Окровавленные страницы (1/1)

Сначала я выступал в качестве мишени для метателя ножей в нашем цирке. Потом стал и в акробатических номерах участвовать. Ходил по канату, фокусы показывал. Мне нравилось выступать.

*** - Сол! - от окрика я сжался, - Сол, а ну подошел сюда! Я выбрался из своего угла палатки и подошел. Все равно он вытащит меня, если захочет. Дорн был очень зол. Видимо, денег за представление собрали немного. Если гонорар был большой, то он приходил позже и пьяным. В такие дни ему было не до меня. - Кто тебе позволил выйти к зрителям после представления на бис? - Никто, отец, - я нарушил запрет. Я надеялся, что мне повезет, что отец напьётся и забудет, но нет. Сегодня мне влетит. Сегодня мне фантастически влетит. Я с самого начала знал, чем все это может закончится. Что он будет зол. Что я снова получу палкой. Но… Я и так все время получаю. Или от него палкой, или кулаками, или чем похуже от остальных. Что изменится? Когда я стоял там, на манеже, то и слышал как люди хлопали нам… И даже немножко мне… Мне было все равно. Это трижды стоило того. Я знал, что он меня изобьет, но тогда я был согласен на эту цену. - Тогда какого черта ты вылез на манеж, ублюдок? Тебя кто-то туда звал, уродец? - Нет, отец… Лицо его покраснело, он хрипло дышал. - На колени, - прохрипел Дорн, занося палку. Ноги мои подломились, повинуясь голосу отца, и я упал перед ним на колени, привычно закрывая голову. И прежде чем первый удар обрушился на мою спину, я вдруг понял, что только что, до того как ноги подломились, я смотрел на него сверху вниз. Эта мысль была такой новой, такой внезапной, что я даже не почувствовал первого удара.*** В тот вечер он измочалил об меня свою трость. Но все то время, пока он срывал свою злость на мне я был поглощен этой внезапной, новой для меня мыслью. И даже боль от ударов теперь была не такой обжигающей. Я неожиданно осознал себя другим. Теперь от его злобы страдало только мое тело, но не моя душа. И даже черные отметины от палки, слившиеся в единое пятно на моем теле, теперь были лишь синяками, а не гниющими язвами в моей душе. И боль от них больше не мешала мне жить. Вскоре я стал выступать как шут. Сначала моя роль в постановке сводилась к объекту шуток, но постепенно я стал ведущим представлений. Начиналось все с того, что я зазывал людей в шатер. Потом стал петь в перерывах между номерами. И со временем я делал все больше и больше. Я рассказывал те истории, что наш цирк воплощал в жизнь. Я пел, пока на сцене меняли декорации. Я отвлекал на себя внимание, если вдруг что-то шло не по плану. Я рассказывал о героях представления, прогуливаясь по канату под куполом, пока внизу выводили на арену диких волков. Я стал тем, кто ведет зрителей по истории, его спутником и проводником. Я стал неотъемлемой частью наших историй. Когда представление начиналось и я первым выходил на манеж, то будто бы попадал в другой мир. Мой любимый мир. Туда, где меня любили и ждали.*** Меларим — огромный город, до одной только центральной части мы ехали полчаса. В этот раз наши шатры уместился на Торговой площади, и еще осталось множество места для приезжих торговцев, где они бы могли разместиться с телегами. А до торговых рядов и вовсе было никак не меньше двадцати метров. Когда, наконец, после дня работы, все было готово, я прошелся вдоль домов, окружавших торговые ряды и коновязи, чтобы убедиться, что наши флаги видны отовсюду. Приметив место для завтрашней работы, я еще раз осмотрелся, чтобы лучше ориентироваться завтра на площади. Уже начинало темнеть, пора было возвращаться к шатрам. Это меня не очень радовало. Отца еще не было, когда я вернулся. Оставалось только надеяться, что он вернется пьяным и сразу же заснет. Проснулся я ранним утром — меня разбудили первые торговцы, прибывавшие на рынок. Отец громко храпел в другом конце палатки. Чтож, сегодня ночь прошла спокойно. Оставалось только выбраться из шатра, не разбудив его. Я убрал свои вещи в мешок, достал и сложил концертное платье, прихватил лютню. Оставалось самое сложное — вынести из шатра свой колпак с бубенцами так, чтобы он при этом не издал не звука. Молясь всем известным мне богам разом, я медленно-медленно поднял колпак, и так же осторожно и медленно понес его к выходу. Когда я вышел наконец-таки из шатра и закрыл за собой полог, то выдохнул с огромным облегчением. Все время, что я нес колпак, я практически не дышал. Итак, самое сложное позади. Целый день я с ним теперь не столкнусь. Можно заранее наслаждаться, предвкушая чудесное время без придирок, оскорблений и палки. Интересно, которая уже это палка? Мне кажется, счет уже перевалил за дюжину. Не важно. Сейчас это неважно. Сначала в зверинец. Проверить, как там наши звери, хорошо ли себя чувствуют. Киваю на приветствия других наших. Я уже усвоил, что мне не стоит лишний раз открывать рот, а они привыкли к моей молчаливости. Звери в порядке. Даже упряжная кобыла, что возит сложенный шатер, вроде ничего, хотя Месс говорил, что она стерла шею о хомут. Так, рынок уже изрядно люден. Сбегав к торговым рядам, я раздобыл себе лепешку по сходной цене на завтрак. Осталось бы где найти безлюдное место, чтобы поесть. Заглянул в шатер. Пусто. Просто отлично. Я ушел на самые дальние и высокие зрительские скамьи, чтобы случайно не попасть на глаза тому, кто надумает с утра пораньше начать готовиться к представлению. Как обычно, немного сдвинуть маску наверх и назад. Совсем чуть-чуть, просто чтобы можно было поесть. После я спустился по скрытым ходам под зрительскими скамьями вниз, и быстро сменил одежду на концертную. За шатром уже разминались акробаты. - Эй, Сол! - я обернулся, - Солому вместо колпака нацепи на башку! - сидящий на ящиках жонглер расхохотался. Солома. Эта кличка будет преследовать меня вечно. Я покачал головой, изображая раздумья -бубенцы на колпаке зазвенели. Промолчав, я пошел дальше. Отвечать себе дороже. Но как же вовремя он… Я уже было настроился, и тут… Ладно. Не в первый раз и не в последний.

Позаимствовав пустую бочку от масла, я повалил её на бок и покатил через рынок на присмотренное еще вчера место. Хм, а здесь прямо толпа. То, что надо. Прикатил бочку на выбранное место, поставил на дно. Фуух. Вдох-выдох. Первые слова всегда волнительны, но… Запрыгиваю на бочку, перебрасываю лютню на грудь, пробегаю пальцами по струнам — первые звуки… И будто бы открывается передо мной иной мир, иная реальность. -В такой-то день, да сделку отметить удачную, как бы и не заглянуть на пива кружку, господа торговцы? Пиво-то пивом, а вот посмеяться да удивиться не желаете ли? Чего только нет в цирке нашем… - после первых слов дальше можно даже не думать, не вспоминать, не подбирать мучительно слова. Они приходят сами. Они просто всегда были здесь, а я мне остается лишь их рассказать. Музыка наполняет площадь. Моя лютня звенит в гуле торговых рядов. Моя музыка здесь, в шуме рынка. Она не соперничает с торговцами и трактирными зазывалами. Она соседствует с ними, она часть этого рынка. Как и я сейчас. Будто бы я всегда тут был. Звуки лютни летят над толпой, ведя людей ко мне. Людей, желающих слушать и слышать. И ведь все хотят что-то услышать, но все разное. И это чудо музыки — она дает каждому то, чего желает его сердце. И даже мне. Где-то к полудню глотка у меня жутко пересохла, да и рукам нужно было бы дать отдых. Я спрыгнул с бочки, собрал монетки, что накидали мне добрые люди за мои песни. У трактира неподалеку был неплохой забор. Там меня заприметят разве что мулы за загородкой. Можно будет спокойно передохнуть, да и думаю в кружке воды мне трактирщик не откажет.Раздобыв воды, я забрался на загородку. Разжился соломинкой со спины одного из мулов. Продул, обтер об рукав. Да, поэтому меня и так и зовут в цирке. Через соломинку можно пить, не снимая маски. Прокручивая в голове будущее представление, я не спеша потягивал воду. Солнце светило ярко, облаков на небе почти не было. Жара. Почти уже поверив в то, что сегодня ничего неприятного мне не ждет, я неожиданно почувствовал, что на меня кто-то пристально смотрит. Плохо. Очень плохо. Обычно вскорости после такого внимательного разглядывания мне крепко попадает. Глубоко вздохнув, я повернулся, собираясь встретиться с сегодняшними проблемами лицом к лицу и к собственному удивления обнаружил разглядывавшую меня девочку в светло-серой тунике. Неожиданно. Этого я точно не ожидал. Попробовал носками поперечную перекладину — вроде крепкая. Уперся потверже, наклонился, повернул голову в сторону девочки. Черт, кажись напугал. Придурок. Или нет? - Дяденька, зачем тебе соломинка? - все же нет. Хорошо. - Соломинка? - почему опять все сводится к соломе? - Чтобы напиться. - А разве ты не можешь просто из кружки пить? - Не могу. - Ты странный. - Это да. Я странный. - Это ты там на бочке плясал? - ах вооот оно что. Я даже улыбнулся, на минуту став похож на свою всегда веселую маску. - Я, - склонил голову. - Понятно. Но я ничего не видела. - Да? А я так старался… Беда-то какая… А почему не видела? - опустить плечи, голову на бок. - Ну я маленькая вообще-то. - А тебе бы хотелось посмотреть? - вот дурачина, честное слово. Очевидно же. Она же действительно совсем маленькая. - Да, - вздохнула девочка. - Тогда приходи вечером в цирк. Видишь там флаги на той стороне площади? Там и наш шатер стоит. - Не приду. - Почему? Тебе не нравится цирк? - подался вперед, ожидая ответа. - Нет, у меня нет денег. - Серьёзно? Мне кажется, ты шутишь, - я спрыгнул с забора, присел перед подошедшей девочкой и ?достал? у неё из-за уха монетку в десять сантимов, - Вот же, смотри. - Ой… - растерялась. Ничего, сейчас поправим. Я протянул ей монетку. - А говоришь, что денег нет. Приходи обязательно. Так, монетку все же взяла. Хорошо. - Я приду. Если наставница отпустит. - Да? Разве может хорошая наставница не отпустить в цирк? - Она хорошая! Этберт очень добрая! - Так почему же ей не отпустить тебя в цирк? - Мне ведь нужно учится.- Аааа… Учеба очень важна, тут я не могу соперничать с многоуважаемой Этберт. И чему ты обучаешься? - Я служу при храме. И стану жрицей. - Ого! Да ты прямо важная дама, - я поклонился, - простите, что сразу не признал, госпожа жрица, - бубенцы на колпаке зазвенели, а девочка засмеялась и смутилась, - Совсем я дурак необразованный. Вы уж будьте столь милостивы, помолитесь за меня. - Обязательно, - девочка посерьёзнела. Очень милая она конечно. Вырастет настоящей красавицей. - Ох, благодарю вас! - я снова поклонился, - Чем бы мне вам отплатить за вашу милость? - выпрямился, нога к ноге, голову на бок, палец к подбородку маски, - Ах вот же! - поднять руку вверх и щелкнуть пальцами, - Госпожа хотела посмотреть мое представление! А госпожа не хочет поучаствовать? Разрешено ли такое правилами жриц? Задумалась. - Я точно не знаю… Но вроде бы нет… - Как я рад! - я снял с пояса тамбурин и протянул девчонке, - Сможешь мне аккомпанировать? - Нет, я не умею. - О, это совсем не сложно. Вот так, - я показал, как позванивать тамбурином, - попробуй… Ага, да, просто чудесно! А теперь пойдем-ка подыщем тебе самое лучше место… - я присел перед девочкой спиной, - Запрыгивай на плечи. Я, конечно, невысок, но так уж точно тебе будет лучше всего видно. - Ой… - Не бойтесь, госпожа жрица, я точно вас не уроню, - так, все же села.Я помог девочку устроится поудобнее, поднялся и пошел к своей бочке. - А что у тебя с ухом… Ой, с ушами? - Оу, вы об этом? - я провел пальцем по изуродованному краю уха, задев яркие сережки, - Я был несносным ребенком. Вот мне и подрезали уши, чтобы я помнил, что старших следует слушаться. Девочка замерла у меня на плечах, а потом заерзала. - Не беспокойтесь, госпожу жрица, я уже давно исправился. Стал бы я врать жрице? - вроде бы успокоил. Хорошо. А сам я помрачнел. Уши мне отрезали за воровство. Сам-то я этого не помню, отец говорил. Не люблю об этом вспоминать. Но стоило мне только начать играть снова, как я мгновенно обо всем забыл. Почти час я выступал с девчонкой на плечах. Было весело, если честно, я был в полном восторге. Потом маленькая жрица попросилась вниз — ей пора было возвращаться в храм. Я осторожно спустил девочку с бочки: - Ну что, госпожа жрица, почтите своим присутствием наши развлечения? - Я постараюсь. Если Этберт меня отпустит, я обязательно приду. Спасибо тебе, - я забрал и пристегнул с поясу протянутый мне тамбурин. - Я буду очень ждать. Приходите, - я помахал на прощанье девочке, пока она не затерялась в толпе, и снова принялся за игру. Еще через два часа над цирком подняли все флаги, а площадь начала пустеть. По крайней мере здесь, в торговых рядах. Пора. Представление скоро начинается, я уже слышу трубы. Я укатил бочку за шатер, проверил одежду — все ли в порядке. Отнес лютню за кулисы, проверил строй цитры. В порядке. Оставалось до начала выступления всего ничего. Я нашел уголок потише за кулисами, сел разыграться. В шатре уже собирались наши зрители, я слышал шум. Наверху разжигали огромный масляные фонари с линзами и последний раз проверяли канаты и тросы перед выступлением. Вот-вот все должно начаться. Я поспешил к занавесу. Там уже наготове стояли жонглеры и гимнасты. - Где тебя носит, Солома?! Давно пора на месте быть! - я пробираюсь вперед, к самому занавесу. Вдох-выдох. В последний раз проверяю ремень цитры. Сердце замирает от волнения. - Пошел, Сол, вперед! Я выбегаю на манеж, колесом прохожусь кругом и встаю на ноги в центре, в луче фонаря. Руки вверх, пальцы вытянуты, хвосты колпака звеня бубенцами падают на спину. Цитру в руки и первый аккорд. - Мы рады приветствовать всех вас в нашем цирке ?Куун Сатеед?! Сегодня мы поведаем вам трагическую историю любви. Историю о Тристане и Изольде! - теперь в сторону, на барьер манежа. Начинаю первую песню. Заодно, пока все поглощены трюками акробатов на манеже, я могу оглядеться, полюбопытствовать, кто же сегодня пришел посмотреть наше представление. Замечаю несколько серых платьев в одном месте. И ту самую девочку. Ого, не ожидал, что мои приглашения возымеют такой эффект. Чтож, я очень рад. Дальше представление и история захватили меня полностью, как и всегда. Весь мир перестал для меня существовать, важным было только то, что сейчас происходило под куполом цирка. Но вот представление заканчивается. Я выхожу в центр манежа. Последние строки песни — слова о любви. Я говорю о стрелах купидонов, что разят нещадно, и склоняюсь в поклоне. Неожиданный толчок в спину. Я еле удерживаюсь на ногах, вокруг собираются толпой на бис все наши. Но ведь еще рано, зачем? Я замечаю алые капли на песке манежа. Что? Откуда? Провожу взглядом… О нет… Вот что это был за толчок. Я должен был оказаться в поклоне между двух ?стрел?, а теперь одна из них во мне. Как же так?.. Я… Я умираю? Почему я не чувствую боли? Кто-то дергает древко, на секунду боль появляется и снова исчезает. А на кой Наилю понадобилось древко? Что… Что он делает? Ай! Кто-то набрасывает мне на плечи плащ, кто-то легонько толкает вперед, к зрителям. Зачем, что… А, кажется, я понимаю. Нужно выйти и попрощаться со зрителями, чтобы никто ничего не заподозрил. Будто бы это был какой-то хитрый трюк. Я на нетвердых ногах выхожу вперед, поднимаю в прощальном жесте руку. Маска все так же улыбается на моем лице. Толпа артистов снова скрывает меня и за занавес меня уже почти выносят — ноги не слушаются. Я сползаю на ящики, плащ падает. Я вижу обломок древка, торчащий в груди. И только сейчас появляется боль. Я поднимаю глаза на других артистов, столпившихся вокруг. У них такие растерянные лица. Я пытаюсь улыбнуться, чтобы подбодрить их — из головы совсем вылетело, что маска всегда улыбается. Звуки будто бы через вату. Кто-то кричит, что нужно позвать лекаря. Боюсь, что мне лекарь уже не поможет. Меня бьет дрожь — я и не замечал, как тут холодно. Начинает кружится голова, перед глазами немного плывет. Я сползаю на спину на тюки. Все заляпано кровью. Боги, это из меня столько натекло? Все вокруг суетятся, что-то происходит. Мне все равно. Почему-то так спокойно. Дыхание становится все реже и реже… Я умираю, но это так похоже на сон. Будто бы я просто устал после представления и сон свалил меня с ног. Лечь бы поудобнее, только тело как ватное и совсем не слушается. Я закрываю глаза. Если все закончится так, я готов. Холод поднимается к сердцу. Я спокойно жду. Только слезы почему-то выступили на глазах. Хорошо, что никто этого не видит. Надеюсь, меня похоронят, не снимая маски. Так спокойно. Теперь я точно знаю — умирать не страшно. Что-то произошло. Холод остановился и по телу начало разливаться тепло. И боль, уже было почти затихшая в почтении смерти, явилась с новой силой. Сердце застучало быстрее, будто бы очнувшись ото сна. Я открыл глаза. Меня несли на полотнище уже под открытым небом. Куда? Зачем? Я все равно уже не жилец. Меня кладут в коляску.Какая-то женщина в сером… Жрица, я вспомнил. Ох… Что ж, кажется, меня похоронят по-человечески. В коляске трясет и рана жутко ноет. От боли застилает глаза, я проваливаюсь в темноту.

Очнутся меня тоже заставляет боль. Сейчас все мое существо — боль. Я лежу на постели, надо мной склонилась жрица, а рядом стоит та девочка. Жрица осматривает рану. - Госпожа… Госпожа, не надо… - женщина обрывает меня,- Тихо. Не говори. Вестра, - обратилась жрица уже к девочке. Я попытался лечь, но уперся отломком во что-то и тут же вскочил, стараясь сдержать стон. Оперся локтем, чтобы снова не сползти и не задеть рану. Жрица и её ученица о чем-то спорили. Я даже не пытался понять, о чем именно. Мне еле хватало сил, чтобы удерживать тело в приподнятом положении. Жрица уперлась мне рукой в грудь, принуждая все же лечь. Видимо, спор уже закончился. - Спокойно. Спокойно. Я тебя поддержу. Сейчас все исправим. Нужно лишь обломок из раны достать. Будет больно, но ты потерпи, хорошо? - я не мог разглядеть её лица — перед глазами все плыло. Женщина тронула деревяшку и я закусил губы, чтобы не закричать. От боли задрожали руки и сознание начало покидать меня. - Не смотри сюда! - крикнула жрица, занятая моей раной. Но я не мог, вид крови буквально притягивал меня. Кто-то крепко взял меня за руку и я машинально перевел взгляд. С трудом сфокусировал взгляд через боль. Та девочка. Ох… Бедная, почему она здесь? Зачем ей это видеть? Но, черт, так легче. Я отвлекся и боль стала если не терпимой, то хотя бы переносимой. Я старался думать только о том, что кто-то держит меня за руку. Все нормально. Все нормально. Я не один. Боги, только бы не умереть на глазах у ребенка. Не смей. Держись. Даже не думай.Неожиданный рывок — у меня не выходит сдержаться и я вскрикиваю. - Уже все, уже хорошо. Сейчас рану тебе промоем, и все будет славно. Заживешь, будет лучше прежнего, - я оглянулся на жрицу, но та снова окрикнула меня: - Сюда не смотри!Я отвел глаза снова на девочку.Правда, выглядела она сейчас, как расплывчатое пятно.Я не помню, когда силы оставили меня. Помню только, что маленькая ученица все время, пока её наставница обрабатывала рану, держала меня за руку.*** Очнулся я на следующий день. Рана почти не болела и к моему удивлению, затянулась всего за три дня, что я провел в обители добрых жриц. К счастью, никто не пытался снять с меня маску. Та девочка, Вестра, навещала меня каждый день. Даже отец один раз заглянул, чему я был сильно удивлен. Потом, правда, я случайно услышал, почему он беспокоился обо мне. Деньги. Выяснилось, что я приносил ему неплохие барыши своими выступлениями. А без меня постановка теряла часть своего шарма.

На четвертый день мне нужно было уже покидать обитель — наш цирк уезжал дальше, в другой город. Сбережений у меня было совсем немного, и чтобы хоть как-то отблагодарить спасших меня, я заложил серьги. Все деньги я истратил на подарки этим добрым женщинам и щедрое подношение. Как и сказала Этберт, я снял повязки через три дня, после того, как покинул храм. От раны не было и следа, только тонкий белый шрам остался. Какое-то чудо, не иначе. Я должен был умереть, но остался жив милостью и стараниями жриц. Отец, конечно, потом не упускал ни малейшей возможности меня этим упрекнуть в случившемся и в том, сколько денег ему пришлось истратить на мое лечение. Я так и не узнал, кто именно меня ранил. Из всей труппы только трое, не считая меня, могли участвовать в этом номере: Катруд, Легест и Хардаиус, ведь метнуть тяжелое копье с такой точность — не простая задача. Я никогда не винил их в злом умысле — и не такое может случится на манеже, просто дрогнула рука - и уж точно не рассчитывал на извинения или что-то подобное, но… Мне ведь и дальше нужно было выходить на сцену. Не могу сказать, что после того случая я не мог выполнить этот трюк, но теперь я не мог в полной мере доверять всем троим. А доверие в цирке невероятно важно. И самое странное, что вся остальная труппа точно знала, кто это был. Именно тогда я начал понимать, что я на самом деле не принадлежу своей цирковой семье. Я не знаю почему, но мне кажется, что если бы я умер тогда или бы остался калекой, то они бы стали относится ко мне иначе.***