Часть 12 (1/1)

То было короткое, смутное, дымное время, а ночь тяжелая, темная?— выпитое вино било в головы, пустые от усталости и опьянения, и ломало изношенные молодые тела, мягко растворяя в летучей своей невесомости каждый сустав и мускул, и дым гостеприимных очагов еще струился меж пальцев.Иуда помнил все, но как сквозь дымку?— как брат целовал его, улыбаясь и усмехаясь в самые его губы, и как сам он целовал римлянина, пьяно хохочущего, и как ладонь его, дрожащую, держал в своей. Помнил, что отрастающие ?девчачьи локоны? Мессалы, падающие уже на лоб, щекотали живот, отчего Иуде и самому было смешно, и помнил, что волосы брата пахли дымом из дома Квинта, а на губах обоих оставался еще винный, терпкий вкус. Иуда явственно помнил, как Мессала, усевшись на его бедра, руками придавив его локти, что-то дурацкое и смешное говорил ему в самое ухо, а затем зачем-то выудил из кучи соломы в полной почти темноте самый, на его взгляд, красивый колос, и заправил его Иуде за ухо. Затем снова смеялся, смеялся и смеялся над чем-то, а потом вдруг перестал?— тогда в полутьме Иуда увидел его глаза?— блестящие, черные, одержимые. Затем были руки Иуды на бедрах брата, пальцы, до ломоты и синяков сжатые, было внезапно тесно в паху, было болезненное сквозь ткань движение чужих бедер, и поцелуи?— тоже болезненные, еще более неловкие из-за нехватки воздуха. Горели легкие, тянуло животы, губы немели,?— и темнота, удачно стершая все увечья с возлюбленного силуэта, наполняла опустевшие головы.Иуда проснулся от того, что Мессала зачем-то касался сухой травинкой его уха.—?Чего ты?—?Очень захотелось посмотреть, как ты будешь от стыда краснеть,?— Мессала, щурясь от утреннего солнца, снова тронул соломинкой ухо брата.—?Не помню, чтобы мне было, чего стыдиться.—?Как думаешь, мама нас еще ищет, или уже смирилась с тем, что нас сожрали собаки?—?Ищет, наверное,?— Иуда отмахнулся от надоедливой тростинки. —?Хотя зачем ей нас искать? Что тут может случиться? Дети мы, что ли?—?Ты прав. Но все-таки пора домой. Хочу пить, есть и мыться. От меня же прет, как от козла. Дым, вино, сено, конюшни рядом… —?Мессала поежился, и вынул из-под рубахи особо колючую травинку,?— Как дети, ей-богу.—?Ты сам решил спать здесь,?— утреннее солнце совсем немилосердно жгло сонные и чувствительные с похмелья глаза, Иуда жмурился, и все еще надеялся уснуть.—?А ты думаешь, все вот это вот можно было устроить дома? Побереги старое сердце своей матери, она бы не вынесла.—?Можно было не устраивать,?— Иуда перевернулся на живот, чтобы скрыть внезапно покрасневшее лицо.—?Все-таки краснеешь. Помню, когда мама отчитала тебя за то, что на Эсфирь заглядываешься, так же краснел.—?А ты наоборот, даже прибежишь весь оборванный и черный от пыли, помешаешь Тирзе читать, получишь от мамы нагоняй, и хоть бы хны.—?Представляю, как бы я от нее сейчас получил. Думаешь, за уши бы оттаскала?—?Думаю, свое последнее ухо ты бы не сохранил.—?Ну что ты, снова спишь? Хватит уже, хочешь, чтобы я сам ковылял до дома? —?Мессала нарочно легко пихнул брата в бок, а затем многозначительно щелкнул ногтем по своей деревянной голени.—?А ты, стало быть, опять надумал взобраться на меня верхом?—?Верхом на тебя взобраться, говоришь? Это можно.—?Да чтоб тебя… —?Иуда вновь не нашел ничего лучше, чем снова спрятать краснеющее лицо ладонями.—?Опять краснеешь.—?Так почему ты вчера так хотел уйти? Что, все-таки, случилось? —?Иуда поднялся сперва на локтях, а затем с некоторым трудом, преодолевая утреннюю скованность, сел, выпрямляя затекшую ото сна спину, едва удерживаясь от желания вновь упасть на солому и спать, спать?— не идти никуда, не спешить, ничего не делать. Отчего-то было так спокойно, как давно уже не бывало.—?Тот мальчик, виночерпий, позволил себе лишнего. Я, понимаешь ли, всего-то отошел по нужде, и едва успел натянуть штаны, как этот бесёныш ко мне пристал со всяким непотребством. Думал, видимо, что раз я пьян вусмерть, то и ребенком не побрезгую.—?Мы из-за этого ушли?—?Квинт видел. Не знаю, слышал ли, но видел, как этот ребенок висит на мне, как касается меня.—?Ты не сделал ничего дурного.—?Конечно же нет, да и что б я сделал? Я на ногах-то едва стоял,?— Мессала как-то отстраненно повел плечами. —?Пора домой.Идти оказалось на удивление не сложно, как если бы выпито вчера было совсем немного, и лишь глаза приходилось закрывать от солнца ладонью. Город Илдерима уже поднимался ото сна, где-то уже шумели лавочники, а где-то весело гоготали дети.—?Слышишь? Мама кричит на кого-то,?— Мессала остановился у самого порога дома, и придержал Иуду за плечо. —?Не будем пока входить. Да стой ты, кому говорю.—?Ради Бога, пойдите прочь из моего дома! Никто и никогда больше не купит ни одного из моих детей, никто, и уж тем более я, клянусь светом, не приму ни чьего ребенка, как вещь. Пойдите прочь, прочь, и на коленях просите прощения у своей дочери за то, что вы намерены были сделать. Чем Вы лучше рабовладельца? Пойдите прочь, сей же час пойдите прочь! —?это кричала мать Иуды, так, что и за дверьми прекрасно можно было слышать.—?Вы слепая мать, если не видите, для чего вашей семье нужна моя дочь. Она отвратит Вашего сына от греха. Обоих сыновей. Вам нужно бы благодарить меня за это, дурная Вы баба,?— это был голос Квинта.—?Мои сыновья за все свои грехи заплатили кровью, а Вы не всевышний, чтобы обвинять в грехах кого бы то ни было.—?Не нужно быть всевышним, чтобы мерзость назвать мерзостью.—?Прочь. Уйдите, окажите такую милость.Из дома Гуров, отворив дверь едва ли не брезгливо, вышел Квинт?— спускался он по чужим ступеням так, как если бы оказывал хозяевам огромную услугу своим присутствием, а сам этим тяготился?— неспешно, грузно. Мессала тихо выругался, отпустив плечо брата.—?Сукин ты сын, Квинт,?— римлянин решительно шагнул вперед, и заговорил раньше, чем Иуда успел одернуть его. Стоял перед кузнецом прямо, гордо выпрямившись?— на голову его ниже и заметно уже в плечах,?— Из какой же клоаки тебя вытащил Илдерим, что ты родной дочерью приторговывать не брезгуешь? Откуда ты взялся, такой дикарь, чтобы заявиться к моей матери и так с ней разговаривать? Да что с тобой вообще, дерьма свиного ты кусок?—?Ты оскорбил меня отказом, а затем осквернил мой дом своим поведением,?— кузнец не повернул даже головы в сторону Мессалы, лишь остановился, сложив руки на груди,?— Я предложил тебе лучшее, чем я владею, а ты предпочел мой товар…—?Твою дочь.-…мою дочь ты предпочел мальчишке. Содомит,?— Квинт, зло, сверху вниз глядя теперь на римлянина, грузно шагнул к нему.—?Лучше уж тискать согласных мальчишек, чем торговать своими дочерьми и покупать чужих, Квинт, ты уж меня прости. Попробуй, кстати, на досуге, если вдруг снова начнешь думать о своей дочери, как о вещи. Твой виночерпий, мне кажется, не особо воспротивится. А вот тряпку твою,?— Мессала тронул полы своего халата,?— тряпку твою я оставлю, товар хорош?— сойдет, чтобы лошади по ночам не мерзли.—?Прикуси язык, римская сука! —?так зашипел Квинт прежде, чем наотмашь ударить Мессалу по лицу?— рука кузнеца была тяжелой и крепкой, и римлянин едва устоял на ногах, шатнувшись,?— Я не ударю тебя, как мужчину,?— Квинт ударил Мессалу вновь, и вновь тот устоял, лишь мотнув головой,?— Ты лишь будешь бит, как вздорная женщина.—?Ты не ударишь меня, как мужчина, Квинт, вот что я тебе скажу. Пойди уже прочь, в самом деле.Иуда стоял на своем месте, оцепеневший и немой, в то время как брат его получал унизительные пощечины, не сгибая при том спины, не закрывая лица,?— его бил человек, в доме которого они оба вчера были дорогими гостями, в доме которого им подносили вино, и где незнакомые женщины были к ним так благосклонны. Этот человек бил брата Иуды, кажется, за то, что тот счел человеком его дитя. Бил его за то, что вовсе не было и не могло быть дурным.Квинт удалился, длинными полами своего платья поднимая мелкие вихри песчинок за собою, а Мессала так и стоял, расправив плечи, глядя прямо перед собой, стоял на обеих ногах, на весу удерживая свой костыль. Иуда не видел его лица, и не хотел бы увидеть.***День уже клонился к своему закату, когда Иуду разбудил привычный шум вечерних хлопот в доме. Голова его наконец-то была ясной, и тело удивительно не тяготило Иуду после того, как он долго смывал с себя дым и вино из дома Квинта.Внизу, как и всегда по вечерам, царила непринужденная суета?— женщины смеялись и говорили о чем-то, перебирали ткани, о чем-то советовались с матерью Иуды, маленькая девочка перебирала пухлыми пальцами волосы Тирзы, пытаясь собрать их в косу?— все так же, как и всегда.—?Наконец-то, я стала уже думать, что вы оба напились так, что до утра проспите! —?завидев Иуду, Тирза поднялась с подушек, и девочка, игравшая с ее волосами, спрыгнула вслед за ней,?— Было бы жаль, наверное, если бы ты упустил возможность напиться снова, а?—?Что ты такое говоришь?—?Дочь кузнеца прислала нам лучших вин. Сказала, что эти вина почти что спасли ее жизнь. Не очень понимаю, как, да и мама не разрешает мне выпить… Но теперь, кажется, весь город будет гулять у нас, пока эти вина не кончатся. А и пусть гуляют,?— Тирза взяла девочку на руки, и та вновь увлеклась ее волосами,?— с тех пор, как мама не хочет выдать меня замуж хоть за кого-нибудь, мне гораздо легче веселиться. Пусть тут даже одни женщины?— так легко! К нам пришла Эсфирь. Дети ее так любят, и мама так рада сегодня. Идем к ним!—?Я и забыл, как много ты можешь болтать! —?действительно, сам голос сестры Иуда, казалось, слышал впервые за многое время. Она говорила всегда много, быстро, уверено и прямо, и, если она говорила что-нибудь неудобное, неловко было всем, но не ей. Так было всегда, и сегодня так же.—?Не забыл бы, если б вы оба чаще появлялись дома. Не понимаю, неужели можно было терпеть Мессалу целыми днями? Он ведь зануда больший даже, чем ты, как я думаю,?— Тирзе было весело, и говорила она совершенно беззлобно.Иуда ходил среди гостей, лица которых он, конечно же, уже видел раньше?— его приветствовали, и он приветствовал в ответ. Все эти люди праздновали сегодняшний раздор с Квинтом, или пили за здоровье его дочери, или же пили просто так?— это не имело значения. В городе Илдерима для веселья повод совершенно не был необходим.Эсфирь Иуда едва отыскал среди пестрых и веселых гостей?— она была среди женщин, о чем-то увлеченно говорила. Спокойная, статная и светлая, она была счастливой, кажется, с того самого момента, как ступила на эти земли. В этом городе и в этом доме она не была женой Иуды, ни прошлой, ни настоящей, и он не был ее мужем, а от того встретиться было легко, и вовсе не было неловко. Эсфирь, покинув своих подруг, долго ходила среди людей, с Иудой рядом- она говорила, говорила и говорила с ним, как со старым другом. Рассказывала о своем служении, в котором обрела себя, говорила о женщинах, об истории и о детях, говорила о трудах, которые изучает?— Эсфирь говорила, а Иуда счастлив был слушать ее речь.—?Помнишь ли, я сказала тебе, что муж мой, Иуда Бен-Гур, должно быть, сгинул на галерах? Я молилась о тебе, день и ночь молилась, и вот Иуда Бен-Гур снова передо мной, тот самый, которого я люблю, и все мы любим. Я каждый день и каждую ночь молюсь о нашей семье, обо всей семье. И теперь я вижу, что Всевышний слышит меня. У нас снова есть дом, снова есть друзья, снова мир, мы все снова вместе. Большего я не могу пожелать,?— так говорила Эсфирь, упоминая Всевышнего, может, слишком часто,?— Мне известно, Иуда, я знаю, почему так много людей в этом доме. Потому что эти люди более не хотят быть гостями в доме тирана, который позволил себе так обойтись со своей дочерью и нашей семьей, конечно же. Громче всех о чужих грехах, Иуда, в чужом доме станет кричать тот, кто грешен более остальных. Бог есть любовь, Иуда, и не Бог повелел этому человеку свою ненависть явить в этот дом. И уж тем более не человеку решать, что грешно. Вот, что мне известно, и вот все, что тебе нужно знать,?— закончив речь свою, Эсфирь легко коснулась ладонью плеча Иуды, не решившись, видимо обнять его, внезапно растерянного и смущенного.—?Чудной твой Бог, Эсфирь, но в чем-то он прав. Не стоит тебе забивать свою и без того умную голову выходками этого дикаря,?— из-за спины Эсфирь, из пестрого веселья среди гостей, появился Мессала,?— хотел тебя раньше приветствовать, но даже для меня, невежды, кощунственно было бы твою речь прервать.—?Бог ты мой! И только-то! —?Эсфирь радостно приветствовала римлянина, затем сокрушалась, глядя на его лицо, смеялась над чем-то вместе с ним.—?Только представь, столько людей, столько шума, и все из-за того, что я получил пару вялых оплеух. Ты, скажу я тебе, крепче бьешь, хоть и не кузнец,?— озорно толкнув брата в бок, сообщил Мессала, когда Эсфирь, отозвавшись на чей-то оклик, растворилась среди гостей.—?А ты, скажу тебе, языком трепать горазд, хоть и не оратор.—?А что мне остается, старому инвалиду? Тискать мальчиков, да остроты отпускать,?— Мессала был весел, однако был совершенно, абсолютно трезв. Впервые, кажется, он был весел не благодаря чему-то вроде вина, а вопреки?— весел после пощечин, с отметиной в форме ладони на щеке, хромой под вечер,?— Ну, да ты посмотри вокруг… Слишком хороший день, чтобы опять спать в соломе на холоде, а?