Алиса восприняла обильный обед примерно так же, но без первого пункта.- Ты издеваешься? - выгнула она бровь. - Если я и съем это, то до конца жизни буду слоном.- Придержи губенки: я тоже жрать хочу. Будем делить по-братски!- Я с тобой, слава Богу, в родственных связях не состою, - фыркнула девчонка, но тут же схватилась за вилку и с энтузиазмом бросилась выбирать что-нибудь повкуснее. И знаете, она все-таки была похожа на меня (я поняла это, только узнав ее поближе, потому что с посторонними она почти всегда молчала, стесняясь), как и говорил Токио, только яду в ней еще больше. Обидно. Я всегда была самой ехидной во всех кругах, пусть и не все об этом подозревали.- Лис, нам надо серьезно поговорить… - выдавила я, все-таки решившись поведать ей страшную тайну фестиваля. Глупо ждать этот самый ?подходящий момент?, когда выступление завтра. А надо ведь еще с костюмом что-то решить, да окончательный вариант танца всей труппой отрепетировать…- Эту фразу употребляют, когда сообщают о беременности или разрывают отношения. Но я с тобой не спала, и с ориентацией у меня все в порядке, так что… - начала рыжая, но осеклась под моим взглядом. Невольно она выпрямила спину, отложила вилку и спросила уже серьезно: - Что случилось?- Тут такое дело… - промямлила я и сразу вспомнила Майкла: наш разговор двухнедельной давности, после которого мне приходится дополнительно оставаться после работы и петь почти три часа (зато уже не так противно слушать, и голос срываться перестал), начался именно с этого. Ну вот, не хватало и мне такой же буйно помешанной стать. - Короче, ты участвуешь в фестивале!Наверное, не стоило мне рубить так резко… Алиса глупо приоткрыла рот, ее глаза так и вылезли из орбит. Она зашлепала губами, пытаясь что-то сказать, но из горла не вырывалось ни звука. Вот так, девочка, теперь понимаешь, что я чувствую, когда меня заставляют петь?- Ты с ума сошла? - прохрипела она наконец.- Если и сошла, то не по этому поводу, - отмахнулась я. - Да ладно, зачем так реагировать-то? Ты что, зря училась все это время? Пора показаться людям.- Я боюсь, - прошептала рыжая, прикусывая губу и глядя на меня совершенно отчаянными глазами. Я всегда ненавидела этот ее взгляд: он заставлял меня забывать о принятых решениях и жалеть девчонку, он разжалобливал меня, а я ведь так старалась быть с ней строгой (это все от большой любви, вы не подумайте; просто у нас в мире выживает сильнейший, и Алиса им будет).- А я боюсь петь, но никого это не волнует, - жестко отрезала я, поскорее отворачиваясь.- Но ты ведь так и не согласилась выступать, - неожиданно кротко сказала Лис. Я снова посмотрела на нее и увидела какую-то ядовитую, насмешливую улыбку, расползающуюся по ее губам. Как же она не вязалась с этим детским, наивным взглядом!И вдруг я поняла, что она презирает меня где-то в душе. Это презрение давно уже проглядывало местами, а сейчас вылезло полностью. Она любила меня, как подругу, уважала, как учителя, но презирала, как человека. За мою слабость, за мой страх. За то, что я не смогла перебороть себя и отказалась от такой невероятной возможности. За то, что я рассорилась со всеми близкими людьми, поддаваясь этому страху. Тут я подумал: может, и остальные так же презирают меня? Лиза, Лоран, Ману, Бен… Нуно? И так тяжело стало на душе, так защемило сердце. Господи, неужели все правда так плохо?- Я не согласилась, а ты соглашайся, - мрачно бросила я, утыкаясь взглядом в тарелку: не хотелось видеть чувств, гулявших по ее лицу.- А костюмы? Репетиции?- У нас целых два дня, мы все прекрасно успеем.- А если я провалюсь?- Страдать-то мне. А я готова. Потому что в случае выигрыша я получу все. Здесь, знаешь ли, все просто: пан или пропал. Я ставлю на тебя, и я в тебя верю, а ты сама готова рискнуть?- Хорошо, я соглашусь, но с одним условием, - уже почти нормальным голосом заявила Алиса. - Я иду танцевать, а ты - петь. Я участвую в твоем номере, ты - в постановке Обиспо. Иначе никак.Я удивленно подняла голову. Каждая черточка лица рыжей выражала только неподдельную заботу и участие. В глазах - надежда, губы - опять закушены в волнении. Я, конечно, была тронута подобным отношением к себе, но про презрение не забыла. Просто не могла, хотя и очень хотела.- Ладно, - тяжело вздохнув, произнесла я. - Ладно… Я буду петь.Эти слова принесли мне почти физическую боль, но… может, оно и к лучшему?