На краю бездны. (1/1)
Каждое свободное мгновение своей жизни Чезаре посвещал Лукреции, или мыслям о ней, если иное было невозможно. Поэтому то, что она сейчас живёт в Риме радовало его. В определённой степени. Но в другой степени, менее определённой, эта близость была опасной, и становилась тем опаснее, чем дольше она была рядом. Ведь он привыкал к Лукреции.
Похоже на принцип действия опиума: чем дольше принимаешь, тем сильнее привыкание, тем больше нужна дозировка. Чезаре опасался, что если сестра не уедет, наступит момент, когда это привыкание окончательно сломает его и толкнёт на непоправимое, на такие вещи, которые он видел в своих греховных снах. Тогда сбудутся его мечты и тогда же он станет рабом своего бессилия, навсегда утратив гордость. Как он боялся этого и желал одновременно! Какая искусная пытка: выбирать между удовольствием и болью. В такие моменты существование Бога казалось Чезаре бесспорным фактом: кто же ещё мог подстроить эту злую шутку и быть так изощрённо-коварен?
Но было в этой ситуации ещё одно обстоятельство, которое пугало много более собственных мук, то, что делало его по-настоящему страшным.
Чезаре был уверен: задумай он недостойное, Лукреция не будет сопротивляться. Он знал цену своего обаяния, внешности, как и то, что был великолепным любовником. Знал, что лишь парой фраз мог заставить сестру зачарованно смотреть на него; а одним взглядом вынудить быстрее биться сердце. Ему стоит просто чуть-чуть добавить шарма в то, что он себе и так позволял.
Но возможно, это и не было бы заслугой его обаяния, ведь она не за это любила его, и, конечно, не могла знать, хорош ли он в качестве любовника. Она любила его потому, что он был братом, и одного этого хватит, чтобы склонить её к тому, за что она его возненавидит... Возненавидит до конца своих дней.
А если нет? А если нет... А если нет?! Чезаре замер прямо посреди коридора в стенах Ватикана, по которому только что шёл. Люди наталкивались на него, приносили извинения, обходили и шли дальше, словно ничего не случилось. Но он не замечал этого.Мысль, пришедшая в его голову, была так ужасна и прекрасна одновременно, что выбила дух. Он смотрел прямо перед собой, не мигая, застыв, подобно каменному изваянию, но какая буря свирепствовала в его душе!Никогда ранее мысли Чезаре не заходили дальше собственного падения, где сестра - ужасная жертва его запретных чувств и порочных желаний. Но никогда ещё не представлял, что она может пасть, как и он, по собственной воле и не жалеть об этом... Это многое меняло... Внезапно вынырнув из оцепенения, Чезаре бросился в боковой коридор, и через полминуты оказался во внутреннем дворе, возле фонтана, водой из которого, не заботясь об одежде, принялся умывать лицо. Так он пытался справиться с собственным безумием, с тем мерзким чудовищем внутри, которое, чтобы оправдать собственное постыдное поведение, решает убедить себя, что Лукреция, его ангел и свет, так же грешна! Как это низко и отвратительно! Если бы Бог был, - думал Чезаре, - он поразил бы меня молнией за эти мысли. И был бы прав.Но небеса не разверзлись, не неся ни кары, ни утешения страждущей душе. И Чезаре, как всегда, был вынужден справляться со своими демонами в одиночку. Сейчас справиться с ними было необходимо, потому что он собирался зайти к Лукреции. Вчера вечером, после семейного ужина, она сама попросила прийти к ней около полудня. Однако на вопрос "Зачем?" ответила неопределённо, впрочем, могла бы и ничего не отвечать, а только улыбаться, как тогда, таинственно и волнительно."Сам увидишь" - сказала она, глядя на него, и стоя, по обыкновению, очень близко, положив руки на грудь. Слова прозвучали тихо, словно каждое слово было огромной тайной, которую, кроме Чезаре, никто не должен был знать. И сейчас было самое время прийти: часы на башне начали бить 11 часов дня.
Получасом позже, стоя в одной рубашке и штанах, он уже был у двери в комнату Лукреции. Верхняя одежда намокла, и Чезаре ограничился просто тем, что снял её. Не было нужды одеваться, как на приём, потому что для них с сестрой были чужды всякие условности. Разве что в дверь всё равно нужно стучаться, что он и сделал.- Лукреция?
- Это мой брат? - спрашивает она, будто бы не узнав.- Да.- Брат, который любит меня?Слишком любит...
- Он, он.- Тогда входи, взгляни на моё платье.Значит, вот зачем она звала его: хотела, будто в детстве, показать новый наряд. Как это было знакомо! Почти утерянная в водовороте времени традиция, и Чезаре был рад, что они возобновили её. Его рука без промедления открывает дверь комнаты, как врата в Рай, потому что сцена, представшая перед ним, была достойна библейских сказаний. Лукреция лежала в постели, убранной золотого цвета бельём, словно в золотистом море, и была обнажена подобно нимфе.- О, Боже!Чезаре инстиктивно бросился обратно, за дверь.- Подойди, брат. Моё платье... Тебе нравится?Она предлагает войти? Почему? Ведь он должен немедленно покинуть комнату, потому что это неприлично... Но вместо этого он в нерешительности замирает в дверном проёме.- Золотой цвет... Божественен. - с трудом даётся ответ.Голова у Чезаре идёт кругом. Происходящее так напоминает его сны, что он испугался, что может проснуться. А если это не сон, то наверняка жестокая игра воображения. Не могла же его сестрёнка, нагая, вот так лежать перед ним?... Но эта женщина, эта манящая сирена, и не была ею.
Только сейчас, ошеломлённо глядя на неё, Чезаре понял, что лишь отчаянное удерживание в памяти того, невинного образа Лукреции, когда она "ходила по воздуху", было его спасением в последние годы. Всё это время он не смел посягнуть на её первозданную чистоту души, на то тщательно оберегаемое воспоминание, за которым спрятал выросшую сестру, но сейчас... Сейчас этот образ распался на песчинки и просыпался сквозь пальцы, а перед глазами была она - воплощённый грех, взрослая женщина, которую он давно любит. Нет, которую любит всю жизнь.
И Чезаре закрывает дверь изнутри, как решётки собственной клетки. Он проиграл этот поединок, осознавая бессилие перед самим собой, но ещё теплится слабая, несбыточная надежда, что Лукреция прогонит его. Последний шанс.- Наверно, я должен уйти.
- Почему? Я уродлива, брат? - спрашивает она.Не прогоняет...
- У того, кто это скажет, отсохнет язык.В комнате воцарилось недолгое молчание, казавшееся Чезаре невыносимым и тянущимся невероятно долго. Впрочем, он бы предпочёл его тем словам сестры, которые его нарушили.- Моя ступня... Она нескладная? Слишком большая? - спрашивает Лукреция, и сгибает ногу в колене, чтобы продемонстрировать ступню.
Я не должен на это смотреть, я должен выйти из комнаты... - шепчет рассудок Чезаре, и он бросает почти резкий ответ:- Прекрасная ступня.Кажется, такая короткая фраза не соответствует ожиданиям Лукреции, и она вытягивает ногу вперёд.- Оттуда не видно. Потрогай.Словно завороженный, не в силах противиться, он приближается к сестре и касается ступни своей рукой. Гладкая, тёплая кожа туманит его и без того затуманенный рассудок, но Чезаре пытается бороться с этим наваждением.- Это игра? - спрашивает он,
- Это игра... Несбыточных желаний.Он мог бы подумать над этой фразой, если бы был в состоянии трезво размышлять. Но всё, на что он был сейчас способен - это чувствовать аккуратную ножку сестры своей рукой и ласкать её.- Большие пальцы слишком плоские. Бог создавал ступни красивее.Ещё красивее? Чезаре это кажется невероятным, и он качает головой.- Я не встречал.- А ты знаток ступней?Смех в словах Лукреции заставляет его немного оживиться, и он тоже улыбается несколько секунд.- Да. И красивее не видел.Но стоит только установиться тишине, мысли Чезаре снова угасают. Кажется, ему больше ничего не нужно в этой жизни - только бы стоять подле неё, ласкать взглядом и рукой эту дивную ногу...- А икра... Элегантная? Гладкая?Слова Лукреции звучат словно чуть дальше, чем она сама, и Чезаре едва вникает в их смысл. "Икра" - единственное, что он расслышал, и его рука, цепляясь за это слово, перемещается дальше по ноге. Икры красивее он тоже не видел, как не видел красивее и колена, бедра, и... Он отдёргивает руку, словно обжегся, насилу заставляя себя не поддаваться мягкому, обволакивающему туману в сознании. Что с ним? И что с ней? Зачем она делает это, если они здесь совершенно одни? Почему играет? Чезаре предполагал ответ на эти вопросы, но сама мысль о нём была недопустимой, и он хотел услышать от сестры какое-нибудь объяснение, которое всё расставит по своим местам.- К чему эта игра?Лукреция опустила ногу, и тон её голоса, когда она заговорила, немного изменился, потеряв игривость, будто щёлкнули выключателем:
- Мой жених не хочет спать со мной. Не прикасается ко мне. Он девственник.
- Ты можешь это изменить. Я уверен. - отвечает Чезаре и чувствует облегчение. Хорошо, этот Альфонсо даже порядочнее, чем он предполагал. И Лукреция просто испытывает на нём силу своего очарования, чтобы быть уверенной в том, что сможет на Альфонсо действовать так же.
- Ты уверен? У этого тела есть, - Лукреция приподнимается, и за рубашку тянет Чезаре к себе, на постель, - необходимое обаяние?- Уверен, - выдохнул он."Игра" продолжалась, а ясность мысли Чезаре угасала вместе с пониманием, что это нечто совсем другое. Но хотел бы он получить ответ?- Он дал обет святой Агнессе, покровительнице чистоты. Хранить невинность до свадьбы.- Глупо...Каким глупцом нужно быть, чтобы не обладать этой женщиной, которая вот-вот станет твоей женой? Когда ничто не стоит на твоём пути, когда можно просто быть с ней, целовать эти приоткрытые, манящие губы, откинув все условности? Просто любить её...- Я Борджиа, а меня не любят. - прерывает Лукреция мысли брата. Её тихий голос звучит печально, и рука скользит по лицу и волосам брата. Словно ищет утешения. И ему так хочется избавить её от всех печалей, видеть её улыбку...- Ты ошибаешься, уверяю.Обнимать, ласкать...- Ты смотришь, но не трогаешь.Чезаре хотел что-то сказать, оправдаться, ведь он не должен её трогать, потому что не это не правильно, но увидел, что слеза стекает по щеке сестры, и это окончательно лишает его возможности сопротивляться. Расстояние между их лицами начинает таять, всё вокруг расплывается и теряет свою реальность. Реальными остаются только губы Лукреции, приоткрытые навстречу его губам, и он касается их...
Мгновение - и тут же стук в дверь разрушает оковы охватившего безумия. Чезаре соскакивает с кровати, но скорее автоматически, чем от осознания чего-либо.- Миледи! Миледи, ваше платье.- Это портниха на примерку свадебного платья, - спокойно объясняет Лукреция, но на её лице играет победная улыбка, выдающая настоящие эмоции.Не в состоянии что-либо сказать, Чезаре просто кивает. Сестра, глядя на него, озорно улыбается, довольная произведённым эффектом, и её голос почти звенит от счастья:- Оставь нас, брат.- Да. - отвечает он, но по-прежнему не двигается с места.
- Из чувства такта. - прибавляет она, забавляясь, глядя на ошеломлённое выражение, застывшее на лице брата. Он выглядел так, словно не понимал, где находится и что делает, будто только что очнулся от невероятно реалистичного сна.Ещё несколько секунд ожидания, прежде чем Чезаре, наконец, приходит в себя и осознаёт, о чём его просят.- Да, конечно.В один шаг преодолевая расстояние до двери он почти скрывается за ней, но напоследок бросает на Лукрецию странный взгляд. В нём и замешательство, и укор, он будто спрашивает: "И что же это было?". Вопрос, на который, если честно, ему уже не хочется получить ответ.