9. (2/2)
Марлен фыркает, откидывается назад, позволяет его холодным пальцам прикасаться к пульсирующей от боли коже. Жжёт. Сильно. Марлен сжимает рукой здоровое бедро.
— Лисичка, если ты продолжишь так дёргаться, половину банки нашей жрицы я истрачу впустую, — он раздражённо шипит, продолжает аккуратно распределять субстанцию по коже. — Я знаю, что больно. Потерпи, лисичка, это скоро пройдёт.
— Это нихрена не помогает! — Марлен хочет плакать, кусает собственные щёки изнутри.
— Ешь свой хлеб молча.
Всё горит огнём, но она повинуется. Теперь ест уже медленно, без особого энтузиазма, через силу проталкивает куски в горло, борясь с ощущением отвратительного жжения в груди.
Астарион за это время принимается за бедро, обильно обмазывает проглядывающие участки кожи мазью, а на шипение Марлен не придумал ничего лучше, чем дуть на раны, словно она маленький ребёнок. Словно это поможет. В какой-то степени да, это помогло, как минимум на несколько секунд ужасного жжения не было.
— Что мне такого тебе рассказать, чтобы ты отвлеклась?
Марлен уныло жуёт хлеб, её уши опущены вниз, лишь изредка кончики трепыхали от новых звуков где-то вдалеке.
— Ты идиот, — бубнит она в хлеб, но не даёт Астариону возразить, добавляет: — Расскажи что-нибудь идиотское. Всё что угодно.
Астарион вытирает пальцы от мази с помощью завалявшейся в её рюкзаке тряпки и садится вновь у здорового бедра. Он молчит, Марлен успевает доесть хлеб и полностью выпить воду из бурдюка. Вытирает рот от крошек, прячет запястья под ладонями, изредка чешет ногтями шероховатые шрамы. Фантомно болит. Марлен сильно сжимает запястья руками, смаргивает ощущение боли. Вряд ли ответит. Она бы на его месте не отвечала. Руки тянутся к верхней рубашке, Марлен зацепляется за неё пальцами и оттягивает обратно к себе. Машинально натягивает рукава и застёгивает пуговицы, перчатки и ремни лежат рядом. Она их тоже надевает, стягивает перчатки туго за верёвочки, чтобы не слетели. Нужно будет спуститься за ножами и стрелами к трупу той твари.
Она слышит, как за ненадобностью Астарион поражённо выдыхает.
— У меня на трусах есть вышивка.
Марлен останавливается в затягивании перчаток, переводит взгляд на Астариона. Чего?
— Что? — она слышит, как её вопрос отдаётся эхом по витиеватым ходам пещеры. Значит, всё-таки сказала вслух.
Она видит, как мнётся Астарион, пытается подобрать слова.
— Ну, ты попросила сказать что-то идиотское, — он пожимает плечами. — Это первое, что пришло мне на ум.
Марлен не может подобрать слов. То открывает рот, то захлопывает его. Она чувствует, как губы сами собой расплываются в улыбке. Она закрывает рот рукой, хихиканье вырывается из её горла с такой скоростью, что не успевает опомниться, как уже ярко и громко смеётся.
Астарион недоумённо смотрит на неё и её попытки перестать смеяться. Она делала всё, — закрывала рот и лицо руками, прикусывала палец, — но всё равно продолжала смеяться, пока не ойкнула от острой боли в животе. Даже после этого она не переставала хихикать. Марлен видела, как с каждой секундой её смеха уши Астариона планомерно шли вниз, уголки губ мягко расходились в подобие улыбки, а его глаза наконец стали больше похожими на щенячьи.
— Боги, прости… — Марлен всё ещё посмеивается, пытается отдышаться, смахивает пальцами влагу с ресниц. — Прости, мне не стоило…
— О, нет-нет, всё нормально, — Астарион машет головой, идеальные кудри, запачканные в пыли, лезут в глаза, он их смахивает. — Не думал, что такая банальщина может тебя рассмешить.
Марлен кусает губы, сдерживает улыбку, кивает. Руки грязные, под ногтями черно.
— Да, я особо не сильна в юморе, — она пожимает плечами, смотрит на него. Он близко, он смотрит на неё. Его плечо касается её. В его глазах что-то печальное, морщины глубокие. Он мажет вниз по её губам, по её улыбке. — Говори такое почаще, — теперь смотрит в её глаза, в них удивление. Он выдаёт тихое «хорошо», кивает слегка, даже незаметно. Марлен незаметно щипает себя за руку. — А что вышито?
Астарион усмехается, проглядывают кончики клыков. Он прочищает горло, в привычной для себя манере выдаёт:
— «Если ты это читаешь, ты либо уложил меня в постель, либо обезглавил. В любом случае, тебе повезло».
Марлен фыркает от смеха.
— И я узнала об этом в пещере кишащей пауками, — от идиотской ситуации хочется смеяться. Она пихает Астариона в бок, красные глаза вновь смотрят на неё. — Тебе стоит добавить третий вариант.
Теперь уже смеётся Астарион. С запрокинутой головой, широкой улыбкой и проглядывающими клыками.
— «Либо ты та, кого я спас в вонючей пещере»?
Марлен хмыкает, кусает губы. Её глаза смотрят вниз, пальцы машинально вычищают грязь из-под ногтей. Наступает тишина, Марлен она нравится. Она хорошая, спокойная, комфортная. Такая, какая должна быть.
Желудок полный, в голове нет навязчивых мыслей. В пещере холодно, но под одеждой тепло. Она чувствует тепло. Она чувствует себя живой.
Астарион встаёт с места со словами, что нужно забрать стрелы и её ножи внизу. Марлен хватает его за штанину, просит обратить на себя внимание. Он поворачивает на неё голову с приподнятой бровью, красные глаза следят за её рукой.
— Будь осторожен, — только и говорит она, прежде чем отпустить ткань. Глаза опущены вновь на ногти, она чувствует его взгляд на собственной макушке.
Он ничего не отвечает, быстро скрывается внизу пещеры. Неловко. Она никогда подобное не говорила лично ему. Марлен успокаивает себя тем, что без него попросту не выйдет отсюда. Поэтому он нужен ей в целости и сохранности.
Марлен вздрагивает. Привкус железа на языке и небольшая боль. Прокусила губу. Она прячет её, зажимает ранку языком, чтобы остановить кровь. Пальцы снова тянутся к верёвочкам на перчатках, туго стягивают. Плечо ноет, пощипывает. Наверняка швы разошлись.
Бедро или, как минимум, ногу, она уже не чувствует. Возможно, это плюс. Или, возможно, она останется без ноги. Это минус. Стоит попробовать встать. Хотя бы на здоровую ногу. Марлен хватается рукой за каменную стену, переносит вес на здоровое бедро и упирается стопой. Она приподнимается медленно, вновь переносит вес, уже на таз, упирается им в стену. Марлен глубоко вдыхает и неуверенно, совсем немного, переносит вес на правую ногу. Та стреляет с такой силой, что Марлен приходится обратно перевести вес и закусить костяшку пальца, чтобы не завизжать от боли.
Лучше не вставать. Пока не откажет нога или пока она не умрёт от потери крови. Марлен неуклюже шлёпается обратно. Она не знает, что ещё можно сделать. Казалось, будто Астариона не было целую вечность. Эхом разносятся его тихое бормотание и шаги.
Под пальцами попадаются мелкие камни, получается набрать целую горсть. От безделья, Марлен начинает кидать камни в соседнюю стену.
Астарион приходит спустя несколько минут с совершенно другой стороны, даже чуть более радостный, чем до своего ухода. Она видит у него стрелы, которых было явно меньше, свои ножи и кучу остального хлама.
— Лисичка, ты не поверишь что я нашёл!
— Думаю, ничего хорошего, так?
— Почти, — он бережно оставляет всё найденное рядом с ней и начинает перебирать. — Нашёл я нам проход в Подземье. Не самый удачный конечно, но, наверняка, мы сможем пожертвовать парой-тройкой добровольцев, которые выступят в качестве любителей падения с высоты. Например, Гейлом. Или Шэдоухарт. Что думаешь?
— А они будут в курсе, что являются добровольцами?
— Пф-ф-ф, — Астарион фыркает от смеха, закатывает глаза. — Нет, конечно! — он берёт из кучи найденного тёмный аметист и кладёт к себе в рюкзак. Похож на вставные глаза с той жуткой книги. Среди кучи всего стоят сапоги. — Выход я не нашёл, но зато теперь есть новая обувь для Гейла.
Марлен не отвечает, хмыкает, рассматривает кучу склянок с ядами, следит за его руками. Его пальцы отодвигают пару склянок в её сторону.
— Здесь жила дроу-фанатичка, — поясняет он чуть погодя, когда Марлен крутит в руках маленький остроконечный бутылёк яда дроу. — Это ей ты подпалила мордашку.
— Что? — Марлен удивлённо поднимает на него голову, ноготь большого пальца скользит по стеклу бутылька, неприятно скрипит. Её уши трепещут, и она морщится.
— Тот огромный паук был матриархом, — Астарион машет головой в сторону обрыва. — Дроу превратилась в паука, чтобы отдать дань Ллос, — когда он замечает замешательство в её глазах, то недовольно хмурится, поджимает губы. — Я думал, что ты знаешь хотя бы часть своей… истории.
— Я не… — Марлен моргает, на её лице появилась задумчивость, будто она пытается что-то вспомнить. — Я не… дроу.
— Это мы уже выяснили. Я имею в виду, что ты эльфийка, — Марлен вновь поднимает на него растерянный взгляд, пару раз моргает. Её уши прижались ближе к волосам. — И ты должна знать хотя бы то, чем дроу Ллос занимаются и… — он, явно не удовлетворённый тем, как она продолжает на него смотреть, выдыхает и произносит: — I'quelin Mori'Quessier naa ba Mori'Quessir<span class="footnote" id="fn_37377636_0"></span>?
Марлен непонимающе моргает, пододвигается чуть ближе. Она впервые слышит этот язык. Точнее, нет, припоминает, Эльдас и Видир разговаривали на нём во время перерывов. Это… эльфийский?
— Чего?
Когда Астарион видит замешательство на её лице, машет головой. Он тоже в замешательстве. В безумном замешательстве. Он вновь машет головой, его глаза начинают бегать по безделушкам около него. Он выдыхает.
— Ладно, начнём с начала, — он вновь смотрит на неё. — Ты знаешь эльфийский? — Марлен несколько секунд сидит неподвижно, а после мотает головой. — В смысле? Ты не знаешь?.. Ладно, это многое объясняет.
— И что же это тебе объясняет?
Астарион не отвечает, жмёт губы. Его взгляд расфокусирован, он явно находится далеко в своих мыслях. Марлен отворачивает от него голову, вновь осматривает бутыль яда.
Повисает тишина, в которой Марлен успела пересчитать не только свои стрелы в колчане, но и стрелы в колчане Астариона. Ещё она успела несколько раз перевязать перчатки и затянуть потуже накладки с ножами на сапогах. Астарион всё молчит, но продолжает перебирать найденный мусор.
Неловко. И хоть она уже выяснила, что на данный момент времени её можно считать одноногой, желание побыстрее вылезти росло с каждой секундой. Каждые десять секунд капала вода. Некомфортно. Марлен начинает ёрзать на месте, неосознанно прислушивается к воде, словно он за ней придёт. Он придёт за ней, но не в этой гребанной пещере. Его здесь нет и никогда не будет. Марлен набирает в лёгкие много воздуха, старается справиться с паникой. Она сжимает руки в кулаки, прячет их между ног. Сжимает их всё сильнее и сильнее, ногти больно впиваются в кожу. Она жива. Она не в подвале. Он далеко и не найдёт её здесь. Всё внутри болит, связывается узлом. Фантомно болит между ног. Там нет ниток, нет ужасной картины и нет ошмётков её собственного мяса.
Марлен вновь набирает грудью воздух и выдыхает.
— Болит?
Внезапный вопрос от Астариона заставил Марлен вздрогнуть. Она ничего не отвечает, боится двигаться из-за сильно дрожащих рук. Она мелко кивает, прикусывает щёку изнутри. Он думает, что болят раны. Пусть продолжает так думать.
— Пойду попробую найти другой выход.
Он исчезает так же быстро, как и сказал это. Марлен чувствует, как начинает дрожать всем телом. Страшно. Больно. Хочется домой. Эхом звучат ругательства Астариона, он совсем недалеко.
***
Она здесь уже долго. Слишком долго. Она не чувствует своего языка. Она так давно не слышала свой голос. Только крики. Она слышит их каждый день. Они внутри. В её голове. Она сходит с ума? Нет, если бы она сошла с ума, то для неё это стало бы нормой. Она прижимает каждый день плечи к ушам, чтобы заглушить это.
Ей так хочется умереть. Она один раз почти умерла от голода, но её спасли. Её оставляют в этом аду за всевозможные грехи, что она совершила в своей жизни. Никогда она не чувствовала такой боли, как в момент, когда она снова открыла глаза в этом подвале. Она ревела, помнит, как надрывалась, просила, чтобы это закончилось. Она просила, чтобы её убили. Собачки Брана смеялись над ней, говорили, что он не отпустит её, пока не сдохнет сам. А потом она перейдёт к его сыну. Там был его сын.
Прачка заставила съесть её чёрствый кусок хлеба. Он был противным на вкус, но таким вкусным. Он был с плесенью. Она отчётливо помнит вкус. Её кормят плесневелым хлебом раз в неделю, если она будет послушной. Если, по мнению Брана, она непослушна, её лишают хлеба на месяц. Теперь она считает время по кускам хлеба. Она здесь примерно год и пять месяцев. Или шесть. Один раз она была непослушной, молчала во время изнасилования, за что её лишили хлеба. Моют её только когда нужно отнести к нему. Именно отнести. Ноги больше её не держат. Они очень сильно дрожат, даже когда она держится за туалетный столик. Только так она может стоять. Он унижает её каждый день, заставляет смотреть на себя в зеркало в течение часа после насилия. Она не может стоять нормально, но приходится сквозь боль страдать. Она знает, что будет, если хоть пошатнётся.
Один раз она чуть не упала. Она слышала щелчок пальцами, а потом её ударили в живот и заставили стоять два часа. Её тогда вырвало желчью прямо на медвежий ковёр, а этого Бран стерпеть не мог. Её вновь отправили в подвал и подвесили на колонне на час. Должна была висеть час. О ней забыли. По звуку воды с потолка она провисела так сутки. Она не чувствовала рук когда её наконец опустили. Мышцы ныли и зудели. Так хотелось лечь и уснуть в мягкой постели. Так хочется домой.
Там Милла наверняка не может уснуть. Кошмары мучают. Может она до сих пор приходит в её комнату ночью и хочет её найти. А может она уже её забыла.
Она обещала ей вернуться как можно скорее.
Щёки горят. Плачет. Она не может вспомнить ни минуты, когда бы она не ощущала отвратительную боль в висках и следы слёз на лице.
Она ощущает себя грязной. Испорченной. Ужасной. У неё иногда мелькает желание отрезать себе абсолютно всё, что связывает её с собой. Она хочет выколоть себе глаза, срезать лицо, отрезать волосы. Она хочет стать ничем. Чтобы у Брана больше не было мотивов мучить её. Но он найдёт ещё. Он всегда находит.
***
Марлен вновь глубоко дышит. Расслабляет мышцы, чувствует, как натянута в спине. Она часто задаётся вопросом, когда это кончится. Скорее всего, никогда. Марлен не знает.
Она ведёт ухом, слышит шаги Астариона, наблюдает, как он перекидывает через плечо свой рюкзак.
— Я нашёл выход.
Он выглядит озадаченным и даже слегка беспокойным.
— Всё в порядке?
— В полном, — он отвечает слишком резко и быстро, запинается на долю секунды, отводит глаза. Врёт. — Просто наш выход, — почти разваленная стена. А у нас, как назло, нет под рукой ни бородатого волшебника, ни брюнетки-жрицы.
— Может бомбой попробовать? — Марлен боится, что её голос дрожит. Тело мелко дрожит от любого взаимодействия.
— Я не намерен тратить настолько ценный ресурс на идиотскую стену.
— Другого варианта нет, — Марлен смотрит на него. Астарион молчит, его пальцы слишком сильно сжимают лямку рюкзака. Осознание приходит не сразу. Он хочет оставить её здесь. — Ты же… О, ну да, конечно, — Марлен вмиг хмурится, резко хватается рукой за стену, пытается подняться. От него другого ожидать не пришлось. Всё вернётся на круги своя. Сама разберётся. Она чувствует, как его рука обхватывает её локоть. Резко оступается на больное бедро, пытаясь убрать руку из его хватки, вскрикивает, шипит. Ресницы намокают. Она слышит, как Астарион подходит ближе. — Не трогай меня. Сама разберусь.
Он бормочет себе под нос что-то в стиле «упрямая сука», когда Марлен наклоняется за рюкзаком. Эльфам нельзя доверять. Никогда. Ей, видимо, стоит вырезать это на себе. Ей не нравится, как она пытается ему помочь, пусть даже и совсем немного. Ей должно быть плевать. Всегда было и должно быть. Всё внутри сжимается, особенно концентрируется под рёбрами.
Она дёргает ухом, слышит резкий шорох и даже не успевает обернуться, как что-то тупое, но твёрдое, бьёт по затылку.
***
Марлен требуется слишком много времени, чтобы уснуть. Мысли каждый раз режут голову с новой силой, чем Милла охотно пользуется. Она знает, что первые часы ночи Марлен не спит.
Марлен прислушивается к скрипу половиц в доме. Детские ножки всегда пытаются быть тихими, но всегда наступают на одну и ту же обветшалую половицу, которая издаёт самый неприятный негромкий звук. Милле приходится повиснуть на ручке, чтобы открыть дверь. В её руках Мишка. Она крепко прижимает его к груди, подходит к кровати тихо, по крайней мере, пытается, тихо, почти беззвучно зовёт:
— Марлена. Марле-е-ена-а-а, ты спишь?
— Кто-то говорил, что после игрушки кошмары сниться не будут, — Марлен открывает глаза, смотрит на стоящую у кровати Миллу. В её щенячьих синих глазах видно, что чувствует она себя виноватой. Она смотрит в пол, слышно, как топчется на месте, потирает ступни друг об друга. Ночью дома холодно. Марлен поднимает одеяло со стороны Миллы, приглашает лечь. — Залезай давай, — мелкая воодушевлённо и неумело заползает в постель. Она обнимает холодными ногами бедро Марлен. — Не хватало, чтобы мне ещё прилетело от мамы, когда ты заболеешь.
— Ты поганка, — обиженным тоном заявляет мелкая, утыкается носом в её плечо и закидывает одну руку ей на спину.
— Я хотя бы не врушка.
Милла не отвечает, стискивает в кулак рубашку Марлен.
— С тобой спокойней. Нет страшных звуков, — страшные звуки — завывание ветра за окном или гроза, если она есть. Марлен привыкла к ним, а слишком впечатлительная Милла готова залезть в любую дырку от страшного звука. — Спой песенку, пожалуйста.
И Марлен споёт. Тихо, почти ей на ушко. Она будет качать её, гладить, целовать и лелеять сколько потребуется. Она готова всё для неё сделать.
Ей даже импонирует, что Милла приходит именно к ней, а не к маме. Кошмары, помощь или совет, — она пойдёт к Марлен. Милла называет её «супер-сестра-поганка». И Марлен не знает, за что она стала таким примером.
Они всегда спят до самого утра вместе. И пока Милла действительно спит, Марлен плавает в мыслях до самого утра.
Она не помнит кровных родителей, каждый раз задаётся вопросом, почему её бросили. Внутри растёт неприязнь и даже ненависть к ним. Марлен крепче обнимает Миллу, зарывается носом в рыжих непослушных волосах и пытается не думать об этом. Пытается. И не получается. У неё есть прекрасная семья, которая любит её. А она сидит в мыслях о возможных родителях.
Марлен вздрагивает от мысли, что ненавидит она не родителей. Себя. За то, что она родилась не такой.