Любовь к жизни (1/1)

Маленькое убежище - так негласно было прозвано старое судно посреди пустоши, слышавшее все то, в чем признаться себе даже мысленно было нельзя. Их редкие встречи - нескладные и неприкрытые - заполняли собой все то, что когда-то звалось жизнью. Все дело было в вопросах.— Ты любишь свою жизнь?Шесть-два-пять задавал их легкомысленно и непринужденно, лишь для того, чтобы не слышать самого себя, для него это была своего рода детская игра. — Потерянным солдатиком я выбрался из окопов и развалин своей планеты, добился признания и статуса. Криплоктонианец - капитан межгалактической армады… Думаешь, кто-то мог представить что-то подобное? В те времена, когда моя планета…— Ты не понял. — Я хотел узнать, не о гордости, а о любви к жизни. Черные глаза-пучины не моргая смотрят с невинным любопытством. Почти сошли бы за взгляд детей с агитационных плакатов, не будь его веки покрыты синими венами. И если бы он удосужился хотя бы ухмыльнуться, Ганту смог бы дать ему легкий подзатылок, разозлиться как следует и приказать не лезть куда не просят. Но сухие губы оставались нетронутыми лукавством, и строго выстроенные замки темных закоулков разума начинали жалобно скрипеть.— Мне не на что жаловаться. — Ни лживым, ни правдивым этот ответ не назвать. Но что еще остается ответить? — Значит, не любишь. Понимаю. — Образец теперь совсем уж не по-детски отводит взгляд куда-то вдаль. — Наверное, жизнь любишь тогда, когда сначала любишь кого-то. Уж я-то знаю.Теперь была очередь Ганту спрашивать о личном, и шесть-два-пять наверняка этого ждал. Но он ничего не спросил.— И как ты можешь быть таким смелым, если ты такой уязвимый? Шесть-два-пять учится улыбаться без болезненной самоиронии. Он улыбается, когда маленькие росточки пробиваются в мокрой почве, или когда успевает заметить рассвет. Счастье искрилось под кожей, бежало по венам и заставляло сердце разгоняться, не давая спать, пока не упадешь замертво. Сколько бы он не представлял себе открытый мир и свободу в лаборатории - а все оказалось совсем иным. Процедуры, тесты и уколы теперь остались в прошлом, ныне ничего не значащим. Там же остался милый, добрый два-шесть-два с его обезболивающими объятьями и теплым взглядом. Ганту разительный и крепкий, ведь таким должен быть воин, а как же иначе? Таким он выходит в мир опасностей и национальных угроз, и таким же он видит себя. Для шесть-два-пять же он был живым, хрупким и именно этим привлекательным. Шесть-два-пять впервые узнал о том, как быть сильным, когда Ганту открылся ему будучи простым смертным со своими слабостями и несовершенностью. Это выражалось в тех мелких крупицах откровений, то и дело проскакивающими между ними. Случайно, или же намеренно, как сейчас. — К чему вообще все эти расспросы?Улыбка появляется сама, когда чувство собственной смелости окрыляет шесть-два-пять. — Я всего-лишь хочу научиться любить жизнь. Вместе с тобой. Ганту пытается подделать вопрос в лице, но выходит слишком уж натянуто, и от этого еще радостнее. Шесть-два-пять берет его за руку, сам по себе зная что ему это дозволено, что его не оттолкнут.— Я люблю тебя.