Следы (Dramatical Murder, Коджаку/Аоба, G) (1/1)

— Твои татуировки. Я говорил, что они красивые? Коджаку вздрогнул. Сигарета, зажатая между пальцами, застыла в нескольких сантиметрах от губ. На пол сорвалось несколько снежинок пепла. Пальцы Аобы, едва касаясь самыми подушечками, очертили лепесток пышного бутона. — Нет, — осторожно сказал Коджаку, прислушиваясь к ощущениям, нежели к звукам за спиной. По коже рывками скользнул тёплый воздух – Аоба засмеялся. Зашуршало одеяло, он устроился поудобнее и закрыл глаза – кончики ресниц царапнули лопатку, в опасной близости от одного из шрамов. — Теперь говорю. Мне кажется, зря не делал этого раньше. Аоба говорил тихо, почти шёпотом, прижимаясь щекой к спине Коджаку. Губы плавно, расслабленно очерчивали слова, и от этого становилось щекотно. Он повёл плечами, избавляясь от этого назойливого ощущения, но Аоба только усмехнулся и продолжил пальцами выводить узоры. Точнее, обводить цветы. На самом деле, Аоба часто говорил что-то о его татуировках или шрамах. Ещё чаще – к ним прикасался. С тех пор, как они оба решили, что без взаимного доверия никакие отношения не построишь, он словно получил карт-бланш, и активно этим пользовался. Коджаку не был против – был когда-то, но сейчас причина кажется такой далёкой и несущественной, словно её и не было никогда. А сам он её и вовсе выдумал. Коджаку обхватил губами сигарету, затянулся. Медленно, с наслаждением выпустил дым. Сероватое облако начало плавно растворяться в полумраке спальни. Губы расчертила улыбка. Пожалуй, также растворились и его собственные страхи. Не подпускать Аобу, не позволять ему касаться себя и – самое главное – татуировок казалось очевидным. Сводить всё в шутку, стоило ему спросить что-то, так или иначе связанное с прошлым – естественным. Коджаку не хотел взваливать это и на его плечи тоже – не хотел, чтобы кто-то помимо него был к этому причастен. За спиной снова зашуршало одеяло. Аоба высвободил руку и обнял Коджаку поперёк живота. — Не молчи. Если ты опять скажешь, что я могу от этого как-то испачкаться – я тебя укушу. И демонстративно клацнул зубами. Голос его был предельно серьёзен, но слова прозвучали слишком по-детски. Коджаку невольно улыбнулся. Пальцы на его животе лениво гладили кожу. Захотелось коснуться их, сплести вместе, покрепче сжать – но Коджаку сдержался. Аоба только разозлится – подумает, что его пытаются увести от темы, а ложь он ненавидел сильнее, чем придуманные проблемы. Коджаку не назвал бы свои проблемы таковыми. Он верил в то, что не заслужил ничего и никого, и уж тем более не имеет права кого-то втягивать в собственный порочный омут. Надо ли говорить, какой кульбит сделало его мировоззрение, когда Аоба к нему прикоснулся и он не почувствовал… ничего? — Не скажу, — он всё же сдался и накрыл руку Аобы своей. — Ты знаешь, что я уже давно так не думаю. Горячий воздух снова обжёг кожу – Аоба фыркнул, но руку не убрал. Коджаку ещё раз затянулся, вместе с дымом выпуская из себя незваные сомнения и негативные мысли. Всё верно, он правда перестал так думать. Конечно, от старых, вросших в тебя привычек и образа жизни избавляются годами – некоторым не удаётся вовсе, – но чувство, когда тебе всё-таки удаётся, не сравнить ни с чем. Аоба спрашивал его о прошлом – и он отвечал, ничего не утаивая и не прикрашивая, никаких секретов; Аоба касался его – и хотелось тянуться следом, подставляться под пальцы, губы, ладони; Аоба переступал за грань – и прочертить новую не возникало желания.

Аоба благодарил его, но Коджаку был единственным, кто действительно должен был это делать. В голове внезапно проскочила крамольная, очень странная мысль. Он испугался её поначалу, но вдруг почувствовал, что хочет это сделать. Хочет узнать. Он скользнул меж пальцев Аобы своими, сжал. — Опиши их. — А? Ты о чём? С кожи исчезло тепло, бархат волос – Аоба поднял голову. — Татуировки. Опиши, какие они. Вопреки ожиданиям, попросить об этом оказалось сложнее. Коджаку напрягся, воздух вырвался изо рта судорожно, рвано. Почему-то показалось, что Аоба снова упрекнёт его – накручиваешь себя опять, да? – но он вновь прильнул щекой к его спине, пальцами тронув остроконечный лист. — Они… яркие, — зашептал он тихо, осторожно подбирая слова. — А ещё? — Цветы кажутся объёмными. Как настоящие. Пальцы крепче сжали тонкую ладонь на животе, вторя сворачивающемуся внутри узлу. — …И? — Листья похожи на большие перья. Такие… пушистые. Я к ним прикасаюсь и чувствую, словно глажу птицу. Коджаку зажмурился, все ощущения, все органы восприятия сомкнулись в одном месте – в пальцах, которые медленно, мягко вели от одного узора к другому. — И всё? Пауза. Едва ощутимый тёплый поток – выдох. — Они красивые. И ты – с ними – тоже. Мне нравится. Губы прижались к бутону – словно упал лепесток. Раздался громкий, рваный выдох. Коджаку не сразу понял, что принадлежал он ему. Он надломил сигарету, не обращая внимания на то, как пепел, всё ещё тлеющий и горячий, укусил его за колено. По сравнению с тем пожаром, что полыхал у него в груди, этот – сущий пустяк.

Шорох одеяла. Аоба приподнялся, выпутался из ткани и обнял Коджаку второй рукой. Он больше не говорил ничего. Его мелко дрожащее тело было куда красноречивее. На секунду Коджаку даже ощутил укол совести – он ведь вынудил его на такой шаг. Но вовремя отмахнулся. Без взаимного доверия никакие отношения не построишь.

Коджаку затушил бычок о дно пепельницы, отставил её в сторону. Развернулся в плотном кольце рук вполоборота и, оставив трепетный поцелуй на виске Аобы, прошептал: — Спасибо.