Прыжок во тьму. (1/2)

Юноша сидел на мокрой траве, опустив голову так, что светлые волосы едва ли касались земли, руки его были вытянуты вперёд, а колени, давно стертые в кровь от частых упражнений, стояли прямо на холодной почве и мёрзли от влаги и ветра.

Утренняя свежесть окутывала его тело: прохладный воздух проникал под одежду, заставляя поёжиться — холодом проходил по спине, рёбрами, шее и лицу, от того мелкая дрожь пробегала по коже, а редкие волоски вставали дыбом. В такой ранний час было ещё холодно?— стылая земля не успела прогреться после ночных заморозков, а кое-где даже виднелся иней. Мелкая роса еле заметно поблескивала, слабо переливаясь в густой зеленой траве. По небу медленно плыли тяжелые розовато-молочные облака, но солнце ещё не показалось на горизонте. Лишь отступила грузная ночная тьма, на смену которой пришла мутная полупрозрачная дымка, с каждым мгновением рассеивающаяся в прозрачномвоздухе. В предрассветной тиши можно было различить дажемальчишеский прерывистый шелестящий шёпот.

Юноша каждое утро приходил сюда до восхода солнца и, закрыв глаза, низко склонялся к сырой земле, чувствуя, как травинки щекочут лицо, и что-то тихонько бормотал себе под нос. Его тихий голос звучал невероятно, порой становясь чуть громче и напоминая временами причудливую песню с замысловатым, каким то манерно-старинным мотивом. Тонкие запястья с острыми косточками были безвольно опущены на землю, а его светлые ресницы еле заметно подрагивали, смиряясь перед лицом тьмы.

Иногда он приносил с собой белую свечу. Зажигая её, юноша долго ходил по полю и высматривал в предрассветных сумерках нужные ему травы, а после подносил их тонкие стебли к пламени, наблюдая, как белый дым растворяется в прохладном воздухе. Пряный запах очищал его, настраивая на новый день, успокаивал и прогонял тревогу прочь, помогая сосредоточится на себе и своих ощущениях.

Горько пахло полынью и шалфеем, мёдом исходила душица, а васильки скромно выглядывали из густой травы. Большую часть своих действий Кирилл совершал ничего толком не понимая. Руки повиновались манящему зову, а податливые губы шептали затейливое заклинание?— мальчик просто не находил в себе сил противиться этому, руки и ноги не слушались, словно он становился податливой куклойв руках невидимого кукловода. Это пугало. Внушало тот самый первобытный страх, который скрыт внутри каждого; то самое чувство собственной беззащитности и нереальности происходящего?— страх перед чем то могущественным и совсем нечеловеческим. Но вместе с этим он ощущал нечто ещё более пугающее и трепетное, что-то, что скорее всего ещё предстояло узнать. Это не был просто пустой страх. За ним стояло кое-что большее, необъятное и… неизбежное. В неизбежности грядущего юноша был уверен больше всего. Странный, но почему то смутно знакомый глас звал его сюда. Мальчика переполняли противоречивые чувства, но как бы он не старался, сопротивляться не получалось, ровно как и вспомнить то, кому принадлежит этот голос. Всё его естество рвалось на встречу с неизведанным, таинственным и захватывающим. Кирилл следовал Зову, подобно послушному сторожевому псу— только грузного звяканья цепи на шее не хватало. Этот глас всегда был с ним, хоть и не принадлежал никому из членов его семьи: в детстве он заменял колыбельную матери, позднее оберегал, нежно шепча об опасности, напоминая доброго хранителя, а после стал усиливаться и будить по ночам. Жизнь превратилась в один большой кошмар, однако мальчик не спешил кому-либо рассказывать об этом.

Даже в том самом наивном возрасте, когда хочется рассказывать о своих приключениях всем вокруг, маленький Кирюша упорно отмалчивался, а если взрослые вдруг начинали подозревать что-то неладное, тут же с совершенно наивными глазами уверял, что всё хорошо. Благо никто не обладал столь высокой проницательностью, чтобы заметить лукавые искорки на дне небесной-голубой радужки.Врать он научился уже в детстве, хоть и жутко потом расстраивался из-за этого.Ведь учили взрослые, что ложь никогда ни к чему хорошемуне приводит, что это плохо, и так поступать нельзя, но Кирюша просто боялся сказать правду.

А ночами, пока все спали, он неизменно вскакивал с кровати и, кое-как нацепив на себя первую попавшуюся одежду, брёл из дома прочь. Таинственный зов приводил его на тихое небольшое зеленое поле, где росло множество диких пахучих трав, которые он впоследствии смог различать по виду и запаху. Однажды, перед тем как отправиться сюда, юноша увидел сон, где его полностью окутывал густой белый дым, обволакивая и не давая вдохнуть ни на секунду. Белое марево душило. Вмиг сковало грудь, горели легкие, ломало кости?— всё отзывалось в нём нестерпимой болью. Болели глаза, словно это от него самого исходил такой невероятно яркий свет, что даже сквозь зажмуренные глаза чувствовались яркие вспышки. Тело дрожало, кончики пальцев покалывало, а одежда была насквозь мокрая не то от пота, не то от влажной травы. Это длилось недолго, всего несколько секунд, но даже за это короткое время Кирилл осознал то, что умирать страшно.Но в одно мгновение всё стихло, ровно так же внезапно, как и началось, а в голове четко прозвучало: ?Родной, от себя не спрячешься?, а после всё погрузилось в непроглядную тьму. Кирилл вскоре очнулся у себя дома, но долго лежал на кровати и не мог пошевельнуться. Часы на стене неприлично громко тикали, на улице глухо завывал ветер и слышался сухой треск деревьев, что росли неподалёку. Его захватило непонятное чувство, будто бы он слышит этот голос и наяву, будто он чувствует землю, чувствует небо и воздух.

А ещё ему показалось, что именно так звучала природа.*** — А-а!

— Тише.

— Ай! Больно! — Да не ори ты, — бубнит грузный мужчина, пытающийся максимально аккуратно перевязать внушительную рану на плече молодого парня. — Осторожнее можно, — стонет он. — Я предельно осторожен.

— Не очень то и заметно...—ехидно отозвался младший.

— Ты сейчас договоришься у меня, и с этим, — мужчина специально надавил на край раны чуть сильнее, заставляя парня сдавленно зашипеть от боли, —будешь разбираться сам. Понял?

— Понял... — понуро отозвался тот, разглядывая многочисленные склянки с мазями и настоями. Грубые пальцы аккуратно смывали запекшуюся кровь с худого плеча, стараясь почти не касаться нежной кожи, но парень всё равно болезненно морщился и чуть вздрагивал от каждого прикосновения.

Вода постепенно окрашивалась в розовый, а вскоре на повреждённое плечо легла чистая повязка, которую туго и со знанием дела накладывал сам Баста.

Вася был главным среди Графов Границы и очень хорошим человеком с непростой историей. Тут у каждого была своя непростая история, повлёкшая за собой большие последствия. Несмотря на это, Баста оставался тем, кого здесь любят и уважают по-настоящему и не просто так, хоть и имел довольно скверный характер.

—И вот кто тебя просил лезть к имперским, а?

Одержимый молчал, виновато опустив голову, и изредка громко вскрикивал от слишком резких движений мужчины. Признаться, Баста был прав, и вступать в спор с осмелевшей нечистью было не лучшей затеей — получив несколько десятков ссадин и разорванное в клочки плечо, выслушивать мораль от главы Графов Границы было для парня унизительно даже при всем огромном к нему уважении. Демон внутри злорадно скалился, словно сытый кот, ведь Ванечка решил расправиться с тройкой наглых низших вампиров без его помощи и теперь пристыжено затих.

— Дурной ты ещё, Вань, — гаденько ухмыляясь, говорит Охра. — Ой какой дурной... — Да завались ты уже! — гаркнул Ваня и зашёлся громким кашлем.

— Чего?! — Баста округлил глаза от такого выпада.

— Ой... — виновато процедил парень. — Я это вслух сказал?

Демон залился неистовым хохотом, а щеки Евстигнеева едва ли заметно покрылись румянцем.

— Чёртовы одержимые...— вздохнул Вакуленкоедва сдерживая гримасу отчаяния. — Вот неймется тебе, Ваня, только ведь недавно отошёл от мироновской стычки.

Вася оставляет подальше склянки с невнятного цвета и запаха мазями, заспиртованными растениями и травяными настойками, те громко звенят во внезапно повисшей тишине, а Евстигнеев, только краем уха заслышав знакомое имя, тут же весь сжимается и после вовсе раскисает. Старые душевные раны вновь напоминают о себе.

Глава берет в руки одну из причудливых колб, продолжая: — Я тебя оттуда вытащил чуть ли не мертвого, ещё Адиль с Сегой тогда тоже подставились сильно чтобы твою задницу спасти, ты же помнишь...И что? — он поднял вверх одну бровь, точно также, как это когда-то делал и Мирон, заставляя парня нервно сглотнуть. — Если кулаки чешутся — иди лучше потренируйся. Вань, ты мне в строю нужен. Понимаешь? Сейчас не самое лучшее время для того, чтобы в лазарете отлеживаться. — Прости, виноват, — выдавил из себя одержимый, чуть пошевелив забинтованной рукой. — Спасибо тебе.

— Богу спасибо скажешь.

Ваня встал и, чуть пошатываясь на своих длиннющих ногах, направился к двери.

— Мой Бог меня предал, — сказал Ваня на грани слышимости и вышел из комнаты. — И ты прекрасно это знаешь, Вась.

Ваня Евстигнеев был в прошлом одним из имперских, жил себе спокойно, даже счастливо, был при императорском дворе не последним человеком. Собственно, с Мироном его свела судьба ещё в далекой юности, когда ещё будучи совсем неопытным пылким юношей Ваня остался один. Совсем один...наедине со своей очень некстати проявившейся одержимостью и древним демоном внутри.

Мирон тогда очень помог, забрав напуганного и ничего не понимающего парня к себе, устроив его среди имперской свиты, успокоил и научил жить с этим. Он был хорошим учителем, с глубоким красивым голосом и внимательными голубыми глазами, знающим невероятное количество заклинаний и магических техник. В то время, когда Ваня погряз в пучине собственных проблем, и уже казалось, что жизнь окончательно пошла под откос, что судьба к нему несправедлива, и что древний дух, вселившийся в тело, сведёт его скоро в могилу, Фёдоров стал для парня маяком, освещающим столь сложный и долгий путь.

Ослеплённый обаянием старшего, Ваня жил в Империи несколько лет, исполняя его все указы, многие из которых были направлены на защиту границ от посторонних. Мирон умело использовал силу Охры в своих целях, со временем постепенно теряя свой былой облик, становясь всё холоднее и холоднее к самому Евстигнееву.

Очнулся окончательно Ваня только тогда, когда холодное лезвие приблизилось к горлу, а сам он, лежа спиной на земле, смотрел в антрацитовые глаза одного из Графов...

— Ты откуда такой красивый то? — усмехнулся Сега, приметив помятого и забинтованного Рудбоя еще в дверях.

— С южной границы...

— Снова Пустынники? — коротко интересуется Адиль, едва ли заинтересовано глядя на вошедшего. — Нет, — глухо отвечает Ваня, — имперские, — еще тише добавляет он, наблюдая за тем, как лица обоих мужчин вытягиваются.