Глава 55. В наступившей темноте, или Безумие (2/2)
- У него кто-то есть?
- Некорректный вопрос. У тебя кто-то есть – разве этого недостаточно? Давай сменим тему. Так почему ты не с ним?- Все будут смотреть на нас, а я хочу, чтобы они смотрели фильм. Я… Мне страшно. Я не хочу быть приложением к нему. Мама только-только перестала меня распытывать. Что я ей скажу?- Что счастлива. Твоя мама не монстр. По крайней мере, вне стен танцкласса.- Я не готова.
- Детка, ты никогда не будешь готова. Мы оба это знаем. Думаю, ты преувеличиваешь риски. Ты взрослая. Ты имеешь право поступать, как хочешь, спать, с кем хочешь, писать, что хочешь, сколько бы секса в этом не было. Кто сказал, что секс это плохо? О, смотри, наконец-то они закончили. Ну что? Тряхнем стариной?*** Бенедикт наблюдал за танцполом. Амелия, чей наряд был не совместим ни с чем, кроме фотосессий, отправилась переодеваться, чем избавила Бенедикта от необходимости поддерживать разговор и развлекать спутницу. Среди пар, топтавшихся по настилу, глаза замечали только одну. Паркет горел у них под ногами. Эшли и Люк отличались от танцующих пар, как белое отличается от черного, и конкуренцию в этом деле им составляли разве что Том Браун, объединившийся с дублершей Амелии. Они танцевали не менее получаса, а он не мог оторваться от любования, оборачиваясь на них прямо во время разговора. Он говорил о работе, болтал о делах, о перспективах и жизни – и косился в их сторону, ожидая, что за чужими спинами промелькнет кусочек её платья. Подхваченный за петельку подол собрался в аккуратную драпировку и не мешал движениям. Люк от партнёрши не отставал и, видимо, был не менее искушен в танцевальном искусстве. Диджей разбавлял современные танцы классическими, сменяя жгучую сальсу чувственными мелодиями. Заезженные латиноамериканские хиты 2000-х сменялись британскими рок-балладами, те перетекали в синти-поп и возвращались к классическому звучанию Джорджа Майкла. Танцующие пары время от времени сдвигались к краю паркета, восхищенно замирая от лёгкости и свободы чужих танцев. Люк в одной рубашке направлял раскрасневшуюся партнёршу, слегка придерживая её за талию. Они хорошо чувствовали музыку, импровизировали, легко сменяя ритмы и смешивая стили, и наслаждались абсолютным взаимопониманием. Лёгкий укол ревности сдвинул брови Бенедикта к переносице, когда рука нью-йоркского гостя скользнула к ягодицам Эшли. Его (его!) девушка обняла Гэлбрейта за шею и чмокнула в щёку. Камбербэтч решил, что не зря учился танцевать. Он пролавировал между парами, подстраиваясь под ритм.
- Привет, - коснулся он рукой плеча адвоката. – Позволь, я украду у тебя партнёршу?- Она сегодня просто нарасхват, - перекрикивая музыку сказал Люк. – Здесь ещё должна быть приличная выпивка. Она великолепна, правда?Лукас двинулся по направлению к бару, не переставая танцевать, напоследок оставив Эшли долгий понимающий взгляд.- Не возражаешь?- Я уже думала, что ты не подойдешь.
Бенедикт положил руку ей на талию, другой - обхватил её руку. Еле уловимая дрожь пробежала по предплечью и подняла невидимые волоски на коже. Эшли прижалась чуть ближе. Они впервые были вместе на людях.- Вам, похоже, весело вместе.
- Я говорила: он мой лучший друг.- И что же никогда не встречались?- Я не в его лиге. И он знает про нас.
- Вот как? Не похоже.- Это ревность? Весь вечер рядом с тобой голая женщина. Весь фильм рядом с тобой голая женщина. А ты ревнуешь меня за танцы с Люком?- Интересно, кто же виноват в том, что Амелия требует от меня внимания весь вечер? Кажется ты. У меня даже мелькнула мысль, что это месть за тот ужин, на который я опоздал.
- Ты не опоздал. Ты не приехал и забыл предупредить. Семичасовая задержка – это не опоздание.
- За что я ещё раз приношу извинения. Съемки плохо сочетаются с планированием, а я слишком долго был один, - и, наклонившись к её уху, добавил: - сегодня я сниму с тебя это платье. Надеюсь, дома твоего американского друга не будет?- Он британец. Остановился у родителей. Я компенсирую тебе его поведение. Тебе наверняка понравится.
***Было уже глубоко за полночь. Бенедикт открыл дверь своего дома с облегчением шагая в темнеющую тишину. Свет уличных фонарей сюда почти не долетал. Утомительный день наконец-то подошёл к концу. Выпитый алкоголь противно плескался в желудке, он грезил постелью и прохладной подушкой, чтобы наконец-то вытянуться во весь рост и расслабиться.- Куда это ты собрался? – щёлкнула Эшли лампой. Приглушенный свет выскочил из-под абажура, скудно освещая гостиную, и стук её каблуков гулко отскочил от пола. Журнальный столик и кресла были сдвинуты по углам.
- Я думал, что ты уже спишь.- Ты обещал мне кое с чем помочь. Что-то я сама никак не справлюсь.
- Коварные петельки на твоём платье, - улыбнулся он, подходя поближе. – Ещё на вечеринке я подумал, что тебе одной с ними не справиться. Они способны доставить хлопот.- Зато платье сидит идеально.
- Идеально – без него.
Бенедикт притянул её к себе и поцеловал. Делить дом, вечер, постель, жизнь. Его краткосрочные романы после Оливии были хороши своей необременительностью и полным отсутствием обязательств. В той, холостяцкой, жизни была пьянящая свобода, одуряющая своей вольготностью и вседозволенностью. После десяти с лишним лет степенных семейных отношений он был ребенком, попавшим в парк развлечений без взрослых и с полным карманом билетов на все аттракционы. Его хотели видеть везде и всюду, его звали, его желали, его принимали. Его бросало от брюнетки к блондинке, от желания строить что-то крепкое и глубокое до случайной ночи с утренним похмельем и дезориентацией во времени и пространстве. Короткий период Гластонбери* в его личной жизни наделал шумихи и закрепил его на страницах таблоидов, зато он снова почувствовал себя двадцатилетним, с присущими той жизни излишествами и злоупотреблениями.Эшли в этот уклад не вписывалась. С ней жизнь снова меняла темп и от этой мысли ему стало очень хорошо. Его снова ждут дома. Ему нужна эта ответственность и в ней – настоящая жизнь. С этой мыслью туман от шампанского развеялся, очертания предметов вокруг стали более резкими чёткими. Чувства обострились. Время замедлилось. Дыхание участилось. Пришедшее возбуждение становилось все очевиднее. Его пальцы сражались с изворотливыми крючками, острые края пайеток миниатюрными стражниками кололи кожу. С каждой потраченной секундой нетерпение росло. Эшли перехватила инициативу и, кое-как выскользнув из платья, кивнула ему на кресло.
- Места маловато, - сказала она, включая телефон, - и пол не тот, и обувь нужна другая, и я давно не танцевала, но… Я же обещала показать тебе новый стиль? – подняла она на него глаза.
Камбербэтч сел в кресло. Эшли опустилась на пол. С первыми нотами музыки комната утонула в полумраке. Мир сфокусировался на ней. Стены и мебель, и он сам растворились в пустоте. Muse пели о воспоминаниях, что нельзя выбросить из головы, а он думал о том, что этот момент точно не забудет, впитает в себя каждое движения, изгиб, жест. Эшли рисовала телом линии, каждым своим движением попадая в музыку, в каждый бит, в ритм, в пропетые слова. Она не поднималась из партера, но заполнила собой всё пространство. Её ноги чётко попадали в акценты, то распрямлялись в шпагате, то сгибались в коленях. Движения были то медленными и чувственными, то дерзкими и решительными, но каждое - колдовским. Он заворожено перестал дышать. Акробатическая гибкость перетекала в мягкую женственность. Флёр рассекал воздух, то раскаляя его, то бросая в холод. Она танцевала здесь. Она танцевала для него. Весь день сжался до значимости этого момента - момента абсолютной красоты.