pour rire (2/2)
Но когда Максанс понял, чем чреваты эти встречи украдкой для него, он сам решил, что лучше пусть будет больно сразу. Лучше он попробует вырезать из себя эту болезнь самостоятельно, чем ляжет под нож, когда будет слишком поздно.Наступления ремиссии Макс не ждал, потому что всё чаще казалось, что он спохватился на самой последней стадии. Но время действительно стало лучшим врачом.Правда, плату принимало только кровью.Максанс был в относительном порядке. Не хотел оборачиваться назад, искал новых знакомых и полюбил спонтанные приключения.Так что (для сестры и лучших друзей) у него всё было очень даже круто. Иначе бы точно переполошились, стали уговаривать подумать о будущем и репутации, и всякой прочей хуйне, которая Максанса абсолютно не заботила.Если бы они знали то, что знал он, то не волновались бы.То, на что Макс уже давно положил, Акселя пугало до усрачки. Вот он как раз-таки заботился о своём престиже, и если бы когда-нибудь Аксу пришлось указать в резюме, что у него есть парень... Вряд ли там могли быть вопросы о личной жизни, но после особенно плохого дня обкуренному мозгу Макса было похеру на всё, поэтому воображение живо нарисовало картинку бледнеющего или краснеющего Орьяна, который рвал несчастную бумажку на кусочки и выкидывал ошмётки в мусорку.Как рвал чувства Максанса, когда сначала прижимался ближе и крепче, без слов признаваясь в самых ужасных, в самых прекрасных вещах, а потом прятал глаза и спешил уйти. Не обещал написать или позвонить. Но это ведь было и не нужно. Максанс на тот момент чувствовал себя самым преданным на свете псом, не посмевшим бы и тявкнуть на хозяина, который сначала гладил, а потом от души пинал отощавший бок тяжелым ботинком.И где это всё началось, уже не представлялось таким актуальным вопросом. Хотелось знать, где оно всё закончится. Макс убедился, что ближайшие пятнадцать минут он не будет нужен, вышел на балкон, вытащил сигарету, едва не отломав фильтр, пару раз впустую чиркнул колёсиком зажигалки и тихо зарычал от злости.— Сколько, блядь, ты ещё будешь меня мучить?
Вопрос, который был задан шепотом отсутствующему собеседнику, прозвучал почти комично. Можно было даже сообразить из ситуации шарж — большой грустный мальчик ругается на никак не поддающийся огонёк, стараясь закурить, но на самом деле хочет сжечь себя.
Жорис заставил его пересмотреть все фильмы франшизы про Поттера, и на второй части Максанс зацепился за идею бессмертности феникса. Сильная, красивая певчая птичка, которая может и глаза выклевать, и ласково потереться головой о правильную руку. Но самым классным оставалась идея возрождения: ?нет!? смерти от старости; даже Авада Кедавра не помеха. Оставался только один вопрос — можно ли утопить горячую птичку, но это не вписывалось в схему, поэтому Максанс забил на скептицизм.
Феникс просто сгорал. И вылуплялся из собственного пепла маленьким птенчиком.Было неизвестно, помнил ли тот своё прошлое, или это была чистая страница бесконечной жизни. Макс не знал точно, но думал, что, наверное, лучше, чтобы вместо воспоминаний был белый лист.Вот он хотел бы ничего не помнить.А вместо этого, прогорев дотла, с трудом выбравшись из трухи своих эмоций, пытаясь стереть золу с кожи, он помнил всё. Каждое слово и взгляд. Мог назвать важную дату, мог ощутить на губах вкус изжеванной мятной жвачки, мог, лёжа в кровати, вместо фильма или сериала смотреть зацикленную киноленту памяти.Какая ирония.Просто охуенно смешная шутка.Макс, конечно, понимал, что он ужасно любил драматизировать, и практически каждая любовь была для него ?последней?, особенно, если всё заканчивалось плохо. Так что, скорее всего, все воспоминания, все причуды воспалённого мозга потеряют свои очертания и выцветут как картинка, которая долго лежит на солнце.
Ведь у него почти получилось забыть. Даже не так. У него почти получилось помнить всё так, чтобы это не ввергало его в состояние одеревенелой фигуры, занятой мыслями о бессмысленности существования.
Только вот Максанс не учёл одной крохотной детали. Он не подумал, что когда Аксель будет стоять рядом, смотреть в глаза, что-то говорить, шутить смешно и не очень, то ему станет очень трудно притворяться, что Акселя Орьяна нет. Что его просто больше не существует.
Потому что если наедине с собой и можно было думать, что у Акселя больше не получается на него воздействовать, то сегодня врать себе не получилось. Этот неизбежный, по сути, проигрыш так его поразил, что на читке он тупил где-то около получаса. Много молчал, вяло реагировал, когда обращались напрямую к нему, и выглядел, будто увидел призрака.Именно так описала ситуацию Колин, обеспокоенная хорошая девочка, когда в конце перерыва потащила его курить.
— На тебе лица не было, Макс, — призналась она, пытаясь найти сигареты в куртке.— Всё хорошо, — покачал головой Максанс и протянул ей пачку. — Честно.Его как будто оглушило ударной волной, но в этот раз контузия не растянулась на часы. Или это можно было назвать вирусом? Проникшим в его мозг, медленно выжирающим все мысли изнутри, не убиваемым вирусом, с которым, наверное, нужно было просто научиться жить.Целовать красивых девочек, знакомиться с их семьёй и друзьями, танцевать с ними по ночам, курить последнюю на двоих, сталкиваясь пальцами, улыбаться этим девочкам и чувствовать, как заражение, поразив оба полушария мозга, стремится к сердцу.Иногда Макс давил в себе глупое детское желание заблокировать его везде, чтобы, нахуй, не видеть.Но ничего такого Максанс, конечно, не делал.Он всё-таки подстроился и научился выживать, больше того, он полюбил этот вирус так же сильно, как ненавидел свои чувства к Акселю. А сегодняшний день огорошил его ударом по темечку, донёс абсолютную и простую истину — тебе всего лишь удалось убедить себя, что всё закончилось. Наивный.Вообще-то Макс не думал, что сможет полюбить кого-то после Элис. Которая была простой и в то же время яркой. Которая любила его так сильно, что ему показалось — вот она. Недостающая часть его пазла.
Элис встала в нужное пустое место в правильный момент, заполнила вакуум собой, уничтожила холод. Заземлила его, Макса. Она притянула его, всё время норовящего улететь мыслями к мёртвым звёздам, обратно и дала почву под ногами.Только вот потом они закончились, а от земли он больше оторваться не мог.Пытался по-разному, с помощью нового увлечения, классной книги и косячка, но нужного эффекта добиться не удавалось. В конце концов, Макс решил, что так и должно быть, так, мол, даже лучше. Ну, зачем, скажите на милость, ему ощущение этого смертельно-холодного космоса, окружающее бешено колотящееся сердце?
А в следующий раз он перестал ощущать земную твердь под подошвами кроссовок, когда Аксель сказал, что им нужно немного остыть и подождать. Взять передышку, такой своеобразный тайм-аут: мы забываем обо всём, что происходило до, но если станет совсем уже тошно и невыносимо, то можно, конечно, и потрахаться.Тогда, помимо проваливающихся попыток напомнить себе, что он стоит на двух ногах, Макс думал об одном — нужно схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть. Спросить, что ты мелешь? Что ты несёшь, Акс? Какая в жопу пауза? Мне, наверное, и легкие нужно на паузу поставить? А то ты даже ещё не ушёл, а я уже дышать не могу.Они закончили чтение сценария ближе к четырём, когда небо затянуло противным серым цветом, а ветер резкими, режущими порывами стал настойчиво напоминать про начавшийся в воскресенье сентябрь. Макс отговорился от похода в какую-то пиццерию новыми съемками и, накинув поверх рубашки легкую куртку, поспешил к выходу. Всё думал, что его кто-то окликнет, или он столкнется в дверном проёме с Акселем и снова придётся притворяться вежливым, равнодушным, вести пустой разговор, притворяясь, что не знает, как Аксель любит пить какао в такую погоду.Но он беспрепятственно сбежал по лестнице, вышел на улицу и втянул голову в плечи, когда его в грудь толкнул холодный воздух.Максанс попытался чем-то занять абсолютно пустую голову и бегло проверил новости, не запомнив ни одной, зачем-то открыл заметки и теперь прокручивал фотопленку, но не особо понимал, что видит на экране.Машины гудели, создавая фоновый шум, из какой-то одной бухали биты, а из двора, мимо которого он шёл, доносились звуки дрели и пахло краской. Пол вновь перепутался с потолком, было непонятно, где он вообще находится, и почему всё не вверх ногами. Внутри не ныло, не болело, даже перестало тянуть тоской, но что-то всё равно было не так. Было... холодно. Тут вмешалась морось; зацепила запястья, залезла под воротник, постучала по лбу. И Макс очнулся.
С недоумением потрогал скулы пальцами и зачем-то лизнул их.
Дождь на щеках оказался солёным.