Часть 14. Могилка, заросшая незабудками (1/1)

The morning light will lead youNo weapon will defeat youWinter comesSkies to greyIt's the same old same old everydayAnd where it startsIs where it endsI feel your painSo run the lightsCatch a planeI know you just wanna winYou see my friendLife is just a game) Небо было серым, каким-то почти траурным и невероятно холодным. Тучи сливались в одну, различить их границы было совершенно невозможно, и оставалось только следить за тем, как сменяется рисунок слабых светло-серых просветов. Из-за этих туч утро было мрачным, а именно в такие мрачные моменты в Кире просыпалось желание посидеть на подоконнике с чашкой зеленого чая и, закутавшись в плед, последить за почти неподвижным пейзажем вокруг. Такие дни казались ей уютными, потому что именно в такие дни домашнее тепло резко контрастировало с густой прохладой вокруг. Но сегодня что-то явно было не так. Кира проснулась в объятьях Коу,?— так же, как и в предыдущие дни,?— оглядела комнату и остановила свой взгляд на окне. Первый раз за все то время, что Кагимото себя помнит, тучи не вызывали у нее предвкушающей улыбки. Только заставили нахмуриться и подумать о том, что день не предвещает ничего хорошего. Предчувствие становилось сильнее с каждым часом. Кира не могла ни о чем думать, не отвечала сразу на вопросы Луки и Коу о ее самочувствии, только с серьезным, обеспокоенным видом смотрела в окно, разглядывала тучи, хмуря брови, и что-то вычисляла в уме. Киру это беспокоило. Она не знала, откуда взялась эта тревога, но что-то заставляло ее думать, что это совсем не из-за облаков. Эти тучи, как она для себя решила, были предвестниками чего-то большего, чем она могла представить, и потому это что-то казалось все опаснее и опаснее.РОV Кира Что-то не так. Это предчувствие оседает на легких, забивает голову и от этого мысли о нем становятся все более утомительными. Но, как бы я не хотела выкинуть это из головы, не получается, оно растет с каждой попыткой.—?Эй… —?донеслось до меня тихо, нечетко, как будто через толстое стекло. —?Эй, Кира… Кира!—?Что?! —?я дернулась и впечаталась лбом в подбородок Луки, которая внимательно смотрела на меня. Она не ойкнула, не сказала ничего про то, что у меня твердый лоб, и не спросила, не больно ли мне. Да, сегодня что-то определенно не так.—?Не пугай меня так,?— безэмоционально парировала Лука. —?Никогда не пугай меня так.—?Но… —?попыталась я сказать хоть что-то, но такие простые слова застряли в горле.—?Ты пятнадцать минут сидишь с совершенно стеклянным взглядом! —?крикнула Лука и начала трясти меня за плечи. —?Пятнадцать! Я не могла до тебя докричаться, понимаешь?! Мы тебя трясли, звали, а ты продолжала пялиться в окно, как сумасшедшая! —?выпалила она. Окно, что?.. Мы?.. Кто мы?.. Коу. Только сейчас я почувствовала на себе еще один взгляд. Не обеспокоенный, не удивленный, но такой приторно-притворный, что на языке моментально ощутился тошнотворный сахарный привкус.—?Кошечка, ты ведешь себя странно… —?протянул Коу и подошел впритык, подвинув Луку плечом. И сейчас, на этом контрасте эмоций тех людей, которые стояли передо мной, я окончательно поняла, насколько он фальшивый. Так заинтересованно смотрит, тщетно пытаясь скрыть это за обеспокоенной мордашкой, так пафосно ойкает. Кукла, актер, причем плохой, настолько плохой, что его вряд ли возьмут играть в самой дешевой постановке. Я выдыхаю, прикрывая глаза и пожимая плечами. Я не знаю, что со мной… Откуда мне знать? Это не реакция на погоду, точно нет, это не волнение и не усталость. Это именно предчувствие, холодное, игрушечное и очень расплывчатое, туманное. Вроде есть картинки, силуэты, очертания, а фокус навести нельзя. Как будто… как будто я смотрю на все через облако.*** Поганый день. Отвратительный просто. От самого начала и до этого момента точно. Черт, ничего не понимаю. Все кружится, такое ощущение, что нет ни рук ни ног, голова ватная… С каждым часом все хуже… Живот сводит, мир плывет цветным пятном, все темнеет… А я как будто разваливаюсь, гнию изнутри, и единственное, что ощущаю четко, это плотно засевшую в груди тревогу, которая, кажется, зацветает розами и царапает изнутри, истязая легкие. Кислое ощущение, сухостью передающееся на язык и оседающее какой-то тяжестью. Похожие ощущения у меня тогда, когда очень хочется заплакать, завыть буквально, но нельзя, вот только… почему я вообще собираюсь плакать? Моя подушка уже и так влажная, не успевает нормально высыхать, потому что ночью, до того, как приходит Коу, я тихо всхлипываю, утыкаясь в нее. Под этим слоем тонального крема и пудры, которые я стала наносить гораздо плотнее, так быстро, всего за пару дней, залегли круги. Я повторюсь, знаю, но это так сложно?— не признавать это гнилое чувство, которое сейчас растет внутри, а я совершенно не знаю почему.*** День от утра не отличался. Облаков становилось все больше, предчувствие давило, а мир плыл все сильнее, темнело в глазах все чаще. И тут я перестаю чувствовать землю, себя, просто оказываясь в темноте и безумном давящем шуме. Вокруг новые расплывчатые образы, вроде знакомые, но все продолжает плыть. Я иду, не видя ни себя, ни дорогу, а откуда-то слева доносится тихий плач. Подозрительно знакомый плач… Но это не я, это не Неко и даже не… Лука. Да где я вообще?! Что происходит, черт, я так хочу просто вернуться! Галлюцинация давит на уши, все сгущается, голову как будто сжимают в тисках, и я просто пытаюсь зажмуриться достаточно сильно, чтобы отвлечься на цветные узоры под веками и на секунду избавиться от этого миража. Хей, а ты не думала, что мир уже давно нас всех предал? Голос звонкий, эхом разносящийся в голове, насмешливый, надменный, и сам вопрос звучит так пренебрежительно, что неприятно становится. Что за голос? Зачем? Не знаю… Сегодня я уже ничего не знаю… Открой глаза, ты же знаешь, все так и останется. Это о боли? Нет, но… Я открываю глаза. Открываю глаза, и на секунду даже становится легче, проще, голова не давит на плечи, но… меня снова камнем потянуло вниз. Упав на колени, я продолжаю слушать голос в своей голове. Кажется, этот день сведет меня с ума. Давай, Кира, открой глаза. Сидя с открытыми глазами и держась за голову, я продолжала слушать одну и туже фразу… Снова и снова, снова и снова…*** Я на кровати, уже так хорошо знакомый и до тошноты ненавистный потолок словно вылупился на меня, а справа слышу тихий, словно молитву, шепот:—?Открой глаза, Кира, открой глаза… Разворачиваю голову настолько резко, что хрустит шея, и вскакиваю, упираясь руками в кровать. И никого.—?Кто ты… —?шепчу и не получаю ответа, только ?открой глаза?, больше не слышно ничего. —?Кто ты? Кто ты?! —?уже бешусь, встаю с кровати и нигде никого нет. Вообще нигде! Судорожно открываю шкафы, смотрю в тумбочке, под кроватью и ничего, кроме пустоты, а голос все есть и есть. Слышу, как молитва отдаляется к двери и иду туда, потому что терпеть это уже нет сил, уже просто не получается, потому что достал этот день, достало то, что я саму себя готова отправить в клинику. Выхожу в зловеще пустой коридор и иду за змеиным шипением, поднимаюсь на третий этаж и останавливаюсь, потому что теперь вместо ?открой глаза? слышу ?библиотека?. Открываю дверь, смотрю вокруг, но и тут никого, только пугающая пустота, колючая тишина и стеллаж, за которым мы с Лукой спрятали книгу. Меня туда тянет, как будто замолчавший, наконец, шепот материализовался и тянет меня за руку. Я повинуюсь, медленно продвигаюсь вперед, ноги словно ватные и каждая половица кажется пропастью, в которую меня вот-вот безвозвратно засосет. Аккуратно вытаскиваю книгу из-за стеллажа, и открываю на том месте, где оставила заломленный уголок. Что теперь искать? Где взять чертов ответ?..—?Пожалуйста, скажи… —?прошу, глядя в потолок, будто невидимый обладатель голоса смотрит на меня оттуда и ждет, ждет моей просьбы. Убийца, который сейчас внизу… Твое предчувствие внизу… Читай ниже… Перевожу взгляд на последний абзац, судорожно бегаю глазами по строчкам, и снова натыкаюсь на затертое имя… ?Особняк, принадлежавший… давно исчез из поля зрения людей, но сейчас, открывая, наверное, главную тайну этого здания, скажу?— можно было спрятать поместье ото всех: люди, нечисть?— но спрятать его от чистокровного никто никогда бы не смог…? И в голове что-то щелкнуло. Мир будто прокрутил перед глазами долбаное сальто и, словно в клипе, отрывками вижу со стороны: как бегу по лестнице, как открываю дверь в комнату Луки, как обнимаю остатки ее редких слез…*** Почему стены не могут быть мягкими? Почему не могут просто поглощать без остатка, прятать от мира, когда так страшно смотреть вперед? Почему эти чертовы стены не могут спасти ее от этого взгляда, от потока ненависти, от жестокости, которая от него по всей комнате… Стоит прижать массивной тушей ее к стене, нависнуть и начать давить, ядом пропитывая слова, как вся напускная наглость, безразличие и вспыльчивость пропадают. Оболочка слезает, обнажая, выставляя скелет, где под ребрами могилка, заросшая незабудками.—?Ты ему позволила. —?И ни единого намека на вопрос.—?Я не помню этого, я ничего… —?И Лука знает, что выглядит жалко, беспомощно, знает, что это конец, что ломается пополам, что Юма не оставит, добьет.—?Ты ему позволила,?— цедит сквозь зубы, клыки показывает, а они поблескивают в слабом свете луны, пугают еще больше, и Лука хочет повернуться и избить стену за такое предательство, за то, что не может спрятать.—?Я не… —?Бессмысленно. Пощечина еще никогда не была для нее таким унижением, никогда еще так не горела щека и никогда еще не хотелось вгрызться в горло за эту боль.—?Я ничего ему… —?Еще одна, по той же щеке, еще больнее, еще острее. —?Давай! Дай еще одну! Вини меня дальше! Тебе ничего не мешает! —?Лука срывается на крик, ей больно… Ей страшно. Юма смотрит на нее, бесится сильнее от каждого слова и так безбожно кайфует от слез, которыми Лука давится, которые выдают ее слабость с потрохами, сдают окончательно и дают зеленый.—?Тогда объясни мне,?— смеется, заставляет поднять красные глаза, с потемневшей, почти зеленой радужкой,?— объясни мне, почему он к тебе полез? Беспородной шавке, которую он никогда не посчитает ровней? Чем ты его привлекла? Своей неуклюжестью, квадратной фигурой? Чем? Скажешь? —?эта ухмылка добивает. Луку подкашивает, она еле на ногах стоит, но остатки гордости, еще не полностью раздробленные осколки, заставляют держаться.—?Я… Не знаю… —?мямлит, тихо, почти неслышно, еле открывает рот, пытаясь отпираться.—?А?! Что ты там бормочешь? —?раздраженно цокает языком Юма, а потом, посмеиваясь, уточняет:?—?А где же твоя смелость, свинка? Куда пропала?! Лука задыхается, прижатая к стене. Каждой клеточкой чувствует, что сейчас станет хуже. Юма уже у ее шеи, клыки впиваются в кожу резко, сразу глубоко, и Ороку остается только губу прикусывать до крови, чтобы вытерпеть эту режущую боль, которая молнией прошибает тело. Но если это больно и нетерпимо, то что же с ней будет дальше?.. Словно под лезвиями двух маленьких кинжалов, кожа расходится под его клыками. Он ведет резко, почти цепляя сонную артерию и Лука кричит, срывается, потому что так больно не было еще никогда. Юма отпускает ее. Бросает на пол, ударяя затылком о стену, а Лука задыхается, захлебывается слезами, держится за горло обеими руками и единственное, чего хочет, так это пропасть, навсегда пропасть.—?Знаешь, кто ты? Ты мешок мяса и костей. Моя еда и если думаешь, что перепадет хоть немного жалости?— должен тебя расстроить. —?Она даже не смотрит на него, и Юма бесится еще больше. Ему кажется, что у него пропадает всякий аппетит, всякая жажда, оставляя только желание разорвать ее. Разорвать на мелкие кусочки эту чертову Луку, которую он не считает неуклюжей и квадратной, от которой пахнет необычайно, так, что сносит все тормоза. Эту чертову Луку… И тут до Юмы доходит… запах. Черешня с коньяком, ничего лишнего, ничего приторного. Он садится на корточки рядом с Лукой, которая калачиком свернулась на полу и рыдает взахлеб. Муками смотрит на нее, вдыхает, и не может понять что же такого сказал, что Ороку раненым волком воет. Юма проводит кончиками пальцев по красной щеке, и Луку передергивает, как от электрошока.—?Не плачь… —?шепчет Юма и гладит Ороку по волосам, смотрит внимательно, понимает, что его уже раздражают эти слезы. —?Не плачь, сегодня я больше не сделаю тебе больно. Сегодня…