Часть 17 (2/2)

Улыбка сошла с лица Габриэля, он подошёл вплотную и замер, не смея коснуться, удостовериться, что стоящий перед ним юноша — не плод воображения.

— Ты… изменился. — Он оглядел Тимоти и страдальчески закусил губу. — Прошу, позволь убедиться, что ты не морок, и я не сошёл с ума от тоски, не лежу в бреду…Тимоти опустил глаза.— Я не грежусь тебе, — тихо произнёс он, нерешительно протянул руку и чуть коснулся дрожащих пальцев художника.Данте счастливо выдохнул,ухватил его тонкое запястье и потянул к себе, чтобы прижать к исстрадавшемуся сердцу, но Тимоти отшатнулся.— Нет…Лицо итальянца исказилось мукой, но, услыхав за спиной звонкие голоса будущих студентов, стайкой впорхнувших в галерею, он сумел выдавить понимающую улыбку.— Да, ты прав. Здесь слишком шумно. Прогуляемся?.. — спросил он и, грустно усмехнувшись, добавил: — Полагаю, это безопасно — вряд ли наши скромные персоны всё ещё интересны служителям закона, ведь столько времени прошло. К тому же, что преступного в прогулке?..— Прогуляемся, — согласился юноша, но всё внутри него кричало о том, что это — дурная затея…***Весна правила бал в старом парке. Свежая и сияющая, она щедро расплескала свои краски: яркие и нежные, дерзкие и робкие. Всё вокруг дышало новой жизнью — чистой, искрящейся, которую ещё не успела припорошить лёгкая печаль городской пыли. Даже вековые деревья напоминали стайки юных девушек, облачившихся в нежно-зелёные кружевные платья. С ними соперничали тюльпаны и гиацинты. Рассаженные с любовью и заботой в горшки, ящики, клумбы — они радовали взгляд прохожих всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками красного, жёлтого, лилового, бледно-голубого. Клубились шапками белоснежных облаков пышно цветущие кусты спиреи, их тонкие ветви склонялись к изумрудной траве, словно в изящном менуэте. А среди всего этого великолепия по извилистым дорожкам, посыпанным песком, с видом гордых хозяев прохаживались розовые пеликаны.— Смотри, пеликаны… — безо всякого восторга, но с невероятной горечью прошептал Тимоти.

Тонкие пальцы осторожно коснулись его запястья. Он невольно задержал дыхание и опустил ресницы, с трепетом ощущая это нежное, почти невесомое касание. Слезы навернулись на глаза, размывая игривые весенние краски. Тимоти часто заморгал, чтобы укротить их и, неожиданно для себя, тихо произнёс:— Они идут, касаются едва,Под сердцем слыша дрожь одной струны,Их помыслы лишь сердцу отданыЛюбви — она всегда для них права…— Так, пенясь, дышит неба синева на синеве не вспененной волны, — закончил итальянец, решительно переплёл их пальцы и улыбнулся. — Значит, ты не забыл?..— Я помню все твои стихи, — ответил Тимоти и, тревожно обернувшись на шуршание песка под ногами пожилой четы, неспешно прогуливающейся неподалёку, мягко попытался высвободить руку.

Россетти, заметив краем глаза посторонних, с сожалением отпустил его.— Прости, я забылся… — виновато улыбнулся он, — но меня можно понять, не находишь?Тимоти с тоской посмотрел в сияющие немым восторгом глаза и направился к ажурному мостику, перекинутому через пруд. Пригревшиеся на майском солнышке утки тут же оживились, деловито закрякали и, подплыв поближе, выжидающе уставились на предполагаемого кормильца.— Мы ничего не принесли для вас, простите… — тихо извинился перед ними Тимоти и, облокотившись о перила, задумчиво посмотрел на старую раскидистую иву. Лёгкий ветерок ласково играл серебристо-зелёными водопадами гибких ветвей, струящихся до самой земли.— Помнишь, как мы мечтали посидеть под шатром, сотканным из солнца? — прошептал Габриэль, склонившись к самому уху юноши, и нежно убрал непослушную золотистую прядь, упавшую на чистый лоб.

Тимоти плотно смежил веки — горячее дыхание итальянца, его близость и касание рук пронзили острой болью изнывающее сердце. Невыносимая, раздирающая, боль попыталась найти выход, поднялась к горлу, стремясь вырваться надрывным криком. Он мучительно сглотнул, загоняя её обратно, отстранился и умоляюще выдавил:— Пожалуйста, Габриэль, не надо…

— Тебе неприятны мои прикосновения? — Данте горько усмехнулся. — Значит ли это, что в твоём сердце для меня больше нет места?Лицо юноши на мгновение исказилось страданием, но, ничего не ответив, он опустил глаза и направился к раскидистому дереву.Тимоти раздвинул струящийся занавес старой ивы, ступил под благодатную сень и замер, обводя взглядом небольшую лужайку, скрытую от посторонних гибкими ветвями. Место их тайных свиданий, любви и беспечности — оно было полно счастливых воспоминаний. Яркие и живые, они безжалостно набросились на него, заключили в объятия, закружили в сверкающем хороводе, разрывая душу, тысячекратно усиливая боль в гулко бьющемся сердце. Как же хотелось закричать, распугать криком этих непрошеных гостей, но Тимоти снова мужественно поборол это желание…

Тяжело вздохнув, юноша спустился к берегу и осмотрелся. В этом самом месте он когда-то упал в воду, очарованный вечерними огнями Уайт-Холла и подступивший слишком близко к невысокому обрыву. Сейчас, разумеется, никаких огней не было, а сказочные башенки замка сияли белизной на фоне яркого чистого неба.

Грустная улыбка тронула губы Тимоти и тут же померкла. Башенки смазались, расплылись неясными пятнами перед глазами. Он почувствовал, как что-то жгучее заструилось по щёкам, рассеянно провёл ладонью по лицу и, взглянув на неё, горько усмехнулся — боль все-таки нашла выход, пролившись беззвучными слезами.

Он скорее почувствовал, нежели услышал подошедшего к нему Россетти, и, судорожно вздохнув, произнёс:— Я виделся с Маньяком. Он рассказал мне обо всём: о твоих терзаниях после нашего расставания, о казни и о том, что весьэтот ужас настолько подкосил тебя, что едва не стоил жизни. Мне очень горько сознавать, что не разделил с тобой это тяжкое бремя, ведь я был не менее причастен к трагедии…

Голос Тимоти дрогнул. С трудом сглотнув горький ком, перекрывший горло, он прошептал:— Прошу, прости меня за все страдания, которые я поневоле причинил тебе…— Тебе не за что извиняться. И я не думаю, что разлука далась тебе намного легче. Просто ты оказался гораздо сильнее меня, — мягко произнёс итальянец. — Что до гибели Райли, то твоей вины ни в чём нет, да и мою вину можно назвать условной, потому что за таверной шпионили задолго до того рокового дня. Во всяком случае, все пытаются убедить меня в этом, — невесело усмехнулся он и коснулся плеча юноши. — Я хочу забыть то жуткое время, Тимоти, и теперь, когда ты рядом, мне будет гораздо проще это сделать…Габриэль осторожно сжал его плечи, борясь с искушением заключить в объятия.

— Однако ты так и не ответил на мой вопрос: осталось ли в твоём сердце место для меня?Тимоти отчаянно закусил губы, чтобы сдержать рвущийся наружу жалобный всхлип.— Прошу тебя, ответь, не заставляй меня терзаться в неведении…— Ты никогда не покинешь моё сердце, но это уже не имеет значения, — прошептал юноша и развернулся к художнику. — Прости, Габриэль. Прости, но я вынужден снова причинить тебе боль…

— Я не понимаю тебя, — пробормотал Данте, вглядываясь в блестящие от слёз глаза.— Полтора года назад нам так и не удалось попрощаться. Предлагаю сделать это сейчас…— Что ты такое говоришь? — Россетти растерянно улыбнулся. — О, нет… неужели ты хочешь нарушить клятву, некогда данную тобой — никогда не покидать меня?— Я был наивен и глуп, когда давал её. Я многого не понимал и искренне верил в то, что говорил, — Тимоти опустил глаза. — К тому же, я всё равно уже нарушил свою клятву…— Но ты сделал это не по своей воле, а по воле обстоятельств, — возразил Габриэль.— Пусть так, но нынешние обстоятельства тем более не позволят мне остаться верным своим словам.— О чём ты? Разве ты видишь шпионов, преследующих нас? — приподнял смоляную бровь итальянец и, подавшись к Тимоти, на выдохе произнёс: — Полтора года прошло. Повторюсь: не думаю, что кому-то всё ещё интересны наши отношения и… это ли не шанс снова быть вместе? — он дрожащими пальцами коснулся скулы юноши. — Любовь моя…— Не называй меня так! — воскликнул Тимоти, отшатнувшись.— Но почему?!— Потому что это слишком больно… — прошептал юноша. — Слишком больно… — повторил он и, опустив голову, отступил вглубь прохладной тени.

Прислонившись к шершавому стволу старого дерева, он закрыл ладонями лицо.— Не думал, что подобное обращение причинит тебе боль, — с горечью произнёс Габриэль.

— Господи… — простонал Тимоти, — ты притворяешься или на самом деле ничего не понимаешь? — он отнял ладони и взглянул в раскосые глаза напротив. — Мы не можем быть вместе, не можем позволить себе любить друг друга и дело вовсе не в шпионах.

— В чём же тогда? — поинтересовался Россетти и усмехнулся. — О, кажется, я догадываюсь. Благодарность к нашему общему спасителю не позволяет тебе вновь обрести счастье? Так вот знай, я легко перешагну через обещание, данное Рёскину. Пусть это подло, но я слишком долго ждал и мучился, чтобы сейчас так запросто отказаться от шанса, дарованного судьбой! Однако, как я вижу, у тебя иное мнение на этот счёт!— Дело не в Рёскине. Я, как и ты был бы готов использовать любой шанс! — Тимоти гневно сверкнул глазами. — Лишь об этом я грезил все полтора года! О нашей встрече, о том, что… — он запнулся и, немного помедлив, тяжело выдохнул: — Господи… о каком счастье может идти речь? Наши жизни изменились, Габриэль!— Да, но они всё ещё принадлежат нам! — воскликнул Данте, стремительно подошёл к нему и, сжав его плечи, страстно зашептал: — Я готов отбросить своё нынешнее унылое существование и вернуть жизни краски, Тимоти. Одно твоё слово — и я последую за тобой. Я понимаю, как важно для тебя образование и ни в коем случае не стану препятствовать. Поэтому всего одно слово — я оставлю всё, не раздумывая ни мгновения, и последую за тобой во Францию…Тимоти всмотрелся в горящие карие глаза и тихо произнёс:— Моё образование здесь ни при чём… Ты больше не свободен. Ты забыл об этом?Зашипев, Россетти ухватил его за лацканы сюртука, вжал в дерево и нервно рассмеялся.— Ну, конечно! Мир не без добрых людей, и ты уже в курсе. Прекрасно! Тогда ты как никто другой должен понимать, что наш с Розалией брак — фикция! — горячо воскликнул он. — Это была вынужденная мера, единственный способ не втянуть имя Рёскина в назревающий скандал! Я не мог поступить иначе! А Розалия… — он отвёл взгляд и замолчал.— А она согласилась… — Тимоти горько улыбнулся и запрокинул голову, стараясь сдержать вновь навернувшиеся слёзы. — Ты прав, это был единственный способ. Ты поступил правильно, Данте, и я искренне желаю вам обоим счастья. Я же постараюсь найти своё… — он судорожно сглотнул и прикрыл глаза.Нескольким слезинкам удалось просочиться из-под ресниц. Оставив следы на бледных щёках, они скатились по дрожащему подбородку и сорвались вниз, темными пятнышками расплывшись на белой рубахе.Застонав, Габриэль тяжело выдохнул в невольно подставленный плавный изгиб шеи.— Подобные слова из твоих уст звучат жестоко.— Это жизнь жестока, а не мои слова, — прошелестел Тимоти и, едва сдерживая душащие рыдания, невесомо коснулся черных кудрей. — Я верю, рядом с любящей женой ты сможешь обрести счастье…— Розалия ненавидит меня.— Думаю, ты жестоко заблуждаешься, — тихо произнёс Тимоти. — Она любит тебя всем сердцем. Только слепец или дурак не смог бы понять истинной причины её отчаянной смелости стать твоей женой, а ты не дурак. Пора прозреть, Габриэль. Нам обоим… — он вытер слёзы и отстранил от себя итальянца. — И попрощаться. Навсегда…— Нет.Россетти ухватил его за тонкие запястья и настойчиво притянул к себе.

Тимоти дёрнулся в попытке вырваться, открыл рот, чтобы взмолиться отпустить его, но успел лишь вдохнуть. Жёсткий отчаянный поцелуй адским пламенем опалил губы, запечатывая все слова.

Он безуспешно старался освободиться, оторваться от требовательных губ, но силы стремительно покидали его — поцелуй пьянил, разливался долгожданной сладостью, лишая желания бороться. И юноша сдался, ответил со всей нежностью и страстью, которые полтора года берег лишь для этого прекрасного демона. Сцепленные в немой борьбе руки разжались, мягко заскользили по телам, по лицам, трепетно касаясь любимых черт — вспоминая, впитывая…

Запоминая…О, если бы можно было остановить время! Если бы можно было остаться навсегда в этой искрящейся весне, под пологом раскидистой ивы, любоваться танцем солнечных лучей, причудливыми бликами скользящих по молодой траве, и бесконечно наслаждаться близостью любимого. Если бы можно было вечно пить сладкое дыхание человека, ставшего смыслом и светом, счастьем и проклятием…

Если бы…

С мучительным стоном Тимоти разорвал поцелуй и, тяжело дыша, медленно поднял глаза на художника.— Нет… не смей! — взмолился Габриэль, прочитав отчаянную решимость в наполненном болью взгляде. — Не смей…Юноша мягко высвободился из его объятий и отступил.— Прошу тебя… — прошептал итальянец, обречённо опуская руки.— Прощай, Габриэль, — выдохнул Тимоти, в последний раз взглянув в тёмные раскосые глаза. — Прощай…Безвольно привалившись к стволу старой ивы, Данте долго смотрел на гибкие ветви, печальным занавесом сомкнувшиеся за невысокой стройной фигурой.— Прощай, любовь моя…

***Розалия напевала под нос, разбирая букетик ландышей и незабудок — любимых цветов мужа. Девушка грустно улыбнулась, поднеся к глазам веточку хрупких небесно-голубых цветков — она прекрасно понимала причину этой любви.— Убери их…Розалия испуганно обернулась.— Святая Дева Мария, Габриэль, ты напугал меня! Я не слышала, как ты вернулся…— Убери их, — повторил Данте и медленно подошёл к ней.— Хорошо, — она отложила цветы и с тревогой всмотрелась в покрасневшие потухшие глаза. — Что случилось?..— Ты любишь меня? — сорвавшимся шёпотом спросил он.Розалия замерла. Он никогда не спрашивал её об этом, а она никогда не пыталась сказать, прекрасно зная, что не услышит ответного признания. Она покорно приняла свою судьбу, безмолвно радуясь простому счастью — возможности быть рядом и окружить заботой. Зачем же он сейчас спрашивает об этом? Что он хочет услышать??Правду?.— Да… — разомкнув губы, прошептала она, — я люблю тебя, Габриэль.

Не произнеся ни слова, Данте заключил её в объятия…Данте Габриэль Россетти запретил близким любое упоминание о Тимоти Тейлоре и сам никогда более не произносил его имя вслух.

Долгое время он успешно преподавал рисунок и живопись, и юные студенты, очарованные своим талантливым и задумчиво-печальным учителем, боготворили его. Однако, несмотря на занятость в Академии, Данте остался верен собственному творчеству, даря миру превосходные, пронзённые грустью сонеты и великолепные картины, главными героинями которых стали собственная жена и Джейн Верден. Но все, кто был посвящён в тайну личной драмы художника, без труда угадывали в образах ангелов, помимо Розалии и Джейн смотрящих едва ли не с каждого полотна итальянца, черты его первой и единственной любви…Окончив университет, Тимоти Тейлор некоторое время жил и работал в Париже. Единственными, с кем он поддерживал связь, были Джон Рёскин и, разумеется, родной дядя. Однажды мистер Тейлор получил от племянника письмо, в котором тот неожиданно сообщал о решении покинуть Старый Свет и отправиться за океан, в провинцию Квебек, переводчиком при одной из французских колоний, а также просил прощения и благословения.

Тимоти Тейлор больше не вернулся в Англию…Однажды Данте Габриэль Россетти получил письмо. На потрёпанном конверте не значилось ни имя отправителя, ни обратного адреса, а внутри лежал один-единственный листок, на котором до боли знакомым почерком были выведены строки:?Жив лишь надеждой — этот мир изменится,Дорогу жизни выбирать мы не вольны,Обман и фальшь дороже счастья ценятся,Дороже, чем покой не вспененной волны.Но буду верить — этот мир изменится,Судьбу свою надеждой обнови,Перерожденье — к избавленью лестница -

Спадут оковы с нежных рук Любви.Я буду верить, друг мой — всё изменится,

Уже другими мы услышим песнь одной струны,Но не сейчас. Через столетья встретимсяНа синеве не вспененной волны...?