IV. Позволь мне тебя желать (1/1)

За то, чтоб жить, когда среди людейБыл жив Вергилий, я бы рад в изгнаньеПровесть хоть солнце свыше должных дней.Данте Алигьери, "Божественная комедия"Когда я устану жить,Когда я устану петь,К себе меня привяжи,Чтоб сердце моё согреть.Когда я устану петь,Когда не смогу летать,Чтоб глупо не умереть,Позволь мне тебя желать,Позволь мне тебя жалеть,Позволь мне тебя любить,Когда я устану петь,Когда я устану плыть...*Е. ФроловаИ этот отход от всего человеческого и разрыв всех связей является — в отношении творчества (das Schaffen) — самым грандиозным из того, что известно мне по человеческому опыту, а в отношении конкретных ситуаций — самым гнусным, с чем можно столкнуться. У человека в полном сознании просто сердце из груди вырывают.М. Хайдеггер, из писемЭта милостивая природа позаботилась так, что ты во всём найдёшь чему подражать.Непринуждённая рука, небрежно свисающая с подлокотника, была полна невыразимых оттенков. Расслабленно застывшие в полукуполе пальцы так, словно минуту назад кисть обнимала винный кубок и выгибалась у запястья лебединой шеей, когда кубок касался губ, обманчиво тихих. Или - ещё образ - утомлённая ожиданием синьора, протягивающая для поцелуя руку избранным поклонникам на светском рауте. Не сознающее себя смелое и пленительное очарование, запаздывающий раскрыться на рассвете бутон-пятипалая кисть. Сколько же скрытых гибких, совершенных, симметричных линий природа вплела в одну только женскую руку. Да, признаться, он благодарен своему учителю - природе, - что ошибся в ней. Есть области, где любое подражание окажется искажением. В последней картине** руки так и не дали ключа к разгадке.Новоприобретённая подруга, сидящая напротив в углу, в расположении на границе светотени, овеянная лучистой пылью, обросшая сонными тонами не вычурного, в складках, платья из закромов Паолы, - подруга добавляла картине недосказанность невысказанного и разумно умалчиваемого.

Украдкой и Роуз изучала Доктора. В этом человеке (человеке?) обнаружился фотографирующий взгляд, характерный для художников и модельеров, окидывающий и закладывающий на сетчатку образ в целом, - прищур, смазанный в ту же секунду. Или пропадающий посреди разговора, потерявшийся взгляд, - смущение или неловкость были чужды этому философу. — Ты чувствуешь себя дома?Глаза Леонардо загорелись - точь-в-точь мальчуган, жадно внемлющий правилам новой игры. — Открой мне, Роза: что такое дом?Нет, не шутит. Он действительно упустил из мыслей ТАРДИС. И взаправду не терял Галлифрей. — Дом, Доктор... Это люди, которые не покидают тебя даже после своей смерти. Детство, сладкое, которое никогда не отлипнет от рук. Мама... - заглотнув побольше воздуха, - которая...Сидела с прижатой к губам ладонью с минуту, а он всё ещё не сводил с неё этих пустых, настороженных глаз. — Тебе не понятно? — Мне нужно было родиться другим человеком, в другое время, у другой... - слово "матери"*** Роуз не слышала от Доктора. Ни разу.

— Не стоит жалеть, - он откинулся на спинку стула. - Творцам родина полагается редко. Им куда милей временный постой, - неуклюжая улыбка. — Изгнание, - вырвалось у неё больное слово, и покатилось, как камень с вершины, и затонуло, как он, в пропасти тишины.Чтобы телесное благополучие не портило благополучия разума, живописец или рисовальщик должен быть отшельником, и в особенности когда он намерен предаться размышлениям и рассуждениям о том, что, постоянно появляясь перед глазами, дает материал для памяти, чтобы сохраниться в ней. И если ты будешь один, ты весь будешь принадлежать себе. И если ты будешь в обществе одного-единственного товарища, то ты будешь принадлежать себе наполовину, и тем меньше, чем больше будет нескромность его поведения; и если ты будешь со многими, то будешь еще больше подвергаться подобным неудобствам; и если бы ты захотел сказать: я буду поступать по-своему, я буду держаться в стороне, чтобы я смог лучше наблюдать формы природных вещей, то я говорю, что это плохо выполнимо, так как ты не сможешь сделать так, чтобы часто ухо твое не было открыто для их болтовни. Нельзя служить двум господам. Ты будешь плохим товарищем, а еще хуже будет результат размышлений об искусстве. И если ты скажешь: я буду настолько держаться в стороне, что их слова не достигнут меня и не помешают мне, то на это я тебе говорю, что тебя будут считать за чудака; но не видишь ли ты, что, поступая так, ты тоже оказался бы в одиночестве?"Я скучаю, очень. Я столько часов провела в монологах с тобой. А теперь сказать нечего".*** — Не буду далёк от истины - печаль мешает синьорине насладиться песней барда?День выдался знойным. Сентябрьский утренний Рим окружил Роуз тоннами лучей, которые отражались от окон, преломлялись от стекла к стеклу, копились в узких улочках и накрыли с головой, как только гостья из будущего вышла на городское раздолье. Слепящее солнце мешало разглядеть небо тонов незабываемых: от нефритового над головой до серо-василькового по краям. Путь до базара был недолог, и Паола, прихватившая с собой девушку, не сумевшую за ночь сомкнуть глаз, позволила той не только дохнуть раскалённого воздуха, но и лицезреть пёструю оживлённую площадь наедине. Кухарка отправилась по неотложным делам, ибо "белокурая красотка" заверила её, что дорогу домой расстоянием в милю отыщет.Невысокие дома венчали площадь. Не только причудливые переливы отраженного света на облупленных стенах, - блики на подводной спине кита, - не только гремучая и томная мелодия, подчинённая уличному певцу с умелыми руками на лютне, расчувствовали Роуз. Голос неподдельного участия и знакомые интонации отца в тембре незнакомца отозвались внутри плоским всхлипом. — Синьорина?Сфокусироваться на крепкой, бережной ладони. Зажмуриться сильнее и - не отпускать мир из вида. В путешествиях она и думать забыла об обмороках. Но тут - тело так и норовило соскользнуть в трещины, выломанные последними сутками. Прислонилась к стене, и едва не упала на меркнущую мостовую, но человек в плаще удержал. Неизвестный обрушивал на Роуз "тепловые" удары один за другим, тем тяжелее и ослепительнее, чем больше непрошеных воспоминаний всплывало от его случайных слов:— О, вашей матушке не следовало оставлять ненаглядное дитя без внимания. Вы выглядите слегка нездорово...За чёрным, тонкой вязки из грубой шерсти, балахоном приходящая в себя девушка не могла различить лица помощника, зато от жары и рассеяности острее ощущала запах, окутавший её вместе с приобнявшим человеком, - пряный, притягательный, перечный.

— Позвольте, тут всего в десяти шагах спасительная тень. Обопритесь на меня сильнее, синьорина.На стук в высокую дощатую дверь откликнулся скрежещущий засов, в проёме показалась скисшая физиономия дьякона. — Церковь закрыта до... - незнакомец отвёл одну руку от Роуз и резко скинул капюшон. - Ох, это вы, патрон... Прошу меня простить, Выше Высокопреосвященство...Роуз наблюдала эту сцену через дымку, запоздало ловя слова, которые мало что значили. Её волновало, что к себе прислушаться было не менее затруднительно. Дурное двойственное ощущение – словно ты одновременно и судно, терпящее крушение, и айсберг, кровоточащий от вонзённого в гребень носа корабля. Разыскивая во времени того, кто от этого времени убегал, она не заглядывала под верхушку, а вот же, сейчас эта глыба от мельчайшего укола сочувствия начала таять, жечь зардевшиеся скулы. Да и римское солнце не осталось в стороне.Странные забота и приветливость человека, подобные тем, что исходили от скрывшегося в тени неведомого доброжелателя, некогда, давно, вроде в прошлой жизни, пожелавшего ей счастливого Рождества. Почему это глухое воспоминание пришло в голову рядом с итальянцем, Роуз не представляла, хотя догадывалась, что, как любая женщина, изголодалась по рядовому мужскому вниманию. Хотя бы химию можно объяснить, она без примесей, - справедливо, вовремя сработала тогда, когда скиталица по вселенным вернулась к земной жизни и обратилась к домашним заботам. Стала обычной женщиной."Слёзы Флоры****... Боттичелли не прошёл бы мимо этого великолепия. Хотя, несомненно, бедственное лицо ему ни к чему. Будто из Помпей возвратилась..."Роуз подвели к уступу, пыльному, как в склепе. Впрочем, света в церкви было не больше, чем в подвале: лучи, просачиваясь сквозь высокие оконца, касались только края фресок, не спускаясь к мирянам. Лишь у алтаря были зажжены свечи; от их неусыпного света подрагивал мглистый воздух, сочащийся благовониями. В протянутом платке девушка скрыла на секунды лицо.

— В чём дочь мою могу я взять на поруку?Роуз встретила чуткий взгляд. На озабоченно-серьёзном лице выделялись приподнятые брови и переменчивая улыбка плотно сомкнутых губ. Привлекательность священника усиливалась игрой теней, таинственно опавших после того, как он наклонил голову. — Я... Спасибо, я справлюсь, - удачная попытка удержать улыбку, ещё один взметнувшийся взгляд на ободряющую фигуру ("Занятно, сколь точна вышла б стрела, коль у оленихи был бы её взгляд?"). - Мне намного лучше. — В таком случае, вам не помешает найти провожатого до дома, - попечительный тон от него она, как от пастыря, ожидала. Выйдет и сей момент найдёт для неё добровольного, что ли? — Я справлюсь, падре. Спасибо ещё раз.В дальнем углу распевались двое певчих. Два голоса, выступающие в гармонично слившихся созерцании и восторге, взмывающие под гулкий купол, а вслед за тем низвергающихся, как струи фонтана, на каменное основание храма басами мессы. Роуз подавила мимолётную тягу к сумеречному ноеву ковчегу, но обернулась к человеку, который всё ещё стоял у стены и наблюдал за ней: — Разрешите, святой отец, узнать ваше имя.В паузу, сделанную, как ей показалось, нарочно, потому что во взгляде блеснула смешинка то ли от её наивности, то ли от чрезмерного любопытства, Роуз поспешила вставить этикетные слова: — ...чтобы знать, за кого благодарить... — Карло Вентреска, - спокойно перебил её священник, и, подняв капюшон и отвернувшись, соизволил попрощаться: — Иди с миром.Отчуждённость его последних слов была вызвана своевременным воспоминанием, о котором Роуз не могла знать. Он следил за девой с того момента, как она распрощалась с показавшейся ему знакомой женщиной. Для его службы третий глаз был нелишним, а примечание всего потенциально неблагонадёжного вошло в привычку ещё в молодости. С недоброй ухмылкой отметил кардинал, что чутьё его не подвело: та женщина была в прислуге у Леонардо да Винчи, рисковавшего попасть в опальные художники. Этим вечером их ждал неприятный визит.

Напрасно он назвал своё имя. "Старею, - думал сорокалетний Карло с иронией, - обратился к женским чарам".***С каждым шагом Роуз вдавливала в мощёную улицу неистребимую оставленность, беспомощность оторванной от стаи птицы. Разница была лишь в том, что сгинувшая за морем стая её не покидала. Она сама решила, что в бескрылом существовании выбор есть. Птица же, с опорой на себя и сильных сородичей, полёту может предпочесть только смерть - а значит, ничего.Поверить в то, что друг-с-перевёрнутыми-крыльями - то бишь Доктор - разглядит в ней феникса, хотелось очень, как в детстве - жгуче-неизбывно.Роуз не помнила, как добрела до дома. Пришедшее осознание, что час назад она благодарно прислонялась к плечу того, для которого работы Леонардо да Винчи могли быть неугодны и даже возмутительны, покоробило.Опыт не оставлял надежды на случайность, и потому, когда под вечер Паола с обычным стуком, но предостерегающим для Роуз взглядом вошла, чтобы известить о прибытии кардинала, девушка уже была готова к нему. Почти. Потому что навстречу вставшему из-за стола Леонардо бойко выступал утренний знакомый - итальянская версия Джека Харкнесса. Только теперь он порождал судороги страха и тошноты.