В дороге (1/1)

Редкие заправки, придорожные кафе, телеграфные столбы, баннер ?Вы покидаете Калифорнию, удачного пути!? — и никаких людей. В переднее стекло подержанного отцовского бьюика бьют потоки воды. Сперва Бак выискивал на карте подходящую трассу в Филадельфию, но спустя пару часов за рулем ему в голову пришло: он правильно сделал, что поехал, однако ехать нужно не туда. Не в Пенсильванию, к Биллу Гварнере, а к Дону Маларки, в Асторию, штат Орегон. Билл поймет. Уже тридцатое ноября, Маларки должен быть там.Проще и быстрее было бы, не сделай Бак крюк на восток, но есть такие дороги, что никак не срежешь. Время, ему нужно время — может быть, чтобы все продумать, может быть, чтобы себя отговорить. Представить на мгновение: вот Бак находит нужную улицу, нужный дом, звонит в дверь, открывает рот и готовится сказать — что?Не всякая дружба живет долго. Они с Маларки впаяны друг в друга войной, Маларки писал ему все это время, а Бак отвечал, но даже это не гарантия. Они не давали друг другу обещаний, к тому же с последнего письма прошли недели — Бак видел, как за считанные минуты с земной поверхности исчезает город, стоявший веками, что уж говорить о том, что нельзя потрогать рукой.Он быстро устает. Чтобы не съехать в кювет на полном ходу, нужно остановиться. Бьюик, неохотно подчиняясь повороту руля, тормозит на обочине, впереди маячит жестяная табличка с нарисованным бобром: ?Добро пожаловать в Орегон?. Кругом ни души, уже вечереет. Возможно, не стоит спать на дороге, когда путешествуешь один, но Бак распрощался со здравомыслием еще в сорок третьем, когда вызвался прыгать из самолета на немецкие штыки.Глаза закрываются.Солнце над редеющим дымом. Острый бледный серп над Парижем. Едва различимый отблеск Венеры над Бастонью, за считанные минуты до рассвета, когда лес сотрясает череда убийственных ударов, и неба больше не разглядишь. Пробуждение — разрыв гранаты под животом.Бьюик на месте, как и орегонский бобер, приветствующий гостей. Бак морщится своему отражению в зеркале заднего вида: помятая одежда, помятое лицо, больной взгляд, в таком состоянии нельзя заявляться даже к себе домой.В Астории случайный прохожий указывает ему на дешевую гостиницу. Сунув купюру клерку, Бак поднимается в номер и запирает за собой. Нужно переодеться, умыться и постараться придумать хотя бы одну не безумную причину, по которой он там, куда прежде не собирался, ищет человека, которого не терял.После отдыха на гостиничной кровати ломит все кости, хотя прежде Баку приходилось ночевать и на голой земле, и на грудах подорванной кладки.В Астории маленькие улочки, маленькие дома, а люди обычные, в точности как везде. Баку мерещится, что на него смотрят прохожие, он даже тянется за спину, хлопает себя по животу. Нет ли за плечом карабина? Не висит ли на поясе нож? Нет, ни карабина, ни ножа. Дом Маларки — пятый в цепочке, а улица седьмая, если считать от здания мэрии, которое выделяется среди прочих колоннами и высотой в целых четыре этажа. Бак останавливается через дорогу от пятого номера, провожает взглядом стайку школьников. Около половины восьмого утра из нужной ему двери выпрыгивает, подтягивая на ходу лямки, мальчик в веснушках — Бобу Маларки сейчас сколько, девять? Тот, что хотел ?Люгер?. Самый старший, Джон, вроде бы женился и съехал еще до войны. Без пяти девять показывается невысокая женщина, доходит до соседнего дома с блюдом, накрытым полотенцем, и вскоре возвращается уже без него. Астория — один из тех городков, где соседи до сих пор заносят друг другу запеканки и пироги.?Мэм. Я знаю вашего сына?, — пробует произнести Бак. Девять утра. Нет, еще рано. Нельзя приходить в гости так рано.До обеда он шатается по городу, в котором не так уж много мест, куда может, не привлекая к себе внимания, забрести чужак. На обед берет тарелку супа и сэндвич в столовой и проглатывает, едва замечая вкус.Не забыть: дом пятый, улица седьмая. ?Я служил с вашим сыном?? ?Я хотел бы увидеть сержанта Маларки?? Нет, конечно же нет, дома его не зовут по званию и фамилии. ?Здравствуйте, миссис Маларки, я друг Дона?, — да, пожалуй, так лучше всего. Что делать, если дверь откроет он сам? Только сейчас до Бака доходит, до чего это глупо. Нормальный человек бы просто послал письмо. От уверенности, с которой он позавчера бросил сумку на заднее сидение бьюика, не остается и следа. Недалеко от столовой есть бар — сейчас как раз счастливый час. Один стакан, другой. Бармен, мне не хватило. Повтори. Повтори еще разок, и как следует. Ну давай же, парень, повтори, что ты мне только что сказал?В Мурмелоне Бак однажды видел, как пьяный Маларки подпевает радио с закрытыми глазами — было или не было? Впрочем, какая теперь разница. Костяшки ноют после драки, ключ от номера жжет пальцы, пока Бак неуклюже ковыряется в замке.После второй ночи на узкой и короткой гостиничной койке тело даже не ломит — выворачивает в суставах. Прохладная подушка леденит щеку. Бак медленно вспоминает, где он, и вдруг — осторожный стук в дверь.— Мама сказала, что видела подозрительного незнакомца с белыми волосами. С полтора часа пялился с противоположной стороны улицы на наш дом. Так и думал, что это ты.Это Маларки, каким Бак его не знал. Под слоями теплой одежды не видно, но Бак готов поклясться, на его груди больше не висит солдатский жетон. Пустыня во рту, пустыня в голове.— Как ты узнал, где я?— В Астории всего три гостиницы, лейтенант, — терпеливо, словно непонятливому ребенку, объясняет Маларки. — Это вторая.Бак его обнимает. Надо было сделать это в Олдборне, или под Брекуром, или в Арденнах, когда вместе с колючим снегом ветер доносил до окопов далекие залпы, и в разодранном мире наступал сорок пятый, а под Бастонью то наступал, то отступал враг.* * *— Дональд, как ты мог не сказать, что твой друг...— Да я сам не знал, что он приедет так скоро, мам.У Хелен Маларки заточенные, быстрые движения женщины, которая способна выполнить тысячу домашних дел даже с повязкой на глазах. Волосы каштановые, а вовсе не рыжие — рыжим был Лео Маларки, и это единственное, что Баку о том известно: в этом доме об отце предпочитают не говорить.— Наверное, вам хочется освежиться после дороги, лейтенант?— Просто Бак. И все в порядке, я остановился в гостинице.Он осматривается украдкой. Четыре кружки на кухонном столе, довольно большая плита, занавески по окнам. Три комнаты в доме, кроме гостиной: спальня матери, спальня Боба и Молли и еще одна — в прошлом Джона, а теперь самого Маларка, почти пустая, если не считать кровати, стула и небольшого шкафа. Баскетбольный мяч, граммофон, аккуратные стопки пластинок, пара семейных фото на полках. Бак у родителей единственный, невозможно представить, каково это — быть одним из четверых.С непоседой-Бобби и пятилетней Молли Бак знакомится за ужином. Крепко держа большие ложки, они зачерпывают бобы и уделяют внимание гостю, лишь когда тарелки становятся пустыми. Любопытные взгляды останавливаются выше его лба.— Настолько светлой шевелюры они еще не видели, — смеется Маларки. — Учти, если понравишься мелким, они тебя не отпустят.Сумку Бак оставляет на полу, затем под руководством миссис Маларки заносит в спальню ее сына раскладушку, устанавливает ее параллельно кровати, поверх бросает подушку и одеяло.— Прости, я бы уступил кровать, но с твоим ростом...Бак заверяет, что так ему даже удобнее, чем было бы на пуховых перинах. Сон, впрочем, никак не идет. Если протянуть руку, можно под ладонью ощутить приятную текстуру деревянного пола. Ветер находит в доме крошечные щели. Легкое быстрое дыхание Маларки в густой декабрьской темноте.— Что обо мне говорили? — спрашивает Бак. — Когда я бросил вас там, уехал и не вернулся... Что я предатель? Что я трус?— Что ты отличный офицер.— А что думал ты?— Что ты мой друг и что ты выживешь. Что мне повезло тебя знать.— Я не задержусь здесь, — скорее себе, чем ему, говорит Бак.Выдох, скрип пружин. Плеча касаются горячие пальцы — это было, этого не было? По полу дует, кожу холодит сквозняк.— Спокойной ночи. — Легкое дыхание Маларки из быстрого становится медленным. Бак закрывает глаза, открывая двери ложным воспоминаниям.Все хорошо, дорогой.Тебе просто нужно расслабиться.Посмотри на меня.Конечно, зря он сюда приехал. Может, им всем стоит забыть о предыдущих годах.Наутро постель пуста, с крючка на двери исчезла одежда. Внизу только миссис Маларки и Молли: уже поздно, скоро обед.— Дон скоро вернется. Не стал тебя будить.Грея руки о кружку, Бак выходит на крыльцо. Первый редкий снег, и от океана наконец-то по-настоящему веет зимой. Таких богачей, чтобы могли позволить себе опутывать гирляндами дома с крыши до подвала, в Астории можно пересчитать по пальцам, но город уже украшают, как могут. Первое Рождество после войны, без длинных списков погибших в газетах — если праздновать не сейчас, то когда?У Маларки обветренные губы, румянец на щеках — здоровый, а не лихорадочно-красные неровные пятна, как в Англии.— Хорошо, что ты заглянул. Останешься?Бак качает головой: здесь не его дом, это не его семья. Маларки заслужил право не делиться хоть чем-то после того, как два года себе не принадлежал.— Тогда куда ты? — спрашивает тот.— Пока домой. Думал проведать Билла, но это позже.— Я бы поехал с тобой, но они столько ждали... — Маларки оглядывается на окно, там горит теплый свет.— Все у тебя будет хорошо, — невпопад роняет Бак. — И у них.Маларки невесело хмыкает:— Я покажу кое-что, ладно?В своей комнате он прикрывает дверь, затем выдвигает незаметный с первого взгляда ящик шкафа, вытаскивает наружу жестяной короб, из короба выгребает какие-то безделушки: маленькие резные фигурки из дерева, старинные монетки — и уже из-под них извлекает сложенный вдвое плоский конверт.— Я проторчал во Франции почти четыре месяца. В ожидании, пока меня отпустят, вычеркивал их по одному. Почти каждый день.— Вычеркивал дни? — Бак растерян, не до конца понимает: Маларки говорит про календарь?— Вычеркивал их, — повторяет тот. — Разверни.Конверт желтый, из вощеной бумаги, такой гладкий — фото с легкостью выскальзывает из него на ладонь. Сто шестьдесят незабываемых лиц, одни обведены красным, другие — синим. Тех, что не обведены, совсем мало. Бак находит себя в заднем ряду. По правую руку от него синим отмечен Билл, Маларки рядом с Маком и Пенкалой, но те двое отрезаны от живых красной чертой.— Тридцать четыре убиты, шестьдесят один ранен. Я постоянно проверяю, правильно ли сосчитал...— Зато ты вернулся целым.— Целым? — перебивает Маларки. — Послушай, в Берхтесгадене я зашел в один дом, прошел в столовую. Представь шикарный стол, накрытый к ужину: хрусталь, белая скатерть, ажурные салфетки — полный комплект, не хватает только хозяев. Пол был каменный. Сперва я сбрасывал бокалы по одному, потом смахнул оставшиеся вместе со скатертью. В том доме все было целое, и даже слишком. Я не мог это выносить. Все еще не могу.— Ты не рассказывал.— Зачем? Все, что я видел, видел и ты.Наверное, именно поэтому я здесь, думает Бак. Набросив куртки на плечи, они вновь выходят на улицу: дорога широкая, а промежутки между соседними домами узкие, расставь руки — коснешься стен по обе стороны. Маларки прикуривает, выдыхает с дымом:— Хорошо, что ты не собираешься тут застревать. — У него вид пожизненно осужденного во время передышки в тюремном дворе. — Я люблю место, я тут вырос, но даже я скажу тебе: нет ничего лучше Кали. Пальмы, кинозвезды... Ты еще можешь сыграть одинокого рейнджера, хей-хо, Сильвер! (1)— Дон.— Что?— Не знаю, что бы я без тебя делал.Лицо Маларки из-за ранних сумерек черно-белое — маска Пьеро, а не лицо. Бак и забыл, что дни в декабре настолько коротки. Маларки все понимает правильно:— Я тебя провожу. Прощаемся уже в третий раз, ты заметил? Нюэнен, Бастонь и сейчас.— Слушай, приезжай, когда устанешь от Орегона....— Ага.— Я серьезно.— Я подумаю, Бак.