молчи и обнимай меня крепче. (1/1)
Марина Кацуба, Дима, оксишокки за кадром, G, романс, драма, ангст, по традиции не вычитано.!!!проебы с матчастью, будьте аккуратны!!!_____________________________________________Дима, наверное, единственный мужчина в ее жизни, с которым ей просто комфортно, без каких-то условностей. Он не родственник ей и не любовник. Он друг, сломавший стереотипы о дружбе мужчины и женщины, и мало кто относится к ней с таким же уважением, как Дима.Марина любит его — абсолютно искренне и без подтекстов, чувствуя то же самое в ответ.С Димой можно говорить обо всем, он никогда не посмеется над ее точкой зрения, а внимательно выслушает, даже если не согласен. И его умение задавать правильные вопросы всегда восхищало ее, много раз расставив все по своим местам.А еще он просто умеет слушать, и сегодня это именно то, что нужно Марине. Ничего не случилось, так, мимолетная любовная драма, но ею хочется с кем-то поделиться. И вот они пьют белое вино, Марина рассказывает, голова Димы лежит на ее коленях.— Бабочки в животе — это влюбленность. Любовь — это ровное, спокойное горение. Нам всем нужны страсти, особенно для вдохновения, но на самом деле мы хотим одного — спокойной взаимности.— То есть все, что невзаимно, это не любовь? — вдруг спрашивает Дима. Обычно он слушает молча, давая высказать все наболевшее.— Не знаю, я бы не стала так утверждать, но насколько часто одностороннее чувство — это или страсть, или одержимость, или вообще банальная похоть? — Марина пожимает плечами. Она чуточку слишком пьяна, чтобы всерьез об этом думать, да и вообще не собиралась ставить вопрос таким образом. — Наверное, все зависит от того, как мы понимаем любовь. Вот что такое любовь?— Кладбище бабочек в животе, — Дима вроде усмехается, но... Марина чувствует, как он напрягается весь, натягивается, как струна. — И ничего больше.Она чувствует, как изменилось его настроение, и осторожно, ласково касается ладонью щеки.— Расскажи? — просит она негромко. И, кажется, открывает ящик Пандорры.Кое-что Марина знала и до этого — невозможно дружить с Димой и не знать хотя бы в общих чертах историю распада Вагабунда. Знала и про то, как важна для него была дружба с Мироном. Но сейчас Дима вдруг начинает рассказывать с самого начала и без каких-то купюр, без самоцензуры, как будто просто перестал фильтровать поток мыслей и позволил им выплеснуться наружу.— Мы познакомились, когда он только-только стал более-менее известным, знаешь, — начинает Дима тихо и как-то бесцветно, как будто закадровый голос черно-белого фильма. — Тогда он куда больше был затюканным школьником, чем рэпером, в нем было это... Не знаю, как описать. Сочетание ненависти ко всему окружающему миру — и в то же время отчаянное желание найти в нем свое место. Это было так похоже на меня. Наверное, именно поэтому мы подружились.И он продолжает говорить, говорить, говорить, иногда сбиваясь, повторяется и возвращается назад, чтобы что-то дорассказать, а Марина слушает и молчит. Ей кажется, что Дима при всем желании не смог бы остановиться сейчас. Она почти не сомневается, что это первый раз, когда он выплескивает наружу то, что годами носил в себе.В его словах так много деталей и подробностей — про жизнь в Европе, как гостили друг у друга, про ужасные условия и хроническое безденежье, про первые концерты в России и дальше, дальше... Дима ни разу не упоминает хоть что-то, что выходило бы за рамки дружеских отношений, но это и не нужно. Ему так ощутимо больно, что Марина неосознанно кладет руку ему на грудь, и Дима накрывает ее пальцы своими — кажется, выражая так благодарность.Марина молчит, а Дима продолжает говорить, все больше срываясь с хронологии повествования.— Я тогда приехал, а он лежит с температурой сорок, и я это узнал не сразу — дома не то что ни одной таблетки, термометра не было. Я мотался по аптекам и магазинам, бульон ему варил, трусы стирал — машинки тоже не было, представляешь? А он лежал и улыбался, смотрел на меня так, как никто и никогда на меня не смотрел, Марин.Она закусывает губу. Она знает, что дальше будет только больнее, но Диме нужно выговорить все это, и она готова слушать. Пальцы поверх ее ладони еле уловимо сжимаются.— И я правда испугался за них обоих. Я хотел решить все один на один. Ну избили бы они меня, ну, не впервой, отлежался бы. Но я не мог позволить, чтобы с ними что-то сделали, они же вообще не при чем были... — Дима все так же не меняет интонации — он словно говорит сам с собой, словно вообще забыл о ее присутствии. Марина и не напоминает. ?Они? — это Мирон и официальная девушка Димы. И то, как Дима защищает их обоих, говорит о нем все. Это тот Дима, которого она знает — он встревает в уличные конфликты, если видит, что силы откровенно неравны, он отнимает котенка у издевающихся над ним детей.
Марину переполняет горькая нежность. Она осторожно гладит Диму по голове, опасаясь спугнуть, отчаянно боясь прервать этот невыносимо болезненный поток откровений. Слушать про то, через что он прошел, слишком страшно, но это меньшее, что она может для него сделать.— И вот кто угодно может сказать, что не предательство это, что я сам виноват и прочая хуйня. Но мне вообще поебать, кто что скажет и вообще когда-либо говорил. Он мне четко обещал, что улетит в Лондон, понимаешь? И не сделал этого. И за моей спиной этому... — Дима не находит даже нецензурный эпитет и сбивается, — руки жал. Ну что это, как не предательство, вот скажи мне?!Он на самом деле не ждет ответа, и она не отвечает. Потому что неважно, как и что было на самом деле, для Марины очевидно, на чьей она стороне.Дима прикрывает глаза и продолжает рассказывать — теперь о жизни после Мирона. И в этом нет ничего такого, никаких попыток суицида или пьяных звонков по ночам. Но от того, как просто и обыденно он описывает огромную зияющую дыру в своем сердце, Марине и самой хочется выть.
— Я знаю, что у него все хорошо, он успешный и популярный, даже нашел каких-то людей, которых называет семьей. И большую часть времени меня это радует — я же не желаю ему зла, наоборот. Но иногда мне кажется, что это несправедливо. То, что он... просто живет дальше. А я не могу.Последняя фраза повисает в воздухе. Дима замолкает. Марина медленно выдыхает — и вдруг понимает, что у нее обе щеки мокрые от слез. Она даже не заметила, когда расплакалась. Марина торопливо вытирает глаза, надеясь, что Дима не увидит и не заметит, пытается найти какие-то слова — и не находит.
Он вдруг открывает глаза и, все еще лежа на ее коленях, поворачивает голову так, чтобы поймать ее взгляд:— Вот что такое любовь для меня. Понимаешь?— Нет, — честно отвечает она, мысленно добавляя: ?И, надеюсь, никогда не пойму?.— Это хорошо, — он улыбается почти как обычно.
Марина снова не выдерживает — гладит его по щеке. Вряд ли ему стало сильно легче от этой исповеди. Что тут вообще может помочь? Ей самой иногда помогает написать стихотворение, выплеснуть в него беснующиеся эмоции... И тут Марине в голову приходит мысль, которой она просто обязана поделиться.— Я тут подумала... Давай ты напишешь об этом альбом? Я могла бы отписать пару куплетов.Дима закусывает губу, блуждает взглядом по потолку, а потом вдруг улыбается, даже подмигивает ей:— А давай, почему бы и нет.