В английской глубинке поселились два новых соседа (1/1)
От II. В английской глубинке недалеко от засекреченного экспериментального заводика, поселились два новых соседа, русский и американец. Оба из "дружественных" разведок, для выяснения секретных разработок. Оба пока об этом не в курсе, но потом узнаютВ маленькое окошко за деревянным перекрестьем рамы открывался великолепный вид на ?Аврамовы луга?: зеленая долина и небольшие холмы, по которым каждый день паслись голубомордые овцы – смешные мохнатые тумбочки с кроличьими ушами. Илья любил начать раннее утро с их выгулом. Единственных пастух с ружьем на плече и четыре колли гнали стадо от фермы, расположенной километрах в пяти от его домика, вдоль по склонам. К ночи – загоняли обратно.Идеалистический пейзаж портило только одно – спрятанный в лесу военный завод мог оказаться ядерным, Илье было необходимо по возможности осмотреть округу, взять пробы почв и воды для дальнейшего анализа в лаборатории. Выяснить, как часто и кто его посещает.Из-за подобной близости с объектом требовалась невероятная осторожность и уровень конспирации. Миссия в английской глубинке тянулась долго, уже пошел восьмой месяц. Илья порой сам начинал верить, что никакой он не чекист, а обычный плотник. За все время своего внедрения он получил только два зашифрованных сообщения из штаба. Одно подтверждало цель внедрения, второе сообщило радиочастоты для передачи добытых сведений.Гораздо больше – да почти все время – он проводил за столярным станком. Гладкое дерево слегкой шероховатостью грело ладони. Запах свежих опилок и их мягкость под ногами, скрадывавшая любой шаг, дарил умиротворение. Илья и забыл, что когда-то ему снись кошмары, а порой подрагивали пальцы. Он привык носить шерстяные теплые свитера с высоким горлом, небольшую шляпу с неровным краем, клетчатый шарф и высокие, почти по колено сапоги. Он привык вздыхать на очередную резкую перемену погоды, на частые дожди и пронизывающий северный ветер, гнавший с моря легкий запах соли и сырой травы. Он привык к хриплому лаю сторожевого пса, скребущим по полу когтям, громкому чавканью у миски и хрусту хрящей брошенной кости. Он привык изредка выбираться до небольшой деревушки по другую сторону холмов, выпивать там кружку сладковато-горького верескового эля и в пол-уха слушать, о чем сплетничают местные крестьяне.Он привык, что каждый вечер воскресенья к нему заходит пастух с огромным куском пирога (то мясным, то с грибами, то еще с чем) и неплохим виски. ?Жена запилила. Отнеси да отнеси!? – каждый раз посмеиваясь, оправдывался он. Илья улыбался и сторонился, пропуская его в дом. Жены у пастуха не было, Илья это вычислил еще в первую неделю лежки с охотничьим биноклем.- Ветер сменился, – легко поддерживая разговор и создавая удивительное ощущение доброго приятельства, пожаловался он, сев поближе к железной маленькой печке в углу, – того и гляди, сорвет крышу, повалит сарай. А у тебя хорошо, Оливер. Тепло, уютно. Вот, что значит, руки золотые: наверное, ни одной щели не заделанной нет?- Да брось ты, Уилл. Могу твой дом и сарай осмотреть, где надо подлатать и укрепить, – предложил Илья, достав жестяные кружки, сыр и немного припасенного для таких вечеров темного шоколада. Уильям никогда не скрывал, что любит порой ?порадоваться от живота?.- Был бы признателен, – улыбнулся он, совсем разомлев в тепле.Вытянув ноги ипривалившись к стене, Уильям с полуулыбкой наблюдал, как Илья скоро резал пирог, раскладывал по тарелкам и разливал виски по кружкам.
- А не тоскливо тебе здесь одному? – вдруг спросил пастух, стоило Илье наконец-то сесть за стол напротив.Курякин с легким удивлением взглянул на пастуха. У того на темно-сером свитере крупной вязки тут и там виднелись белесые кудрявые овечьи шерстинки, по сырой ветреной погоде темные волосы совсем вились, ложились черте как, а скулы наливались ярким румянцем после первой же кружки алкоголя. Хмелел Уильям быстро.- У тебя ведь нет никого, кроме Глэдстоуна. А с ним особо-то не поговоришь, – он пространно качнул головой, рассеянно усмехнулся, – в постель с собой не возьмешь.- Подружку решил мне подыскать? – усмехнулся Илья, плеснув обоим еще виски.- Может, и подружку. Почему нет, Оливер?Курякин усмехнулся, промолчав. Да что взять с пьяного фермера в этой глуши? Пьяного, простоватого, по-деревенски раскрепощенного и лукавого? Кто еще из них двоих скучает по чьему-нибудь обществу?Как всегда, Уильям уснул мгновенно. Завалился на скрипучую тахту (негласно ставшей его личным местом) и даже тихо похрапывал. Курякин убрал со стола, поставил поближе к Уильями кувшин воды и бесшумно вышел из дома.Так уж совпало, что прошлой ночью он перехватил сообщение ?заводских?: в ночь ожидали доставку ?свежего груза?. Переодевшись и взяв оборудование в мастерской, Илья легкой трусцой быстро добрался до огороженного периметра в лесу и залег на небольшом пригорке, откуда отлично просматривались подъезды к ангарам.Илья всматривался в бинокль и пересчитывал людей, когда рядом что-то прошуршало. Он не успел перегруппироваться, как кто-то навалился сверху, заставив лежать и закрыв рот ладонью в перчатке.- Вот такой ты, значит, гостеприимный хозяин, а, Оливер?Стоило руке и чужой тяжести тела пропасть, Курякин резко развернулся, натыкаясь на Уильяма.- Ты какого черта здесь делаешь?Он не сразу заметил, что и ?простой фермер из глубинки? приоделся для ночной слежки.- Видимо, то же, что и ты, – Уильям приподнял бровь, это выражение задумчивости никогда прежде за все восемь месяцев Илья у него не видел.- Я давно раскусил, что у тебя нет жены, – не к месту и словно оправдываясь, заявил Курякин.- А я давно раскусил, что ты готов застрелиться в своем деревянном ските. Ой, ну не делай такие глаза, на той неделе ты нашел, о чем поговорить с глупышкой Маргарет.- Да она мне все уши о тебе прожужжала!- Ладно, – прервал ?Уилл?, – запомни этот момент, мы продолжим с него, как только закончим здесь и вернемся к тебе.- С чего это мы вернемся ко мне?- С того, что в моем чертовом пастушьем домике действительно ветер воет из всех щелей и холод стоит адский.Курякин фыркнул.- И ты, конечно же, не скажешь, кто такой и кто тебя послал?- Если возьмешь с той узкой скрипучей тахты к себе в постель, может, и скажу, – от подобной наглости у Курякина аж язык прилип к небу. – А пока подвинься, пожалуйста, не тебе одному утром отчет составлять.