Глава ХХХ. Кровь, смерть и преисподняя (1/1)

Глва ХХХ. Кровь, смерть и преисподняяВот и все… Меня пробрало дрожью.– Утром вас на допрос поведут, су-у-у-дарь, – Жанна захлебывалась рыданиями, – как же я без вас бу-у-у-уду…– Розу-то не забудь посадить, ты обещала, – напомнил я. – Я с того света посмотрю и порадуюсь.– Я посажу-у-у-у… – рыдания стали еще громче, и девочка появилась в окошке. – Сударь, а можно у вас попросить кое-чего?– Можно.– Сударь мой, голубчик, мсье Люсьен, а можно я вас поцелую? – спросила Жанна, шмыгая носом. – Когда вас на допрос поведут?

– Да целуй пожалуйста, – мне уже поздно было бояться кончить жизнь на эшафоте, прикоснувшись к кому-то из семьи палача.– Правда? Я побегу тогда – наряжусь и прическу сделаю, чтоб вам приятней было, – она уже приготовилась спрыгнуть, но я вдруг кое о чем вспомнил.– Погоди-ка.– Да, сударь.Я совсем забыл о цепочке, зашитой в ворот рубахи. Меня никто не обыскивал, и при мне остались не только цепочка, но и стилет. Я снял рубаху и вынул кинжал. Пришла мысль о том, чтобы наложить на себя руки – с помощью острого лезвия это можно было сделать быстро. Наверное. Вспомнив о последствиях неумелого лишения жизни – пусть и чужой – я передумал. Да и не готов я был совершать самый страшный для христианина грех – может, вскоре я буду жалеть о своей нерешительности, но сейчас я распорол стилетом шов и вытрусил цепочку, под пристальным взглядом девочки.– Возьми себе на память, она золотая, – я кинул цепь в окошко, и Жанна ловко ее подхватила.– Су-у-у-у-дарь, – снова наладилась она плакать, но замолкла: в предутренней тишине отчетливо послышался звук открываемой где-то двери. – Батюшка проснулся! Я побегу, сударь, милый вы мой, прекрасный – всю свою жизнь буду Бога молить за упокой вашей душеньки! – с этими словами она исчезла.Я слышал, как к моему убежищу идут. Вот снимают засов, вот в денник входят брат Альсест, брат Лука и брат Никола.

Брат Лука прикатил ту же дубовую колоду, и я сел на нее, чтобы брат Никола сковал мои ноги короткой цепью вместо длинной, которая осталась висеть на стене.

Брат Альсест обыскал меня и обнаружил стилет – он пренебрежительно поднял брови, но ничего не сказал, лишь протянул его вместе с ножнами брату Луке и продолжил медленно водить ладонями по моим бокам и ногам.– Чист, – коротко сообщил он, поднимаясь с колен после того как проверил кандалы, глянув на меня, как мне показалось, со смесью сожаления и досады.– Без сапог? – брат Никола впервые подал голос, протягивая брату Альсесту мои ботфорты – левый отворот вонял запекшейся кровью, натекшей из раны, полученной при похищении.– Опять расковывать – потом заковывать? – пожал плечами тот. – Да и на допросе все равно разуют.– Зябко же.– Куртку накинет, – брат Альсест подал мне куртку и помог продеть руки в рукава.Каким свежим было это утро! По земле стлался туман, из его белых волокон смутно выступали сосны, крапива,кусты малины и большой приземистый амбар, единственное приплюснутое окошке которого светилось красным. Туда-то мы и отправились.Я охнул, ступив на тропинку – холодную, мокрую и устланную сосновыми иглами.

Если до этого я был словно в полузабытьи, то сейчас проснулся – вдыхал чистый холодный воздух словно всей кожей, слышал словно тысячью ушей – и пронзительные трели горихвостки, и хруст песка под ногами, и дыхание огромного леса, видел словно тысячей глаз – и клок тумана, зацепившийся за куст малины, и смутные очертания гор – словно нас окружил хоровод громадных медведей, и простенькую яркую вышивку – зеленые листочки и красные ягодки земляники – на белом платье Жанны, и синие цветы горечавки в ее волосах, и слезы, и тонкие пальчики, вцепившиеся в руку сгорбленного старика, такого же тощего и остролицего, как она.Жанна подалась ко мне, но старик удержал ее, мы обогнули их словно по невидимой дуге, продолжая путь к низкому амбару.– После поцелуешь своего Люсьена, – прошамкал старик. – Или то, что от него останется.Мы подошли к низкой косой двери, из которой кисло тянуло кровью. Я замешкался на пороге, и брат Альсест подтолкнул меня в плечо.Внутри было тепло и душно. Пылал огонь в камине, возле него сидел и помешивал кочергой угли Шарль Филиберт – на этот раз в кожаном капюшоне с треугольными прорезями для глаз, но зато по пояс голый – по его груди стекали струйки пота – и в толстыхрукавицах из бычьей кожи. У противоположной стены стояло кресло размером с саркофаг – темного дерева, с ремнями на подставках для рук и ног.Туда-то меня и посадили. Брат Никола придерживал меня за руки пока брат Альсест затягивал ремни, а потом за ноги – сняв сначала кандалы.

Брат Лука ушел к камину и уселся за длинный стол, стоящий вдоль стены, раскладывая большие листы бумаги, чернильницы и пучок потрепанных гусиных перьев.– Готовы? – буднично спросил он.Палач подошел ко мне и быстро проверил узлы на ремнях:– Вполне.Брат Никола и брат Альсест также уселись за стол. Лишь один стул – с высокой резной спинкой – оставался незанятым.

Света стало меньше – вошел и закрыл дверь высокий господин в черно-золотом, как чешуя, дублете и черной полумаске, открывающей только усы и острый подбородок. Все поприветствовали его поклонами. Он и занял председательское место, положив перед собой сцепленные в замок бледные руки.

Брат Лука встал и, дождавшись кивка председателя, нараспев прочитал:– Двадцатое августа тысяча шестьсот двадцать девятого года. Допросный лист номер один. Коллегия: господин Дознаватель, брат Альсест, брат Лука, брат Никола. Подследственный: именующий себя Люсьеном Лораном. Во имя Господа!– Именем его, – выдохнули сидящие за столом.Теперь все смотрели на меня. В тишине слышно было только потрескивание пламени. Его отблески рождали изменчивые тени на лицах Дознавателя и монахов, лишь капюшон палача с черными дырами вместо глаз оставался неизменным.– Назови свое имя, – я услышал скрипучий голос Дознавателя.– Люсьен Лоран, ваша милость.– Люсьен Лоран, клянешься ли ты правдиво отвечать на все вопросы?– Клянусь, ваша милость.Он кивнул и долго ощупывал меня взглядом из-под полумаски.

– Кому ты служишь?– Я служу его высокопреосвященству Арману Жану дю Плесси де Ришелье.– Сколько лет ты у него служишь?– Семь лет, ваша милость.– Кем ты у него служишь?– Камердинером, ваша милость.– Очень хорошо, Люсьен Лоран. А теперь скажи, – он встал и ткнул рукой в мою сторону, – твой хозяин служит Черную мессу?– Черную мессу?– Да, Черную мессу, несчастный ты еретик! Ты служишь у Князя тьмы! Видел ты, как твой нечестивый хозяин чертит на полу пентаграмму и призывает Сатану, как читает Pater Noster задом наперед, как приносит в жертву черных кошек!!! – голос его гремел, я понял, что дело труба.– Как он потчует Врага рода человеческого оскверненными облатками и козлиной мочой! Как требует он от Сатаны потворства своим делам и смерти своим врагам! Отвечай, еретик! – на его губах показалась пена. – Служит твой хозяин Черную мессу?!– Нет, ваша милость.– Нет? – казалось, он того и ждал. Он повернулся к палачу: – Придется поспособствовать установлению истины. Каленым железом.Тот кивнул и вынул из углей заготовленный прут. Раскаленное докрасна железо приближалось, я почувствовал, что обмочился.

Вот сейчас! Живой! Он живой! Шевелится! Жар на коже! Жар!ААААААА!Боль взорвалась во мне, ярко-белая, ни на что не похожая, я задыхался, кричать не мог. Больно. Как больно.– Негодяи! Кто так работает! Еретики! Всех под епитимью! – на краю сознания слышал я крик Дознавателя.Пытаясь через боль вдохнуть хоть глоток воздуха, я ощутил, что почему-то лежу, на полу, с полным ртом крови. Кровь полилась у меня через нос, при попытке вдоха, и я всерьез испугался, что задохнусь.– Да он же захлебнется сейчас, – рассерженное шипение, и меня осторожно поднимают. – Уберите вы эту дуру!– Сейчас, брат Альсест, сейчас, – с меня сняли кресло-саркофаг, придавившее меня к полу. Я открыл рот и извергнул целую пинту крови. Зато смог вздохнуть.– Ты что, язык себе откусил? Открой рот. Нет, язык на месте, но прокушен насквозь. Боюсь, на сегодня допрос отменяется. Как это ты так упал?– Кто так работает? Сборище негодяев! Зачем вы вообще надели этот колпак, Филиберт? Вам нужен чепец монахини-урсулинки!– А что я сделаю? Я вам говорил про ремни? Говорил! Ведьмин стул должен быть оборудован стальными скобами и штифтами! А ремнями уже триста лет никто не крепит!

– Ты поговори мне тут, – возмутился Дознаватель, но Филиберт уже вошел в раж:– Сиденье – металлическое, поддон огнеупорный с выносом два фута! Шипы в количестве четырех на дюйм, выдвижные! Вы-движ-ны-е!На чем я должен работать? На каком оборудовании? Испанского сапога – нет, Железной девы – нет, но дыбу, дыбу-то можно поставить? А качество так требуете!

Почему мне не сказали, что клиент первой степени сложности?Я бы ему трензель надел, чтоб язык сберечь.– А как бы он в трензеле показания давал, а, Филиберт?– А вот так бы и давал! – палач кинулся к шкафу самого зловещего вида и достал какую-то железную палку с ремнями по краям. Откинув капюшон и молниеносно заправив палку в свой собственный рот, он придержал завязки руками на затылке и что-то забубнил – ?Отче наш?, как стало ясно:гнусаво, но разборчиво.

– А с этим-то что делать? – спросил Дознаватель, растерянно глядя на лужу крови, растекшуюся вокруг меня.– Да ничего, через месяц будет болтать, – пожал плечами брат Альсест. – До свадьбы заживет.– Знаю я твои свадьбы. Сборище криворуких содомитов! С Железной девой любой может работать, а ты творчески! Творчески используй ресурсы! – с этими словами Дознаватель выскочил за дверь, обмахиваясь допросным листом.– Я криворукий? – заревел Шарль. Брат Лука, собиравший со стола бумагу, сначала зажмурился и заткнул уши, затем, по мере нарастания каденции, на лице его проступило удивление, почтение, и наконец – благоговение.–… отъестествовать через Железную деву в испанского козла!!! – выдав заключительный аккорд, Шарль швырнул капюшон под ноги и широкими шагами покинул рабочее место.Я тихо булькал кровью, но чувствовал себя лучше.

– Ну и здоровый же ты, парень, – подал голос брат Никола.– Как бык, – подтвердил брат Лука. – Никто еще у нас ремни не рвал. Это ж надо – порвать ремень и грохнуться на собственный язык. Вот свезло-то!– Ты знал, что делать? – острые глаза брата Альсеста так и пронзали. – Да нет, – вынес он вердикт, – просто повезло. Люсьен, – тон его стал озабоченным, – тебе очень больно, но хлебни, для профилактики заражения.– Не орите, я считаю пульс, – предупредил он, доставая знакомую фляжку из многочисленных складок своей рясы.Но шумели не братья.

Распахнулась дверь и в проеме возник Рошфор. Если бы я мог, я бы кинулся ему на шею, но, увы, смог только приподняться и выплюнуть очередную порцию крови. Он бросился ко мне, на ходу воткнув шпагу в грудь брата Альсеста, а кинжалом рубанув по горлу брата Никола.Брат Лука съежился за столом, прикрывшись стопкой бумаги, его большие щеки тряслись. Махнув на него рукой, Рошфор остановился возле меня и с видимым усилием вскинул на руки – так ему показалось быстрее. Я успел зацепить за ремешок фляжку из мертвой руки брата Альсеста.Чуть не воткнув макушкой в косяк, Рошфор вынес меня на волю.

Воздух! Я бы дышал и ртом, и носом, если б не кровь – я рассудил, что лучше пусть она льется мне в желудок, чем наружу.Деревня пылала. Из-за угла на галопе вылетел Жюссак, удерживая вставшего на дыбы Атиллу одной рукой – в другой у него был факел.– Жив? Ни одного коня в этой дыре! – сплюнул он сквозь зубы.– Вот конь, вот вам конь для господина Люсьена! – запищало сбоку, и я увидел Жанну – растрепанную, растерявшую все цветы из своих рыжих волос, с обгоревшим подолом – она тащила за повод здоровенного чалого мерина. – Сударь, сударь, счастье-то какое!– Счастье, что и говорить, – согласился Рошфор, закидывая меня на своего Идальго, сам же устраиваясь на широкой спине мерина. – Он еще и под седлом! Мадемуазель, вы настоящая героиня!– Мсье Люсьен, мсье Люсьен! – пищало это чудо из-под копыт. – Вы меня не поцеловали, не поцеловали! Как хорошо… – она не успела договорить, как Жюссак, подкрутив ус, лихо свесился с седла и чмокнул Жанну Филиберт в губы прежде, чем я попытался его остановить.– Прощайте, сударь! – кричала Жанна. – Во имя Господа – прощайте!