Глава 4 (1/1)
POV БертиЯ не могу без содрогания вспоминать тот злополучный день, когда я признался в любви Адаму...Утром я тренировался перед зеркалом, имитируя долгожданное признание. Выпалить: «Я тебя люблю» и ждать ответа? Или, сначала морально его подготовить? Я все никак не мог решить каким образом должно произойти это грандиозное событие.Скажу честно, в моей голове летали мысли о том, что же мог ответить мой любимый Адам. Он мог смутиться и отказать мне, мог обрадоваться и предложить встречаться (я спал и видел именно такое развитие сюжета).- «Я люблю тебя» - мое сердце скакало вверх и вниз. Внутри все сжалось в ожидании ответа Адама. Он пристально смотрел на меня пару секунд, отчего я засмущался и опустил глаза. И вот, я снова поднял глаза, а он говорит о каких-то пяти секундах.
- Я не понимаю...Дальше было месиво, он безостановочно наносил удары по всему моему телу не пропуская ни миллиметра. Я орал, плакал, умолял его остановиться, но все было бестолку.
В Адама словно зверь вселился, я уже не чувствовал конечностей, когда он нанес последний удар ногой в тяжелом ботинке по моей левой коленке. Что-то хрустнуло. Он сломал мне ногу. И вот я калека, хромаю на левую ногу.
Я с трудом могу пройти сто метров, а если сделаю какое-то резкое движение, то потом глотаю тонну болеутоляющих пилюль.
С того дня, я ни разу ни признавался никому в любви, ни разу не ходил на свидания (почему не ходил: думаю очевидно – потому что не могу ходить), из друзей у меня только Марк и Лиз, больше ни с кем не сдружился. А как дружить, когда я не могу даже выйти погулять, уже молчу про ночные клубы с быстрыми танцами.
Сегодня Адам пришел к нам в салон с какой-то француженкой, видимо модель или актриса. Как я понял из ее нескладного рассказа – Адам топ-менеджер «Хевен», известного рекламного агентства. Кто бы мог подумать, что двоечник так высоко поднимется? На миг мне стало безумно обидно, у него есть все! А у меня только разбитая жизнь и инвалидность... а все почему? Все по вине этого чертового ублюдка, он изуродовал все то хорошее, что могло теоретически со мной приключиться за эти годы. Он миллионер, а кто я? Никто. Работаю в салоне у чокнутой китаянки, которая сдирает с нас три шкуры, а платит меньше чем уборщикам в Макдональдсе. Мне приходится снимать убогую комнату в спальном районе, куда ни за какие блага мира не ступила бы нога белого человека. Что ж, в этом случае мне очень повезло, я совсем не белый и поэтому отлично сливаюсь с пейзажем из латиноамериканских гангстеров и теми же латинскими нелегалами. Кстати говоря, я и сам когда-то был «нелегалом» (до того как пересек границу).
Черт, я наверно скоро стану параноиком, я постоянно вижу (или мне так кажется) косые взгляды в мою сторону и не могу понять – это потому что я мексиканец или калека? Или может и то и другое? Вы знаете, люди ведь очень жестокие. Даже проявляя жалость они умеют сильно ранить. Кому как не мне это знать?
Адам Хейл оставил глубокий отпечаток на моей психике. Я боюсь громких звуков, мне дискомфортно, если кто-то повышает голос. Я, конечно, борюсь со своими фобиями, но иногда мне кажется, что мое поведение может спровоцировать агрессию. Например, стоя в очереди в магазине, я смотрю только себе под ноги, в автобусе - исключительно в окошко. Чужие взгляды пугают меня. Вдруг, кому-то покажется, что я неправильно на них посмотрел и мне сломают еще и правую ногу? Неужели я все это заслужил? За что? Это кара за любовь к мужчине? Я совершил грех? Наверно.
Когда я сегодня увидел Адама в его шикарном костюме и француженкой под ручку, во мне проснулось какое-то непонятное чувство. Я захотел мести. Сладкой мести, которая заполнит мое тело, вольется в кровь словно панацея. Может тогда боль исчезнет? Вы знаете я ведь взрослый мужчина, мне уже двадцать семь лет, но вот только я плачу по ночам в подушку как пятилетний мальчишка, ободравший коленку об асфальт. Только, я не обдирал коленку, мне ее разбили, почти в смятку. Я прекрасно помню его глаза, я их видел - пустые, полные ненависти. Он все наносил и наносил, удар за ударом, как бездушная машина. Когда я попал в больницу, то сразу же вызвали копов. Я как никак был несовершеннолетним пацаненком, которого жестоко избили. Чернокожий полицейский с добрыми глазами попросил рассказать, что со мной произошло и кто меня так «отделал». Вы знаете, я промолчал. Потом лежал в палате после операции и тоже молчал. В моей голове тогда была полная каша. Я помнил мое признание в любви, помнил его глаза, и то как хрустнула коленка. Неделями лежа на больничной койке я мог лишь едва пошевелить левой ногой. Мама плакала часами, отец безуспешно пытался ее утешить и хоть как-то взбодрить меня. Потом, когда я окончательно пришел в сознание и действие анестезии спало, копы снова начали свой допрос. Я знал, что если сдам Адама, то его ждет колония для несовершеннолетних. У него уже было несколько приводов за хулиганство. Передо мной стал выбор: ответить на его жестокость - жестокостью и тем самым сломать жизнь Хейла или простить человека которого, как я думал, что любил.
Наверно, стоит упомянуть что с самых моих ранних лет каждое воскресенье меня заставляли посещать мексиканскую католическую церковь. Падре всегда учил нас прощению, «прости того, кто навредил тебе и твоя душа будет спокойна и совесть чиста». Тогда, тринадцать лет назад, я решил простить Адама. Мне искренне казалось, что прощая его я сниму со своей души ту черноту, которая там поселилась за те несколько дней после «признания». Я верил, что полное прощение станет моим анестетиком, вернет в мою жизнь чистоту... хотя бы духовную чистоту, как говорил падре. Но почему-то с того дня, как по закону подлости все пошло с точностью да наоборот. Весь мой мир погрузился в полный мрак.Помню, потом, когда настало время реабилитации, мне кололи болеутоляющие литрами, заставляли делать маленькие шаги. Были и постоянные беседы с психологом. Несмотря на ужасную боль в ногах, мне приходилось проделывать все эти упражнения. Пересиливать себя каждое утро и вставать на тренажеры, потом рыдать от боли, не замечая раздражение тренера, умолять о снисхождении, о еще одной дозе обезболивающего... Вот именно тогда я понял, что о никаком прощении речи идти не может. Глаза моей матери наполненные слезами, отец работающий в три смены чтобы оплатить больничные счета, моя ущербность, тот взгляд что кидали на меня доктора и другие пациенты. Помимо прочего нестерпимая боль в ноге и рухнувшие надежды на карьеру танцора. Всем этим я был обязан Адаму Хейлу. И вот он снова на пороге моей никчемной жизни. В салоне мадам Лили. Почему-то я увидел в этом знак свыше. Время для мести настало с опозданием в тринадцать лет.