Каффарелли в Зазеркалье. Часть первая (1/1)

Синьор Майорано, в высоком парике с буклями и гротескно-шикарном костюме из серо-буро-малинового креп-де-атласа, сидел в гримёрке театра Ковент-Гарден после репетиции очередной оперы на тему похождений Александра Македонского в Индии и в пятый раз перечитывал список ?действующих лиц?. ?— Так, что там у нас будет,?— равнодушно бормотал про себя великий меццо-сопранист. —?Итак, греки: Александр, Тимаген, какие-то воины и пажи… Ничего нового. Посмотрим, кто из индийцев. О, а вот это уже более интересно. Клеофида, Эриссена. Ну царь Пор, куда ж без него. Иными словами, всё одно и то же. Скомкав и выкинув список в помойное ведро и с большим удовольствием плюнув и высморкавшись туда же, Каффарелли принялся составлять собственный список героев для своей якобы оперы. ?— Значит так. За греков у нас будут: маэстро Гендель (большой ему пендель!), кларнетист, служанка из лондонского паба, Франческа Куццони?— она же принцесса Роксана, Сенезино?— он же Александр Македонский, старикашка-дирижер, Джицциэлло, маэстро Бонончини. Отличный состав. Теперь приступим к индийцам… Сей творческий порыв был связан, вероятно, с приемом очередной дозы опиума, которым певцы часто злоупотребляли по каждому поводу?— будь то головная боль или дурное настроение. В какой-то момент Каффарелли взглянул в зеркало, и увиденное там ему не понравилось. ?— Интересно, с какой стати у кастрата вдруг вырастают тараканьи усы? Все же, не надо было пробовать ту странную индийскую траву,?— Гаэтано с интересом разглядывал несоответствующий образу элемент под носом, который, однако, тоже показался странным: синий и размером с баклажан. ?— Да таким носом можно осчастливить всю прекрасную половину Лондона,?— с сарказмом и удовлетворением присвистнул ?виртуоз?, вспоминая очередное неудачное похождение: ?— Ах, Китти,?— с придыханием прошептал неутомимый любовник юной английской аристократке, одетой в пеньюар из черного кружева и меховую шапочку с кошачьими ушками. —?Давай немножечко поиграем. Будто мы?— короли и королевы. Ты будешь Черной Королевой, а я?— всеми остальными королями и королевами сразу. Аристократке такая идея не показалась интересной, и она предпочла другую игру под названием ?голодный волк набрасывается на беззащитную лань?. ?— Да, были времена,?— вздохнул оперный Примо. —?А сейчас что? Старый стал, страшный… Прямо как развалины Колизея. Каффарелли внимательно изучал ?нового себя? в зеркальной глади и был не особо доволен. Но вот воронье гнездо вместо аккуратно уложенной прически певцу совсем не понравилось, и он с размаху заехал кулаком по зеркалу… Зеркало, к величайшему удивлению ?виртуоза? не разбилось, а словно плотная жидкость вроде меда, приняло незваного гостя в свою мягкую пучину. В одно мгновенье Каффарелли оказался по ту сторону зеркала, чему, впрочем, совсем не удивился, скептически рассматривая окружающую обстановку. Вроде бы гримерка как гримерка, однако, как-будто бы в ней все не так, как надо. ?— Эти лодыри-лакеи вообще здесь прибираются? За что им платят жалование? Вон, только тараканов развели,?— эти слова были обращены к огромному рыжему таракану в богатом бархатном камзоле, который сидел в кресле и курил трубку. ?— Эй, уважаемый! Дай покурить великому Каффарелли! —?с этими словами певец резким движением выбил трубку из лап гигантского насекомого и только сделал первую затяжку, как откуда-то с камина послышалось: ?— Ах, эти фурии из подземелья! —?голос показался довольно знакомым. Кажется, принадлежал он Франческе Куццони. Бросив трубку с табаком на ковер, Каффарелли стремительно приблизился к камину, со стороны которого и исходил истошный истерический писк вечно недовольной примадонны. Присмотревшись повнимательнее, Гаэтано обнаружил, что певица была размером с клопа. А рядом с ней у камина сидел, читая столь же крошечную газету, великий виртуоз Сенезино. И тоже размером с клопа. ?— Вот что с людьми делает слава! —?удовлетворенно заключил Каффарелли и поспешил спасать примадонну от воображаемых фурий, аккуратно переместив ее на каминную полку. ?— Франческо! Спасайся! Волны бушующего моря достигли нашего дорогого пристанища! Сенезино ничего не ответил, а вместо этого отложил газету и начал карабкаться по каминной решетке наверх. ?— Ах, милочка! Я так испугался, что похолодел до самых кончиков бакенбард! —?воскликнул крошечный контральтист. ?— Не говори ерунды. Какие у ?виртуоза? могут быть бакенбарды? Устав слушать бредовую перепалку артистов, Каффарелли решил поскорее выбраться из надоевшей гримерки. Но внезапно ему в глаза бросилась валяющаяся на полу партитура оперы. ?— Что за народ! Партитурами разбрасываются! —?возмутился певец и, подняв рукопись, начал читать, расположившись в мягком бархатном кресле, где еще несколько минут назад сидел таракан-аристократ. —?Ничего не понимаю! С какой стати в итальянской опере текст на иврите?! Приглядевшись повнимательнее, ?виртуоз? обнаружил, что это вовсе не иврит, а самая обыкновенная латынь, но только в весьма странной записи. ?— Точно! Это же зазеркальная партитура! Сейчас я поднесу ее к зеркалу и смогу прочитать, что в ней написано. Пролистав увертюру, показавшуюся певцу чересчур нагроможденной, он с удовлетворением обнаружил на пятой странице арию для меццо-сопрано с оркестром из гобоев и… варгана. Замечательно. Текст арии был следующим:Харкалось. Липкие сморчкиМерцали на траве.И грохотали сундукиКак ?musici? в Москве… ?— Что за бред?! —?возмутился Каффарелли, сочтя такое начало неприличным для героической арии. —?Вот говорили же синьору Бармалео, не поезжай в столицу Российской Империи?— заболеешь и голос потеряешь, так нет же! Сморкается, небось, сидит, бедняга. Но читать продолжил и даже запел по нотной строке:—?О, недостойный Бармаглот!Ты так сверлеп и дик!Зачем поешь ты мимо нот,И свой грызешь парик? ?— Нет. Увольте. Такие арии не для меня. Пусть маэстро сам их поет. Надо бы выбираться отсюда, пока окончательно умом не поехал. Хрустя суставами, оперный Примо поднялся с кресла и… плавно поплыл по воздуху. Дверь на лестницу открылась сама собой, и Каффарелли, подобно какому-нибудь античному божеству, воспарил над ступенями. ?— Весьма необычное ощущение,?— отметил про себя певец. —?Надо будет применить этот прием для выхода Аполлона в следующей опере. Выбравшись из театра, ?виртуоз? с удивлением обнаружил вдали залитый южным солнцем Капитолийский холм, на котором виднелись развалины античных построек. ?— Интересно, с каких это пор Рим стал столицей Лондона? —?удивился Каффарелли. —?Впрочем, ничего удивительного. Должно быть, сам Папа сделал всем находящимся в Лондоне ?виртуозам? столь щедрый подарок, прислав нам целый Рим! Сейчас я поднимусь на этот холм и увижу сразу оба города. Однако подняться на холм не удалось: тропинка, ведущая, как казалось, к холму, являлась петлей и приводила каждый раз в исходную точку, а именно?— к театру. ?— Опять этот театр! А еще говорили, что все дороги ведут в Рим! Врут! Все дороги ведут в Ковент-Гарден! Наконец, совсем отчаявшись, Каффарелли плюнул на холм и, развернувшись, отправился в сторону виднеющегося за театром ярко-алого поля. Поле оказалось маковым, а посередине рос массивный Платан. Ну прямо как на той неудачной постановке генделевского ?Ксеркса?! ?— Frondi teneri e belli del mio platano amato!?—?обратившись к дереву, Каффарелли исполнил речитатив к арии персидского царя. ?— О, как это мило,?— скрипучим деревянным басом пропел в ответ Платан. —?Хоть кто-то порадовал старика чудесным пением! ?— Вы… умеете петь?! —?не на шутку удивился певец. ?— Не хуже тебя, только громче и красивее! —?нежным сопрано подпел Цветок Мака. ?— Эй, я бы попросил! —?возмутился величайший певец всех времен и народов. ?— Попробуй мои лепестки, они, будто сахар, сладки! —?да уж, эти бессовестные цветы уже сами предлагают себя прямо со сце… в смысле, с клумбы. ?— Знаем мы ваши лепестки. Лизнул и помер,?— злобно усмехнулся Каффарелли. ?— Ах, какой негодяй! Право же, нос-баклажан ну совсем не к лицу, если ты?— попугай! —?хором подхватили маки. ?— Я сейчас возьму вас всех и сорву! А платан сожгу, как Ксеркс в арии ?Crude furie?! Люди тут вообще есть?! Или хотя бы артисты? ?— Есть тут один цветок с пышными лепестками, который умеет ходить,?— усмехнулся Цветок Мака. —?Только он немного помельче и поизящнее, чем ты. ?Наверно, мальчик,?— подумал Каффарелли. —?Что ж, будет хоть на ком отыграться и подзатыльник зарядить!? ?— Да, и лепестки более гладкие, не то, что у тебя. Но ты в этом не виноват, старик. Ты просто вянешь… Последние слова явно не порадовали знаменитого певца, и он, обидевшись, решил покинуть эту невыносимую компанию. ?— Вот она, вот она! Я слышу ее шаги! —?звонким дискантом заливался Юный Мак. Обернувшись, Каффарелли увидел вдали приближающуюся женскую фигуру в пышном красном платье с кринолином и высоком красном парике. ?О, неужели? Женщина!??— обрадовался ?виртуоз? и поспешил навстречу к даме. Однако по иронии судьбы, дорожка вновь привела певца к дверям театра. ?— Нет, прав был старый маэстро! Единственная подруга для ?виртуоза??— сцена! Пойду-ка я в противоположном направлении, может хоть так приду в другое место? И точно, спустя пару минут ?виртуоз? и дама встретились у подножия Капитолийского холма, к которому Гаэтано так отчаянно рвался все это время. Присмотревшись внимательнее, Каффарелли с удивлением узнал в женщине другую примадонну?— Фаустину Бордони. Платье певицы было расшито золотыми индийскими слонами, вместо плаща?— какая-то узорная ткань, наброшенная на парик, а на лбу у нее красовалась черная мушка. Не иначе, как Фаустина решила прогуляться по лондонскому Риму в образе Клеофиды, царицы Индийской. ?— А ты что тут делаешь? —?возмущенно воскликнула прима, когда Каффарелли оценивающе ее осматривал. —?И куда направляешься? И почему баклажан вместо носа? Смотри мне в глаза! И отвечай вежливо! ?— Собственно, я был на репетиции. И попал сюда… —?пожаловался уже порядком уставший ?виртуоз?, начав всхлипывать и размазывать по лицу сопли. ?— Что ты здесь забыл?! —?прикрикнула на него примадонна, и вредному заносчивому певцу вдруг стало страшно. ?— Я, собственно, хотел подняться на холм… —?виноватым голосом объяснил синьор Гаэтано, продолжая всхлипывать. ?— Холм? Да разве это холм?! —?обиделась певица. —?Да по сравнению с моими это просто равнина! —?а, надо сказать, ?холмы? примадонны, нескромно выступающие из глубокого декольте, были на редкость хороши. Оценив ?выпуклые поверхности? по достоинству, певец попробовал хоть как-то умилостивить гневную синьору. ?— Малость ошибся,?— вкрадчиво промурлыкал Каффарелли. —?Я как раз сегодня пел арию и последнюю messa di voce я посвятил вам, синьора. ?— Messa di voce? Слыхала я такую ?мессу?, рядом с которой твоя?— просто комариный писк! —?засмеялась певица, и Гаэтано вспыхнул от гнева, подозревая, что она имела в виду вокальные извращения Фаринелли. Наконец, они молча поднялись на холм. Ах, что за удивительный город Рим! Красивый, аккуратный, поделенный на красные и белые квадраты. ?— Никогда не думал, что Рим так напоминает шахматную доску! —?искренне удивился ?виртуоз?. —?А вон там фигуры? —?певец показал рукой на снующие у подножия холма фигурки дам и кавалеров, одетых в белое или красное. —?Fantastico!?Хотел бы и я сыграть в эту партию, но, чур, я буду ферзем,?— мечтательно вздохнул певец. ?— О, это легко можно устроить. Мой супруг, Иоганн Адольф Хассе как раз пишет новую оперу о шахматах. Не хватает только певца-сопрано на главную мужскую роль Белого Ферзя. ?— Я согласен! —?с жаром воскликнул Гаэтано. —?Что надо делать? ?— Тебе придется пройти всю доску белой пешкой. Смотри, ты как раз сейчас стоишь на второй линии. Доберешься до восьмой,?— Фаустина хитро прищурила свои черные итальянские глазки. —?Получишь роль. Но для начала мне нужно проверить, в каком состоянии твой голос. Итак, поехали! С неба упал спинеттино, и примадонна чудом умудрилась его поймать. Присев с инструментом на скамью, Фаустина сыграла аккорд и попросила исполнить трель на двух нотах на десять тактов. С каждым тактом Фаустина весьма эмоционально восклицала: ?Быстрее! Быстрее! Нужно петь как можно быстрее, чтобы остаться в итоге на одной ноте!? В конце-концов она просто захлопнула крышку инструмента и воскликнула: ?— Поздравляю, Гаэтано! С этой самой минуты ты?— Белая Пешка,?— примадонна взмахнула непонятно откуда взявшимся у нее под рукой смычком, и вмиг на Гаэтано откуда-то высыпалось целое ведро белой пудры. Темно-серый парик и серо-буро-малиновый костюм теперь стали белоснежными, а нос-баклажан?— светло-сизым. —?Пешка, как ты знаешь, первый ход делает через сцену. Поэтому третью клетку тебе предстоит ?проскочить? на театральной механической машине. И окажешься прямо на четвертой, где сможешь вживую увидеть великую дуэль композиторов. ?— Что ж, Фаустинелла. Давай отметим сейчас же мой ?итальянский дебют?? —?воодушевившись, предложил Каффарелли. —?Что у тебя с собой выпить? ?— Вот,?— лучезарно улыбаясь, примадонна вытащила из кармана два ломтя зачерствевшей чиабатты, один из которых протянула ?виртуозу?. —?За твое здоровье, Гаэтано! ?Тоже мне, тост!?,?— возмущенно подумал Каффарелли, уныло грызя сухарик. ?— Сейчас я тебя покину. Встретимся на восьмой линии, на премьере. Удачи, Каффарелли! Не успел Гаэтано что-либо сообразить, как тотчас же оказался на сцене, причем не просто на сцене, а на какой-то громоздкой площадке на колесах, изображающей колесницу. На ней толпились напудренные дамы и кавалеры с нотами в руках?— не иначе, хор. Послышались аплодисменты, и на сцену прошествовал дирижер?— в парике с буклями и со смычком в руке. ?Это кондуктор? (conductor?— дирижер, англ.),?— промелькнуло в голове Гаэтано. ?— Предъявите свои партии! Партии сюда! —?пробубнил, как старая туба, дирижер, и все хористы выставили вперед нотные папки, оказавшиеся размером с декорационные ширмы, из-за чего на сцене сразу стало тесно. Пока дирижер проверял у всех ноты, Кафферелли так и подмывало над ним подшутить. В самый ответственный момент сопранист взял да и пропел речитативом во второй октаве: Кондуктор с лесенки кричит: ?— Конец маршрута! Бобкин-стрит! * ?— Так-так,?— прошипел по-английски дирижер, мгновенно переключившись на незнакомца. —?А где ваши ноты, мальчик-дискант? ?— Пффф! Величайшему певцу ноты не нужны! Я все равно пою то, что мне вздумается! ?— Не задерживай его, мальчик! —?хором грянули сопрано. —?Ты знаешь, сколько стоит время? Тысячу фунтов, тысячу фунтов, тысячу фунтов,?— каноном повторили альты и тенора,?— одна минута! ?— Пришлите счет в Ватикан! —?громко засмеялся Каффарелли, удивляясь своей гениальности. ?— Послушайте, уважаемый,?— встрял в разговор сидевший в углу скрипач. —?Вы, вообще-то, занимаете слишком много места. Знаете, сколько стоит место на сцене? Тысячу фунтов… ?— Тысячу фунтов, тысячу фунтов, тысячу фунтов,?— каноном повторили альты и тенора,?— один дюйм! ?Да пошли вы все,?— возмутился про себя Гаэтано. —?Вообще не буду тут петь?. На его молчание никто ничего не ответил: вероятно, весь хор синхронно подумал: ?Лучше промолчи! Знаешь, сколько стоит здесь пение? Тысячу фунтов?— одна нота!? ?Вот бы за каждую ноту столько платили! Это ж сколько денег я бы заработал за оперу! Право же, тогда бы я мог купить себе не герцогский дворец, а полмира! Погодите, зачем мне полмира? Я бы купил Солнце и Луну, и все пятна и кратеры на них назвал бы в честь меня любимого! Подумать только?— Кратер Каффарелли!? В этот момент из больших настенных часов, стоявших на полу, вылетела кукушка и, покружив немного над Гаэтано, приземлилась на его голову, обосновавшись в вороньем гнезде. А затем та часть платформы, на которой стоял певец, начала медленно двигаться вправо. Тот даже ухом не повел, мечтая о власти и славе. ?— Сэр, вы едете не в ту сторону,?— заметил наконец дирижер, но скрипач возразил: ?— По-моему, он неподвижен. А вот кукушка едет… ?— Значит, он просто кукушкой поехал,?— вынес заключение дирижер. Потом он достал из кармана листок бумаги, написал на нем диагноз, поставил печать и выдал певцу. ?— Это что? Автограф хотите? Пожалуйста! —?щедро расписался на листке Каффарелли и вернул обратно. ?— Эй, унесите его из зала! —?крикнул дирижер куда-то в пустоту. Из ниоткуда появились двое артистов балета в золотых масках?— Козла и Жука-Скарабея и затеяли спор: на ком поедет этот странный певец. ?— Ну нет, только не Жук! —?воскликнул Каффарелли, мгновенно приблизившись к Козлу и взгромоздившись на него, отчего балетный деятель закряхтел, заблеял и поежился. ?— Avanti! —?скомандовал ?виртуоз?, и в этот момент на сцену опустился занавес, и певец потерял сознание. Очнулся в каком-то ядовито-зеленом лесу, на берегу реки, под деревом. Голова немного кружилась, как от хорошего бодуна. Парик-гнездо лежал на коленях, а в нем, как ни в чем не бывало, сидела та самая кукушка из часов. ?— Ну и что сидим? Яйца высиживаем? —?с издевкой поинтересовался Гаэтано. ?— Так точно. Сейчас высижу, а потом оставлю и улечу,?— пропищала наглая птица. ?— Позволь спросить. Какого ми-бемоля ты тут забыла?! Это парик, а не птичье гнездо! ?— Не прикидывайся. Я слышала как ты пел. Как слоновей. ?— Кто?! Соловей? ?— Нет, для соловья ты слишком большой,?— продолжала рассуждать кукушка. —?А слоновей?— огро-о-омный! Вон он, в дупле сидит! Гаэтано поднял голову и, взглянув на массивный дуб неподалеку, узрел в дупле миниатюрного, но все же не особо привлекательного, розового слона с птичьими крыльями. ?Надеюсь, хоть поет он сносно???— про себя размышлял Каффарелли. Но тут из дупла раздалось что-то чудовищное, словно огромный духовой оркестр одновременно сыграл мощнейшую трель. Каффарелли чуть не контузило. ?— Это было не просто сносно! Это было крышесносно! —?воскликнул певец. —?Меня аж в пот бросило!?Пойду-ка искупаюсь в речке. ?— Хочешь, чтобы все забыли твое имя? —?вопросила из гнезда кукушка. ?— С чего вдруг? ?— Ты ведь хочешь искупаться в Лете. А кто туда попал, тот пропал. А сейчас весна, лед тает, скоро и нас затопит… Певец испугался, вспылил и, закинув парик с кукушкой в слоновье дупло, поспешно покинул лес… который оказался частью декораций.(Продолжение следует)