Глава ХVI. Мода и политика (1/1)

Глава ХVI. Мода и политикаПосле подписания Компьенского договора Монсеньер стал первым министром Франции. И почти перестал спать. Поток корреспонденции увеличился вчетверо, количество посетителей – вдвое.

Виллу Флери наводнили дворяне из Пуату в брыжах и штанах с буфами, знавшие Монсеньера еще в бытность того епископом Люсона. В резиденции перестали помещаться все солдаты, слуги и секретари – Монсеньер взял сразу двоих, и они сутками сидели в кабинете, записывая под диктовкурезолюции, доклады, проектыдоговоров и повестки для заседаний Государственного совета. Весь распорядок дня подчинялся диктовке, не прерывающейся даже во время бритья – иногда мне хотелось засунуть ему в рот барсуковую кисточку, чтобы он замолчал хотя бы на то время, что я вожу лезвием по его кадыку. Теперь я мог бы побрить зайца на бегу.?Брошу все и уйду в цирюльники?, – иногда думал я: все больше новых людей, все больше работы, все более нервный Монсеньер, полное отсутствие Рошфора – даже этот неутомимый человек однажды пожаловался, что скучает по французской речи и французским винам – граф осваивал Пьемонт, Мантую и Савойю. Миледи отбыла ко двору Карла I. Жюссак тоже был все время занят, тренируя новобранцев – степенных, рослых земляков кардинала.

После покупки поместья Анжен напротив северного крыла Лувра, одним из частых посетителей Монсеньера стал архитектормэтр Лемерсье, застилавший своими чертежами все поверхности в кабинете. С Монсеньером они часами обсуждали будущий дворец, а я на эти чертежи боялся глядеть – такое головокружение у меня начиналось от этих линий и углов. Я вообще плохо ориентировался в домах со сложной планировкой и заранее боялся заблудиться в бесконечных коридорах новой резиденции. Где Монсеньер и архитектор видели залы, лестницы и колонны – я видел черточки и цифры. Хотяитоговый рисунок фасада, красиво нарисованный тушью и слегка тонированный, меня впечатлил – такой широкий, просторный, с длинным-длинным балконом второго этажа – я сразу представил кардинала, благословляющего народ – а колоннада напомнила мне роспись Монсеньера, тоже длинную и усиленную более высокими вертикальными росчерками в начале и конце, словно подчеркивающими уравновешенность и соразмерность всех замыслов и действий лица, оставившего такой автограф.Хотя почерк у мсье Армана был неважный, он писал ?как кошка лапкой?. И надо же – у первого секретаря кардинала, мсье Дени Шарпантье, почерк тоже был не ах. Так что дюжине писцов всегда было много работы.Монсеньер знал Шарпантье еще до того, как принял сан епископа Люсонского, и вот теперь, как и многих достойных старых знакомых, призвал его в Париж на службу.Это был изящный, тонкокостный молодой человек с рыжеватыми волосами, бледным узким лицом и ускользающим взглядом зеленых глаз. Прятал он глаза не от лживости натуры, а от застенчивости – Шарпанье отличался крайней скромностью и крайним трудолюбием – он оказался одним из немногих, кому под силу было выдерживать рабочий ритм Монсеньера от подъема до отхода ко сну. Они с Монсеньером одинаково читали – не так, как обычные люди, что водят по строкам пальцем или глазами, – а лишь на миг расширяя зрачки, схватывая всю страницу разом. Если у него оставалось свободное время, что случалось весьма редко, он читал уже для собственного удовольствия, предпочитая Софокла и Эсхила, – примерно так же, как Рошфор мог исключительно забавы ради затеять драку ночью во Дворе Чудес, а я – вне очереди проветрить шелковые сутаны мсье Армана или отполировать его кирасу.А вот гардероб мсье Шарпантье не давал мне покоя. Собственно, на этой почве мы и поладили.В тот день Монсеньер выбрал Шарпантье и меня сопровождать его в карете на стройку Пале-Кардиналя, Жюссак с солдатами ехал, как всегда, верхом, а вот меня в Париже мсье Арман почему-тоне допускал до конных прогулок, так что я скучал по своему жеребчику.

Карета,миновав Новый мост, прогрохотала по мосту Руаяль, и я не рассмотрел королевский дворец, хотя вид Лувра с набережной всегда доставлял мне удовольствие, но экипаж кардинала заметили. Когда Монсеньер уже закончил обзор огромной стройки с сотнями чумазых полуголых рабочих и они с мэтром Лемерсье уже сворачивали громадные листы с чертежами, о чем-то ожесточенно споря – нам с Шарпантье не слышно был о чем, так как Монсеньер велел нам ждать в карете, да и стройка не может быть тихим местом – с улицы Сент-Оноре завернула запряженная четверкой соловых лошадей карета королевы-матери.Я прилип к окну. Давно мечтая посмотреть на королеву, жену великого короля Анри, мать нашего возлюбленного короля Людовика Справедливого, я не мог и надеяться на такую удачу, как сегодня!

Экипаж королевы остановился, и Монсеньер сам подал руку величественной женщине со светлыми волосами, уложенными в высокую затейливую прическу, помогая выйти. Архитектора, склонившегося вместе со всеми в глубоком поклоне, закрыло чертежом, как парусом, отпорыва довольно свежего ветра, разносившего, между прочим, строительную пыль. Но Марию Медичи не смущали ни ветер, ни песок, ни толпа каменотесов, ни жаркое солнце – ее глаза были прикованы к Монсеньеру,и к нему обращена улыбка. Ей приходилось задирать голову – рядом с невысокой и дородной королевой мсье Арман возвышался как колокольня Сен-Шапель. Ее лицо было наполовину скрыто стоячим кружевным воротником – полупрозрачным и обильно украшенным золотым шитьем, но я разглядел энергично движущиеся губы и живые голубые глаза, обращенные к кардиналу.

В это время из кареты вылез рослый молодой человек, превосходно одетый и с весьма надменной манерой держаться.

– Кто это? – обратился я к Шарпантье, который не проявлял никакого интереса, с одинаковым интересом взирая на королеву-мать и на кайло каменщика у колес кареты. Конечно, он-то не раз бывал в Лувре вместе с Монсеньером! Тем не менее, секретарь совершенно точно понял, о ком я спрашиваю, и незамедлительно ответил своим тихим высоким голосом:– Гастон Орлеанский, Единственный брат короля.Ростом тот был почти с Монсеньера, широкоплечий, темноволосый, с красивым лицом, жирной складкой под волевым подбородком напоминающий свою мать-королеву. Взгляд его, сверху вниз, из-за полуопущенных век, не добавлял почтительности взору, даже когда он обращался к кардиналу. Весь мощный вид принца, несмотря на явную юность, делал Гастона Орлеанского похожим на быка, что, впрочем, соответствовало его астрологическому знаку – он был рожден под Тельцом, двадцать пятого апреля, с разницей в один день с самой Марией Медичи.Как красиво он был одет! Камзол из золотой парчи с разрезными рукавами, сверкающими пуговицами и большим воротником из удивительных кружев – они как будто являли собой единое целое, как будто сложно изузоренное полотно было цельнотканым, без рельефа, который придают кружеву наложенные сверху детали орнамента.– Какое кружево! – восхитился я. – Никогда не видел столь тонкой работы.– Это фламандское, – проинформировал меня Шарпантье. – Из Нидерландов.– Но ведь Нидерланды – это гугенотская земля.Шарпантье без выражения посмотрел на меня своими русалочьими глазами и тихо, но без промедления ответил:

– Я протестант.Я онемел. Первый секретарь Монсеньера – протестант?! Положим, король Анри тоже был протестантом. Какая же светлая голова у этого тихого человека, раз даже его религия не помешала кардиналу приблизить его к своей особе! Помявшись, я выдавил из себя то, что счел наиболее приятным для моего собеседника:– Вы из Нанта?– Я из Пуату, я учился в Нанте, но родился в Куссе-ле-Буа, это в пяти милях от замка дю Плесси.А почему вы решили, что я из Нанта? – мсье де Шарпантье ко всем обращался на ?вы?, такой уж он был человек.– У меня из Нанта был лучший друг, он говорил, что там много… протестантов, – я вовремя проглотил слово ?гугенот?, – мой чуткий собеседник, тем не менее, уловил несказанное слово, его взгляд потеплел. – И еще вы, мсье де Шарпантье, одеваетесь так…

– Как? – по-настоящему удивился тот.– Немодно, – пояснил я. – Без лоска!– Разве скромность не подобает моему положению? – возразил секретарь.?Да какая уж скромность – первый секретарь первого министра!? – хмыкнул я про себя, но ответил серьезно: – Скромный – это не привлекающий внимания, а брыжи по моде Генриха III не привлекают внимания, только когда их носят старики.Он моргнул и потупился, а я продолжил:– Завтра я пойду искать подарок моей сестре Марии, хотите, вместе пройдемся по лавкам на Новом мосту? – я знал, что очень умным и застенчивым людям нелегко дается общение с торговцами, да и с его познаниями о моде секретарь мог, пожалуй, взамен брыжей прикупить воротник-фрезу времен Генриха II.– У меня завтра после обеда выходной, – удивленно ответил Шарпантье. – Благодарю, я согласен.Тут я вновь припал к окну, привлеченным громким серебристым смехом, – Мария Медичи игриво стукнула веером мсье Армана, склонившегося к ней и что-то объяснявшего, указывая на группу каменщиков, возводивших фундамент. Еще раз тронув рукав камзола мсье Армана, она послала ему самую приветливую улыбку, показав свои жемчужные зубы, и направилась к экипажу, подхватив под руку принца Орлеанского, чье тяжелое лицо так и не изменило выражения за все это время.На следующий день мы с Виньи ждали секретаря, околачиваясь в саду. Монсеньер опять заперся с отцом Жозефом и отпустил всех до ужина.

Жан-Поль Виньи исполнял обязанности по охране моей персоны. Высокий, русоволосый, он был похож на пастушью собаку, особенно когда волосы, не знавшие завивки, отрастали до плеч. Его матушка, старший брат и две сестры по сей день жили на болотах Пуату, а Жан-Поль посылал им больше половины своего жалованья. Перед тем, как попасть на службу к Монсеньеру, Виньи поколесил по миру, нанимаясь то к Мансфельду, то к господам из Евангелической унии, участвуя в бесконечной войне к востоку от Франции.– Вот и я, – секретарь предстал перед ними – тонкий и казавшийся еще тоньше в черном платье самого простого фасона, черных же чулках и туфлях, единственным украшением его костюма были брыжи, послужившие причиной нашего сегодняшнего объединения.Я, в воротнике с отделкой из венецианского кружева (Монсеньер забрызгал его чернилами в Компьене и отдал мне) придавал нашей компании яркость, строгий Шарпантье-гугенот – тон, а Виньи в потертом кожаном колете – вес.Мы не дошли до Нового моста, свернув от площади Сен-Сюльпис на улицу Сервандони, где я давным-давно заметил лавку галантерейщика, и решил для начала завернуть к нему, из опасений, что скромный секретарь придет в ужас от толчеи и сутолоки Пон-Нёф.Галантерейщик благодушествовал в дверях своей лавки, привалившись к косяку и засунув большие пальцы в проймы жилета. Завидев нашу троицу, он еще более обрадовался:– Я Бонасье! Галантерейщик Бонасье! Чем могу служить таким достойным, таким прекрасным, таким храбрым господам?Виньи лишь усмехнулся в усы, а вот Шарпантье малость сменился с лица от такого напора, и я еще раз похвалил себя, что не потащил его на Новый мост – Бонасье был просто божья коровка по сравнению с обычно царящимтам торговым неистовством.– Заходите, господа, у меня вы найдете все, абсолютно все, чтобы угодить вашему взыскательному вкусу, – его наметанный глаз сразу определил секретаря как особу, требующую обновления гардероба, а меня – как предводителя этого процесса. – Большой выбор прекрасных шляп, манжет и воротников! Вот, рекомендую, – лучший лен, самый тонкий, такого вы не найдете больше нигде! Отделка плетеным кружевом, ширина в один дюйм, всего 20пистолей!А вот отделка в пять дюймов, кайма фестонами, самый модный фасон, лучшая парижская работа – всего 30 пистолей, и вы, – он закатил от восторга глаза, – вы, сударь, уже одеты как принц Орлеанский!Шарпантье побледнел.– Принц Орлеанский, – я заложил руки за спину и качнулся на носках, обводя галантерейное богатство с небрежным прищуром, – принц Орлеанский носит фламандские кружева! Есть у вас фламандскиекружева?Виньи пренебрежительно хмыкнул. Бонасье задрожал, как гончая, почуявшая кровь:– Мсье! У нас есть гарнитур из венецианских кружев! Вчера из Венеции! – он подошел к резному дубовому буфету и драматическим жестом открыл створки: на черной бархатной подушке лежал воротник и пара широких манжет весьма тонкой работы, с оторочкой в виде узорных треугольников. – Триста пистолей, – интимно понизив голос, произнес галантерейщик. – Только для вас.– Это – венецианское кружево? Это такая же Венеция, как ты – испанский гранд! Это, по-твоему, плетеное кружево? Ты нам что плетешь? Узор вырезан, вырезан в ткани, а потом обшит иголкой! Это ретичелла, которую делают в любой парижской подворотне из куска льна и катушки шелковых ниток, брехливая твоя душа! Кому ты врешь!– Господин, господин, не надо шума, – бурно раскаялся Бонасье. – Всякий может ошибиться, покавы не раскрыли мне глаза, я думал, что это венецианская работа, клянусь Мадонной! Я хотел как лучше…– Иуда тоже хотел как лучше, когда привел к Иисусу римских солдат!Виньи опять громко хмыкнул и принялся засучивать рукава. Даже бледный секретарь двинул головой и опустил тонкую руку на эфес, старательно пряча улыбку. Бонасье завращал своими черными как жуки глазами и молитвенно сложил руки: –Клянусь Мадонной, это не со зла! Пятьдесят пистолей.– Тридцать.– Вы пустите меня по миру! Я разорюсь, я умру от голода! Сорок пять.– Сорок.– Только для вас, любезный господин, исключительно из расположения к вам – по рукам!Так Шарпантье стал обладателем модной детали туалета.

– Хотите, я сейчас же переменю вам воротник? – предложил галантерейщик. – Мигом пришью, и домой пойдете, как наипрекраснейший кавалер? Или куда еще могут отправиться три таких красивых богатых господина, – он заговорщицки подмигнул секретарю, отчего тот залился краской и беспомощно поглядел на меня. Я кивнул.– Пожалуй, лучше переменить, – согласился Шарпантье, снимая перевязь и расстегивая дублет. Бонасье помог ему и через мгновение, притащив катушку шелковых ниток и иголку, бережно отпорол брыжи и принялся пришивать обновку.Провожаемые бурными заверениями в любви и преданности, мы покинули галантерейщика и отправились спрыснуть покупку в кабачок ?Голубая гусыня?.Заняв неприметный столик в углу, мы взяли бутылку анжуйского и заговорили о Пуату. Сам я никогда там не бывал, но много слышал и теперь хотел найти каких-нибудь общих знакомых, знавших мою матушку, отца, и Леона с Фантиной – моих брата и сестру, родившихся там, до переезда нашей семьи в Париж. Мы начали выяснять, для начала, как далеко находится Куссе-ле-Буа от Ла Тремуйля – родины Виньи, как разговор за соседним столом отнял все наше внимание.–Сожгли, сударь, как есть сожгли, клянусь всеми святыми! Вот так привязали к столбу, дубовому, и сожгли живьем, даже не придушили перед тем! А на следующий день – другую! А потом все молодые девушки там кончились, и назавтра жгли уже мальчонку – рыжего да щербатого, вроде как дьяволово семя.–Святая Мадонна!–Истинно, так все и было, у них столбы дубовые стоят на площади – потому что дуб плохо горит, на десяток костров хватает. Так дубовую рощу под корень извели, за десять лет.–А после что было, сударь?–А после пришла нашему полковнику депеша на передислокацию, и ушли мы из того городка.–И чего?–И того, что вошел туда Валленштейн – так он уж сжег всех скопом, прямо в домах – и женщин, и мужчин, и стариков, и детишек.–А король ихний что?–А нет у них короля, есть курфюрст – пожиже графа, погуще барона. Армия – полтора инвалида с аркебузой. Сам жив остался, и то слава Богу.Все эти ужасы рассказывал однорукий усач в потертом камзоле с подшитым пустым рукавом, охотно принимая выпивку из рук слушателей. Лицо его пересекал страшный бугристый рубец, впрочем, уже посветлевший, но свежим он, должно быть, представлял жуткое зрелище.–Гвизарма* зацепила, –процедил Виньи, тоже глядя на шрам. – Пойдемте, господа? – обратился он к нам и пошел к выходу, по пути хлопнув солдата по плечу и положив перед ним на стол золотую монету.–Вы тоже встречались с Валленштейном? – обратился к Виньи секретарь, когда мы уже погрузились на телегу, везущую яблоки по Барбизонской дороге.–Благодарение Богу, нет, –отвечал Виньи. – После Белой горы я решил, что с меня хватит. Я привык воевать с солдатами, а не с гражданским населением.– Это было неизбежно?– Ну так не подыхать же с голоду. Довольствие – что пограбишь, то и твое.– Но мародеров вешают.– Вешают, все деревья увешаны, иной раз по сотне болтается, а солдат все равно жрать хочет, простите, мсье…Шарпантье ничего не ответил, только рассеянно гладил кружевной уголок своего нового воротника. Бывает, что какая-то небольшая деталь меняет облик, так и этот воротник лишил секретаря печати ?провинциал в столице? и избавил от излишнего недружелюбного внимания.А вот Монсеньер воротник заметил сразу.– Вы решили сменить доспехи? – осведомился мсье Арман тем же вечером после ужина.– Коль скоро tutte le strande partono da Roma** –si fueris Romae, Romano vivito more***– смущенно ответил секретарь. – Ваш камердинер помог мне это осознать.– В самом деле? – глаза его высокопреосвященства теперь поджаривали меня, как иезуит – баварскую ведьму.– Умереть – не встать, – ответствовал я, собирая со стола посуду и приборы. – Вот у людей, между прочим, господа носят фламандское кружево, а вы… все в итальянском.– И кто же эти господа?– Да все носят, –упрямился я. – Там сеточка-основа тонкая и ровная, вам шею натирать не будет.Я рисковал, конечно, но вроде бы Монсеньер дергал губой вверх, а не вниз, значит, пребывал в хорошем настроении.

– Мне пора вводить должность смотрителя гардероба, - заметил Монсеньер, и я понял, что фламандское кружево у нас появится.* Боевой багор, по сути.**Все дороги ведут в Рим.***Живешь в Риме – веди себя как римлянин.