Часть 1 (1/2)

Из-за затянутого плотными серыми облаками неба весь город казался черно-белым. Будто кто-то взял огромный проектор, и транслировал хронику немого кино - чуть дотронешься до экрана и по изображению пойдут волны. Йохим коснулся пальцами заплаканного дождем стекла. Волны не пошли, но ощущения реальности происходящего не прибавилось.

После ада, творившегося на Восточном фронте черно-белый город казался оглушающе тихим и спокойным, будто бы склеп. Хотелось ущипнуть себя, проверить, что это всё не сон, не очередной кошмар, после которого он проснётся в холодном поту, едва сдерживая вырывающийся из груди крик. Нельзя, чтобы подчинённые слышали, что их всегда спокойный и невозмутимый в любой мясорубке командир способен так кричать. Он научился сдавливать крики в хрипы, которые почти невозможно было услышать, но избавить от кошмаров не получалось. Он даже думал, что начал сходить с ума - так уж эти вязки рваные сны напоминали шизофренический бред. Особенно его тревожили повторяющиеся сюжеты - он стоит обнаженным перед разъяренной толпой, которая швыряет в него помои и камни и не может шевельнуться, будто парализованный всепроникающей ненавистью этих людей. "Мы не убьём тебя, нет. Мы уничтожим всё, что ты любишь. Мы обольём тебя грязью и ложью. Мы измажем тебя в дерьме. Ты не сможешь отмыться даже после смерти. Мы ненавидим тебя. Мы сделаем прахом всё, во что ты веришь. Мы извратим саму суть тебя, ты перестанешь существовать, Йохим. И тогда мы убьем тебя, сорок второй." Голоса множились во снах, формулировки менялись, но суть оставалась прежней - угрозы и унижения сменяли пытки и кровавый бред. И везде в этих снах его преследовала эта чёртова цифра - сорок два. Сначала он думал, что это год, когда его убьют. Но вот уже два месяца шёл сорок третий и он жив, здоров и даже получил повышение. Будет забавно, если эта чертова война продлится до его сорок второго дня рождения. Неужели они настолько увязнут в России? Бред. Пусть не вышел второй блицкриг, но четырнадцать лет это всё длиться точно не будет.

Командир первой танковой дивизии СС, оберштурмбанфюррер Йохим Пайпер зажмурился и потряс головой, отгоняя тяжелые мысли. Мысли о будущем - чушь. Нет никакого будущего, это он понял ещё в начале своей карьеры. Есть только одна секунда в которую укладывается полтора удара сердца. Всё остальное не важно и не случиться. Всё остальное химера. Если думать по-иному, быстро сойдёшь с ума, не пройдёшь через ад, не выстоишь с прямой спиной в огненной метели войны. А он должен. Должен пройти сквозь все испытания, подобно Зигфриду. Должен спасти принцессу, Великую Германию. Он должен быть сильным. Иначе окажется, что все, кто уже мертвы, сражались и умирали не за что. Этого он допустить не мог.

Йохим развернулся на каблуках и улыбнулся своему отражению в старинном венецианском зеркале. Реально только сейчас. А сейчас он молод и красив. Ему всего двадцать восемь, а он уже командует полком. Он талантлив и храбр - у него два железных креста и вверенные ему силы уничтожают вражеские танки, вскрывая их будто консервные банки. Всё это реально, а липкая жуть комаров пускай идёт к чёрту. Христианскому или еврейскому, неважно. Кстати, есть ли у евреев чёрт? Подумав об этом, он улыбнулся, вспомнив давешнюю шутку Гиммлера, ответившего на вопрос, есть ли у евреев ад, что теперь ад точно есть. Благодаря им.

Вообще служба адьютантом Гиммлера ему нравилась, хоть сам Хайни порой раздражал излишнем фанатизмом. Да и не смог бы он долго быть тыловой крысой, когда на фронте можно было лучше строить карьеру и получать награды.

На время отпуска в Париже Йохима поселили в старинный особняк в XVI округе, в двух шагах от станции Йена. В этом ему виделась особая тонкая ирония - жить с видом на мост, названный в честь битвы, в которой Франция сокрушила Пруссию, обескровив её армию и выведя ту из четвертой наполеоновской войны. На мост в городе, который сдался армии Великого Рейха без боя, как бывалая шлюха, раздвигающая ноги перед очередным клиентом. Тонкие красивые губы вновь тронула улыбка. У него будет достаточно времени, чтобы побродить сегодня по этом городу, захваченному и захватывающему, сбросил ощущение, что пейзаж за окном - лишь мираж, рожденный его усталым от напряжения сознанием. Жаль только, что этот жалкий народец успел вывезти из Лувра картины. С каким удовольствием он бы сейчас прошёлся по задумчивым залам с мастерами Северного Возрождения. Дождь и туман, окутывающие Париж, идеально совмещались с холодом картин Брейгеля и Лукаса Кронарха. Пайпер мечтательно прикрыл глаза. Но нет. Сначала надо принять ванну, смыть с себя дорожную пыль и переодеться в парадную форму. Сдававшие свою столицу трусы умудрились увезти из города картины, но отобрать у него возможность насладиться Гранд Опера у него никто не сможет. Тем более, что её художественный руководитель, Серж Лифарь, как раз поставил Ромео и Джульетту, во славу культуры Великого Рейха.

Йохим распаковал чемодан и хотел было отправиться искать хозяйку - миниатюрную черноволосую француженку с ярко-алой помадой, которая приняла его более чем радушно, даже более того, почти всё время их короткого разговора она вполне однозначно улыбалась, с трудом удерживая возбужденное учащенное дыхание. Пайпер прекрасно знал, как обычно на него реагируют женщины, тем более, в оккупированном городе, уже третий год лишённые мужей и женихов. Сам он, тоже порядком изголодавшийся по ласкам, был вполне не прочь принять невысказанное предложение. Все эти планы нужно было реализовать до премьеры в Опера, а значит, необходимо было поторопиться.

Однако, как только он собирался выйти из комнаты в поисках ванной, дверь резко распахнулась и в комнату влетел молодой мужчина в иссиня-черной форме СС.

- Йохен! - до боли знакомый, чуть высоковатый голос, звучал радостно и задорно, - Слава фюреру, я тебя застал.

Штурмбанфюрер Макс Вунше, собственной персоной. Как всегда, свежий и цветущий, с аккуратно зачёсанными на прямой пробор соломенными волосами и ангельско-голубыми глазами в окружении пшеничных, на полтона темнее волос, ресниц. Макс вообще был похож то ли на ангела, то ли на арийского бога - тоже высокий, стройный и крепко сложенный, в отличие от Пайпера он был неуловимо воздушнее и от того казался безобиднее. Казался, впрочем, было ключевым словом. Любимый адьютант фюрера, оставивший с год назад эту должность и отправившийся на фронт, порой бывал несдержан и до странность жесток, что только добавляло пикантного контраста с детским лицом и повадками стеснительного мальчика. Не любивший сам пачкать руки кровью, всегда спокойный и державший себя в руках Йохим был сдержаннее и в эмоциях, и в движениях. Его повадки напоминали поведение большой хищной кошки, а взгляд серых глаз был холодным и тяжелым. Поменять бы их с Максом характерами, да пропала бы та самая изюминка несоответствия.

- Мааакс! - Йохен протянул руку, легонько касаясь локтя стоящего напротив мужчины. Но Макса такое сдержанное приветствие не устроило, и он кинулся давнему другу, и, чего греха таить, любовнику, на шею, утыкаясь носом в часто бьющуюся жилку. Пайпер недовольно зашипел и попытался отстраниться.-Тише, тише, хозяйка может заметить!- К чертям её. Я так по тебе соскучился, а ты даже обнять меня не хочешь! - в голосе мужчины проскользнули нотки обиженного маленького мальчика, которому не дали поиграть в любимую игрушку, и Йохен понял, что отвертеться не получится, а поэтому аккуратно взял лицо Макса в руки и поцеловал пухлые чувственные губы.

- Я тоже.Макс подался вперед и не дал ему разорвать опасный поцелуй.

- Как же жаль, что мы не можем полноценно насладиться нашим воссоединением прямо сейчас, - прошептал он в губы Йохима, когда наконец от них оторвался. Его рука скользила по форменным галифе, словно раздумывая, забраться под ремень, или нет, - была бы моя воля, ноги моей не было бы на этом блядском балете.- Ну уж нет, я бы не за какие кувыркания на свете не пропустил бы сегодняшнюю премьеру.

- Ой, простите, я и забыл, что герр офицер эстет и наши земные радости ему безразличны, - обиженно фыркнул Вунше, отстраняясь.

- Тише, - удержел его Йохим, возвращая изящную офицерскую руку на свою ширинку, - разве похоже, что ты мне безразличен? Просто на кувыркаться с тобой я вдоволь успею. А вот на балете не был с начала этой чертовой войны.

Пайпер довольно зажмурился, потому что пальцы друга продолжили ласкать набухшую в брюках твёрдость.

- А знаешь, этот Лифарь очень даже ничего, - Макс резко убрал руку от брюк и даже отошёл поближе к окну, поддразнивая раззадоренного любовника, - правда его нос... почти еврейский. Идиоты из гестапо даже заинтересовались им, поначалу. Ему пришлось доказывать, что родно его нос был чуть курносый, и вполне себе русский. А этот он получил благодаря пластической операции. И сделал он её ради своего старого любовника, Дягилева.

Макс недовольно скривил губы, будто представляя что-то.

- Он был стар, и толст как боров. Но карьеру ему сделал. Может ему намекнуть, что у нас тоже можно получить некоторые милости за оказанные приятные услуги?

При этом Макс сделал неприличный жест языком.

- Ну и пошлый же ты, только об одном и думать и можешь, - проговорил Йохен, придавливая Макса к столу.

- Когда ты так рядом - да, - выдохнул маленький засранец ему в губы и тягуче сползая перед другом на колени.

- Эй, подожди. От меня воняет как от лошади, я даже в ванне побывать не успел, - Йохим предпринял слабую попытку вырваться, но все его движения были быстро пресечены вдавившим его в стену коленоприкланенным Максом.

- Так даже лучше, люблю, когда ты пахнешь собой, - прошептал тот, целуя грубую ткань брюк.

Долго Йохим продержаться не смог - сказывалось долгое воздержание и усталость. Чтобы не посрамить свою честь, он с трудом удерживался минут пять, лохматя мягкие волосы Макса и безумно шаря глазами по стенам обставленной в стиле классицизма комнате.

Уже когда всё закончилось, и Макс довольно облизывал губы, трясь носом о его обнаженное бедро, Йохен заметил на противоположной стене никак не вяжущуюся с общей обстановкой деталь - на белой стене висели две сабли, рукояти которых были богато украшены рубинами. Ни сейчас, ни позже, он не понял, чем они так заворожили его. Искусная, филигранная работа мастера выдавала его гениальность и любовь к делу, сверкающие лезвия - что за сталью ухаживали. Но больше ничего необычного в них не было. Тем не менее, ему до физической боли хотелось дотронуться до рубинового эфеса, погладить яркую, холодную сталь, ощутить в руке их вес. Из зачарованного любования его вырвал Макс, и новый приступ возбуждения. Йохим подтолкнул успевшего встать Макса к кровати, надеясь на продолжение. Но тот грустно покачал головой.

- Сейчас не могу, милый. Меня, увы, ждут. - Ты уже давно не адьютант фюрера.

- Да. Но на время моего и его пребывания тут, я снова он. Прости, Йохен. Но я вновь буду только твоим сегодня ночью.

Макс скользнул губами по его руке и ушёл. Перед тем, как выйти за дверь, он шепнул одними губами:- Сегодня ночью я исполню любое твоё желание.

- Хайль Гитлер!- Хайль Гитлер! Как только Макс вышел за дверь Йохим кинулся к саблям. Абсолютно обычные на ощупь, они вдруг вызвали ощущение, что он прикасается к наэлектризованной ткани, ударившей его током. Он ощутил почти физический разряд, в глазах потемнело, а кончикам пальцев стало горячо. Он отдёрнул руку и посмотрел на кончики пальцев. Ничего не изменилось, они даже не покраснели. Что это было? Странная игра сознания, или у него и правда начинается шизофрения? Он вновь коснулся эфеса сабли, покрытой рубинами. Ничего.

- Вас заинтересовали сабли, герр офицер? - голос хозяйки прозвучал резко, и он вздрогнул, как будто мальчишку застали за постыдным занятием.

- Они... необычные. Это что-то с востока?- Их купил мой отец. Сразу после их покупки он сошёл с ума. А ещё через год убил мою мать и сам себя зарезал. Ему казалось, что по ним обоим ползают змеи. Откуда они - никто не знает. Даже материал определить не удалось, но это точно не сталь. Она не тускнеет, не ржавеет, и вообще выглядит так, будто её вчера отполировали... хоть с момента покупки и прошло больше сорока лет. Они меня пугают.

- История, достойная расследования Аненерби. Но я не верю в такую чушь, мадам.

Йохим сделал шаг ей на встречу, включая свой самый соблазнительный образ, даже его движения, и те замедлились, стали текуче-ленивыми.

"Как зовут эту сучку? Сегодня утром я устал настолько, что пропустил её приветственное щебетание мимо ушей. Зря."*** Француженка была хороша. Умелая, гибкая и нежная, она не стеснялась и не зажималась, как деревенские девки, с которыми он имел дело последнее время, а с готовностью открывалась его ласкам, умея и получать, и дарить удовольствие. Как же давно ему этого не хватало. Тут ему вдруг подумалось, что плюс долгих лишений именно в том, что потом острее ощущаешь прелести жизни. А что может быть чудеснее, чем наблюдать за тем, как под тобой извивается и дрожит чужая плоть, как чужое сердце учащённо бьётся, как реагируют зрачки "жертвы" на твои прикосновения. Самым любимым из смертных грехов оберштурмбанфюрера Йохима Пайпера было тщеславие. Даже его латинское название - vanagloria, сладко перекатывалось на языке, будто бы виноградина, не противно-приторная, но сочная. Одной из причин его тщеславия было умение доводить до исступления почти всякого любовника, будь то женщина или мужчина. Началось это с тренировки очень полезного для того, кто хочет сделать карьеру, навыка - эмпатии. Эмпатия, внимательность, аккуратность и собранность были его главными козырями перед другими кандидатами на должность адьютанта Гиммлера. При мысли о бывшем шефе, который его обожал, по организму Йохена разлилось долгожданное удовольствие, снимающее давно нараставшее напряжение.

*** В Operá собрался цвет партии. Главный холл завесили огромными алыми флагами, на которых в белых дисках солнца чернела свастика.

Контраст роскошного барочного оформления и строгих красных полотен навевал мысли о столь нелюбимом фюрером модернизме. Власти, политические режимы, войны и реформы пройдут, а Бах останется, даже когда имена увлеченно беседующих сейчас людей, такие громкие и известные, сотрутся в пыль перед лицом времени. По сути всё, что у них есть - пригоршня праха перед великим божьим замыслом, оставшимся непознанным людьми, хоть каждый новый правитель и утверждал обратное. Только лишь музыка, да и вообще искусство, тянуло на разговор с Богом, приоткрывание плотного театрального занавеса, отделяющего материальный мир от его изнанки.

Поток неожиданных философских мыслей прервал подплывший к нему Макс. Глаза его горели, зрачки были слишком широкими, для ярко освещённого холла парижской оперы. Он явно успел напудрить носик, и, возможно, не единственный раз за вечер. Теперь надо быть осторожнее, чтобы этот ангельский мальчишка не натворил лишнего и не обнаружил их спартанскую связь перед всей партийной верхушкой.

- Как жаль, что я вынужден сидеть в ложе фюрера. Так далеко от тебя...- Остынь, Макс. Где бы мы не сидели, в опере слишком много лишних глаз, ты сам это знаешь.

Вунше прикусил чувственную пухлую губу.

- А вот я по тебе скучал, между прочим.

- Тише. На нас и так сейчас начнут смотреть, - прошипел Йохим, ловя на себе заинтересованный взгляд Магды Геббельс.

Высокая, широкоплечая и очень красивая жена министра пропаганды оказывала ему знаки внимания ещё в бытность Йохима адьютантом Гиммлера. Тогда от измен жене и угроз карьере его спасали потупленный в пол взгляд и напущенная на себе вид полной невинности, а сейчас Пайпер с удовольствием удержал её взгляд и мило улыбнулся, обнажая ровные белые зубы в слегка хищной улыбке, которая так магически действовала на женщин.

Макс поймал этот взгляд и недовольно поморщился.

- Мне нужно проверить ложу. И проследить за охраной, - недовольно фыркнул он, разворачиваясь на каблуках.

Йохим с удовольствием отметил ревность в инновациях любовника, и следующая улыбка фрау Геббельс вышла ещё более обворожительной.

Вскоре, правда, он забыл о женщинах, мужчинах, войне и новых званиях в придачу.

Музыка Чайковского, пусть и не настолько магическая, как Баха или Генделя, всё равно чаровала его и баюкала уставшую от шума войны душу. Танцевавший Ромео Лифарь был изумительно пластичен и грациозен, следить за его лёгкими ногами было удовольствием. "Интересно, в постели он такой же гибкий? Было бы неплохо проверить, жаль, что не получится." На обеде в честь премьеры он, неожиданно, оказался с очаровательной женой рейхсканцлера по правую руку, и танцевавшей Джульетту Людмилой Чериной.

Йохима немало забавил тот факт, что перед главными людьми воюющей с Россией страны сегодня танцевала именно дочь беглого российского князя. Раньше он однозначно считал, что единственный недопустимый грех - предательство, имеет самую мерзкую ипостась - предательство собственной страны. Но вот что было делать людям, которых предала собственная страна? Люди, с которыми он сейчас воевал, всего пару десятков лет назад смели всю свою элиту, уничтожили или изгнали цвет нации. Они искалечили жизни этим людям, незаметно искалечив и свою страну... И вот теперь эти лучшие люди России, бездомные и осиротевшие, пытаются выживать и искать себе новую родину. Пока он и его товарищи вновь отвоёвывают назад их родину. Весело же в масштабе большой истории выглядит их крысиная возня.

*** Он очнулся от прикосновения. Странного, почти ласкового, и, однозначно восхищенного. Что с ним? Где он?

Прошлое казалось размытым и ответов на эти вопросы не давало. Пробуждение было болезненным. Боль он ощущал, но причина её тоже оставалась неизвестной, не удавалась даже локализовать её в теле… Стоп. Тело. У его, кажется… нет?

Да, его у него нет. Он бесплотен и лишён всего. Это он помнил. Это чувство, когда тебя лишают всего, плотно въелось ему сознание, и даже сейчас, не помня своего имени, он знал, что однажды у него отобрали что-то, или кого-то, безумно важное.

Бесплотный дух огляделся. Комната. Дом. В окне – готовящиеся зацвести деревья, и, он откуда-то знает, что они называются каштаны. Посреди комнаты стоял мужчина, он доставал из небольшого дорожного чемодана что-то упакованное в плотный чехол. У мужчины были волосы цвета переспелой пшеницы, у корней чуть темнее, концы явно выгорели под солнцем. Он был высок и хорошо сложен, походя скорее на эльфа, чем на человека. Хотя, для старшего ребенка Иллуватара он был слишком мужественно сложен. Ширину плеч подчеркивала странная серо-зеленая накидка. Что-то похожее он уже видел, только вот где…Мужчина распрямился и повернулся к нему лицом, скользнул невидящим взглядом темно-синих глаз. Правильное, утончённое лицо только добавило ему сходства с эльфами. Взгляд призрака скользнул по красивым изящным рукам, с тонкими музыкальными пальцами. На безымянном было тонкое золотое кольцо. Кольцо… что-то важное и в его жизни было связанно с кольцом… только вот что?*** На обеде, посвященном премьере, Йохим с немалым удивлением обнаружил, что сидит между Магдой Геббельс и Людмилой Чериной. И с какой стати ему досталось такое почетное место он понял почти сразу же, как сел на место – по галифе его парадной формы скользнула изящная ручка жены рейхсминистра пропаганды. За столом болтали о театре, Чайковском, русском балете и, конечно же, о войне. Лифарь, без грима и на расстоянии вытянутой руки, оказался вполне себе привлекательным, если не считать чересчур тёмной кожи. Главным украшением его по-славянски породистого лица были глаза фиалкового цвета. Танцовщик явно об этом знал, и не забывал бросать соблазнительные взгляды на всех присутствующих. Главной его “жертвой” был Геббельс, вокруг которого русский ужом вился, но, периодически, он выпускал свои остренькие зубки из добычи и обращался к кому-то за столом.

- Как герр Пайпер находит земли западной Украины? Вы ведь только что с фронта, правда ведь? Когда освободите от чёртовых коммунистов мой родной Киев?Лифарь улыбнулся ему и заглянул прямо в глаза – в них сверкали искорки, только вот Йохен был готов поклясться, что это было отнюдь не восхищение.

?Чертов балерун строит из себя убежденного нациста и преданного партии человека, а на деле перерезал бы мне горло столовым ножом и не поморщился бы?, - подумал он и вернул Сержу обаятельную улыбку-оскал.

- К сожалению, пока что оценить мне удалось лишь жуткие морозы и разбитые танками дороги, но, я уверен, скоро мы исправим эту ситуацию, и к дню рождению фюрера мы возьмём Киев.

- Чудесно, если так! За доблестных рыцарей Рейха!- За Тысячелетний Рейх! – отозвалось громогласно.

Йохим положил свою руку на упорно пробирающуюся к его ширинке руку фрау Геббельс и слегка погладив ее, положил свою на колени жены второго в Рейхе человека. Пробраться сквозь длинное бархатное платье было непросто, но, как оказалось, это только больше её раззадорило – её тело с готовностью приняло два его пальца. В лице Магда почти не изменилась, всё так же весело болтала с гостями, и лишь чуть более яркий румянец на щеках выдавал её возбуждение.- Чайковский необычайно поэтичен и художественен. В нём много чисто славянской чувственности и мягкости, в то время, как Вагнер более прямолинеен, жёсток и дик, как истинный сын арийской нации. Однако, представить балет, я имею ввиду, классический балет на его музыку я не могу.- О, вы недооцениваете разнообразие классического балета. В нём нет закостенелости оперы, он многообразен и способен меняться, под стать временам. Вот увидите, скоро я поставлю балет, восхваляющий величие арийского народа.

На этих словах Магда сжала его пальцы в себе, и слегка придавив его кисть бёдрами негромко застонала.

“Вот же течная сучка”. Йохима всегда удивляло, как это сочеталось в женщинах – благоговейное отношение к сексу и его сакральности, и умение вот так по-быстрому схватить удовольствие. Он бы точно не смог кончить от простой стимуляции, по-тихому, в комнате с толпой народа.

- Дорогая, тебе не хорошо?-Фрау Геббельс, Вам плохо? – в один голос встрепенулись Лифарь и обманываемый прямо сейчас муж.- Всё хорошо, - Магда широко улыбнулась, - просто тут так ужасно жарко…Стоит отметить, в голосе фрау Геббельс и правда появилась слабость – вот-вот и упадет в обморок.

Сразу же началась суета, кто-то принёс воды, кто-то стал открывать окна. И только Макс сверлил Йохима тяжёлым взглядом ледяных глаз. Йохиму, определённо, нравилась эта игра, нравилось рисковать и выводить из себя успевшего порядком обдолбаться Макса, нравилось женское внимание и запах возбуждения, буквально пропитавший всё вокруг.

Поэтому, после окончания официальной части празднования премьеры, когда Лифарь предложил высоким гостям ещё шампанского в более раскованной обстановке, Йохим всерьёз взялся за очарование Чериной.

Молодая танцовщица, а, насколько он знал, ей вот-вот должно было исполниться восемнадцать, уже слегка опешила от шампанского и повышенного внимания мужчин, поэтому, когда к ней подошел и предложил потанцевать похожий то ли на героя древнегерманской саги, то ли на неведомое божество офицер в парадной форме СС, она была способна лишь кивнуть, с восхищением оглядывая кавалера.