Глава 8. Новое начало. (2/2)
В коридоре прошуршал торопливый топот, и его хозяин без предупреждения, с размаху накинулся на младшего, роняя его реактивной, слэм-данковой торпедой на постель. После секундного копошения, он удобно устроил подбородок на согнутых руках поверх живота самой потрясающей, ворчащей дакимакуры, улёгшейся на спину. - Не хочешь опробовать? - ониксы не могли определить, что конкретно имел в виду парень, пока тот не вытащил из кармана первый девайс Восьмого, распаковав его. - Берёшь ли ты, Чон Чонгук, в свои законные мужья Пак Чимина и обязуешься любить его пока смерть не пойдёт нахер со своими дэд-эндами?
Хоть модифицированные, популярные строки и цитировались как игривая, дразнящая шутка, угольные глаза почему-то разволновались, а давно оправдавшая себя реплика прозвучала очень эмоционально: - Беру, - прокашлявшись, брюнет официально повторил за хёном классическую фразу регистратора и дождался симметричного, ликующего интонацией глагола. В тех же позах "молодые супруги" обменялись кольцами, мгновенно чувствуя их воздействие: окружение будто бы стало ярче по всем параметрам, тактильные рецепторы проснулись, вес и температура тоже внесли лепту в общую мозаику.
- А теперь можно и кровать испытать на прочность, - хихикнул старший, стремительно поднявшись и нависнув над опешившей мордашкой. - Прямо так сразу? - А почему нет? Брачная ночь - это традиция, всё-таки. Да и мы же собирались навёрстывать упущенное? Просто там, среди всех придурошных Наблюдателей, было как-то некомфортно... Словно, ну знаешь, они наблюдали... - Мне не нужен был список "за", - растянулся в очаровательном веселье малиновый бантик с родинкой под ним. - Я не то, чтобы вообще против... - Тогда меньше пустой болтовни, - прошептал Пак и заткнул его нетерпеливым поцелуем. С правой стороны от изголовья через оконную панораму во всю стену полыхает красным апельсином закатное солнце. Со второго этажа в спальню проникнуть способно только оно и кусочек оранжевого, подтаявшего золотыми, тонкими кромками неба. Лишённые полуденного зноя лучи крошатся узкими рамами на прямоугольники и ложатся на порозовевшие щёки, окрашивают пшеничный шёлк в персиковый, а разбросанную по подушке смоль - в тёмно-багряный. Мокрые, воздушные касания чертят меридианы по личной планете, пятная подбородок, шею, ключицы и вновь возвращаясь к губам. Те задыхаются, отвечают жадно, сами пускаются в увлекательное путешествие по бархату кожи.
Послезенитный, щадящий жар звезды, чьё имя знает каждый в её системе, зажигает карие радужки, наполняя их лавовым светом. А, может, раскалённый шар совершенно не при чём - во взорах, зеркалящих горячую рекурсию, пламенеют жгучие страсть и желание. Взаимная гравитация сталкивает взгляды, губы, руки, рёбра, бёдра, роднит, как корни в земле, переплетающиеся ноги. Короткие и длинные пальцы, будто совершенный механизм, складываются вместе, влажные ладони спаиваются, не оставляя возможности чему бы то ни было разлучить.
Бестолковая, раздражающая одежда обитает уже где-то в нижних слоях атмосферы, а в верхних перестаёт хватать кислорода: он плавится, кочуя между парами лёгких в самом интимном варианте газообмена. Дом дорвавшихся друг до друга влюблённых не заливало всемирным потопом, над ними нет километров воды, киты не бьют громоздкими хвостами, но они оба в пылком не меньше, чем бреду. На двоих и правда одно лишь дыхание, они цедят его глотками, а тишина комнат слушает этот шелест, который начинают перемежать хрустальные, гармоничные стоны. В этом терпком, неторопливом, трепетном танго ведёт Чимин, а Чонгук отзывается на каждое скольжение и толчок, повторяет изгибы сильного тела, впечатываясь в них идеальным вторым и единственным кусочком пазла, грациозно сцепляет лодыжки на пояснице, прижимаясь максимально тесно и так, чтобы максимально глубоко.
Они неделимо, одновременно ныряют в бездну мирового океана, к рыбам-удильщикам в качестве батискафных фонарей и где-то там затонувшей Атлантиде, а потом так же резко взмывают к вакуумному, космическому, сатурновому и юпитерному. Это американско-горочное движение по синусоиде кружит голову и не позволяет опомниться, взять хоть секунду на осознание. Вместе с тизубцами и кьюарэсами сердца чертят обоюдную кардиограмму острыми хребтами. Ощущений слишком много, они не помещаются внутри, высокими, протяжными нотами и вибрацией связок оседая на языке, растворяются в слюне, расцветают дикими розами-засосами рядом с ярёмной впадинкой. Стекают капельками пота, клубятся напряжением в мышцах, напитываются чуть-чуть жгучей болью, как пряными промилле, подстёгивая синапсы и впрыскивая в артерии опьяняющее, эндорфиновое удовольствие.
Паковые, валовые волны раскатывают брюнета до песка, до разбитых ракушек, облупившегося жемчуга и кварцевых кристалликов, а потом ласково щекочут пузырящейся пеной. От него остаётся лишь порошок, белый, кокаиновый снег – персональная эйфория, от которой у старшего жуткая, неизлечимая метеозависимость.
Натянутыми струнами, снятыми предохранителями и почти щёлкнувшими курками грядёт финал. И не с залпами фейерверков, а с мощной детонацией и стиранием преград на пути концентрированного кайфа. Блондин с каждым новым рывком всё ближе к выси, а Гук преданно следует рядом, не отставая ни на один взмах крыльев-ресниц.
Скорость увеличивается, ритм сокровенного танца в горизонтальной плоскости смазывается, чечётка из клапанов и камер стучит в ушах, оглушая.
Мгновение и… рубеж. Точка распада атомов, верхушка ядерного, взмывшего под небесный купол облака-гриба. Пульс – не череда ударов, а зашкаливший, засбоивший сладкой радиацией счётчик Гейгера. Неизбежным симптомом – нирвана по всему естеству, пересохшие, искусанные губы, дрожащие руки, приятная, пушисто-пледовая усталость.
Что дальше – совершеннейше плевать. Самое катастрофически нужное: уютно, вымотано обвиться объятиями, угнездившись в одеяле и подушках, снова переплести пальцы и с этим залогом светлого будущего синхронно засопеть.
Уснуть совершенно счастливыми в ранние полдевятого вечера в тех же мандариновых, заходящих лучах, точно зная: такими будут все без исключения дни, ведь главное условие – ?вместе? - навсегда соблюдено.?∞? - А, всё-таки, отличной идеей было провести третий этап здесь. Одно дело - бороться с подлянками плохих дядечек, и совсем другое - получить неограниченную власть над чужими жизнями и возможность отыграться. Дорогих себе людей человеки непроизвольно бросаются защищать и спасать, но если никто не угрожает их благополучию, а вокруг удивительное пространство, где может исполниться любое желание? Только действительно всеобъемлющая и чистая связь способна выдержать испытание. Сложнее ведь не с кнутом, а с пряником, - мудро проговорил Второй. - Я на самом деле безумно рад, что этот проект завершился так успешно. И что эта немыслимая во всех отношениях парочка, наконец, оказалась там, где ей всегда и хотелось. В стопроцентно заслуженном, надёжном мирке. У нас ведь такого прежде не случалось: всего два соулмейта отвоевали целую вселенную, свою вселенную у Закулисья. Можем отключать их реальность от манипуляторов. С неё достаточно: парни заработали освобождение не только себе, но и всему измерению, - твёрдо произнёс Первый. - Но, прям совсем? От всех-всех мониторов? Хоть один давай оставим, а? Как я буду узнавать, всё ли у них хорошо? - Уверен, твоего беспокойства не потребуется, потому что теперь у этих ребят точно впереди лишь сплошное "замечательно". Ибо всё, что необходимо - Чонгук у Чимина и Чимин у Чонгука - у них есть.
- Лаадно. У нас, кстати, нет "аллеи славы", но я фоточку этих двоих на самой почётной стене забабахаю.
Мужчина весело хохотнул: - Окей, кто я такой, чтобы тебе запрещать, Нулевой? - на мистера Никто резко сверкнули красноречивые глаза. - Ой прости-прости, ты же у нас не любишь ведущие статусы.?∞? В одном из слегка отдалённых от Намдэмуна коттеджей жила маленькая семья. Немногочисленным соседям очень нравилась пара воспитанных, всегда учтивых молодых людей, встречавшихся в окрестностях в процессе прогулок. Ещё сильнее симпатизировал их крохотный щенок-корги по кличке Тубондже* (с корейского - второй?), которого владельцы вытаскивали из дома каждый раз, как сами собирались покинуть своё жилище.
Пёсик, хоть и рос весьма активным разбойником, но предпочитал валяться в хозяйской постели, особенно по утрам, когда оба родителя, симметрично запутавшись в четырёх конечностях совиной кракозяброй, пускали слюни друг другу на макушки или футболки. Также питомец равноценно обожал устраивать свою ушастую голову на коленях у одного из "пап", если, конечно, те не делали то же самое, занимая его драгоценное место. Иногда младший, пахнущий кондиционером для белья, родной человек брал Ту в свою художественную мастерскую. Там было дико интересно: от баночек несло агрессивной химией, красками и лаками, а похитивший его сердечко чмоками в лоб и чесанием пузика юноша ваял на холсте какую-то сложновоспринимаемую, но обязательно прекрасную мазню. На работе у старшего, различимого по жасмину и мёду в шлейфе, "шерстяное чадо" тоже бывало, но гораздо реже. Там все стены были обшиты мягким, чёрным материалом, за разгрызание которого оно единожды получило суровую нотацию. Строгий, хриплый дядя Юн не разрешал лаять и подвывать, но мохнатому бэк-вокалисту так хотелось подпеть, когда чуткого слуха касался нежный голос блондина. Поэтому тот и не часто приводил свою головную боль, повиливающую хвостом, в звукозаписывающую студию. В общем, одариваемому тёплой заботой "нашему пирожочку" жаловаться не приходилось. Разве только на то, что владельцы преимущественно не отлипали друг от друга, постоянно обнимались и закрывались в спальне, а его туда не приглашали. Тубо даже иногда казалось, что настоящий, бесконечно любимый щеночек - не он, а брюнет. Потому что его второй родитель тискал и зацеловывал в разы больше. Ну серьёзно, эти двое практически никогда, обитая рядом, не разделялись. Питомец был вынужден временами напоминать о себе тычками мокрым носом в ладони, аккуратным хватанием зубами рукава или края безразмерной худи, настойчивым гавканьем. Правда, громогласного возмущения двухэтажное строение не слышало уже месяца полтора. Шторы не отодвигались, электричество не вспыхивало в люстрах, в почтовом ящике перед воротами скопились бесполезная реклама и бумажный спам. Семья из двух супругов с их тявкающей маленкостью укатила в путешествие. Без намеченного маршрута и запланированных стран. Просто по велению души и тому, на какую строчку аэропортного табло упадёт взгляд. В железном хранилище для корреспонденции действительно было битком всяких листочков и буклетов, так что однажды возникшему без какого-либо доставщика письму аналогично пришлось потесниться. На конверте с золотой, узорчатой каймой без граф "от кого" и "кому" красовались детские наклейки с крылышками, красным отпечатком губ и граффити-надписями в пэчворк-стиле: "ROCK STAR" и "О".
Послание адресаты явно прочтут не скоро, но их и не особо волнует, что мог настрочить неизвестный "друг по переписке".?∞? - Кто придумал цифры на заголовки заменять? Я что, похож на зашибенно талантливого прозаика с кучей идей для именования даже не романов, а каких-то отчётов, - ворчит Второй, кусая кончик ручки. - Ну, у тебя тут практически книга в сто тридцать восемь страниц, так что будь любезен, придумай что-нибудь ёмкое и звучное. Давай я тебя на мысль натолкну? Двое сквозь любые препятствия и несправедливость, боль, отчаяние и безысходность рвутся друг к другу а, обретя, берегут так, будто в их руках не меньше, чем весь чёртов мир. Хотя, почему "будто"? Ну и тотально убеждены: пока они вместе, рядом - всё можно преодолеть. Ведь главная ценность - красная ниточка, нерушимые узы, бессмертная любовь - их собственный, сознательный и бессрочный выбор. Гипнотизируябелую дверь напротив сосредоточенным взором, Шаровар вдруг оживляется и кидается выводить ровные буквы. - Ну и как назовёшь? - осведомляется Первый. - Лебединое суеверие. - Лаконично. А почему "суеверие"?
- Потому что сработает не со всеми. Скорее, больше ни с кем не сработает.~The?∞?End~