Тонкая вуаль (1/1)
— Кажется, пора со всем этим заканчивать, — уставший, вымотанный этим ночным бдением Джон едва способен сейчас хотя бы пару слов связать во что-то осмысленное. Поиск информации по очередному расследованию затянул их настолько, что они оба не заметили, как в неплотно задёрнутые шторы в дом 221Б по Бейкер-стрит стало заползать серое лондонское утро. — Шерлок… — Джон отрывает слезящиеся глаза от экрана ноутбука и практически давится воздухом, когда взгляд его падает на детектива, сидящего напротив него за небольшим столом, вечно заваленным какими-то вещами и откровенным хламом.
Шерлок сидел вполоборота, скрестив по обыкновению длинные пальцы и положив на них подбородок. Бледный, с резкими чертами лицами, окутанный неверным светом лампы, завёрнутый в резные тени точно в тонкую вуаль, он больше походил на античную статую, высеченную из мрамора рукой гениального скульптора, чем на человека из плоти и крови. Настоящий шедевр искусства, который отчаянно хотелось спрятать от всего мира.
Джон отдал бы всё сейчас только за одну-единственную возможность коснуться, провести ладонью по лицу, заглянуть в эту небесно-голубую гладь и раствориться в ней без остатка.
Каждый раз, когда Джон скользил взглядом по лицу Шерлока, его охватывало странное чувство, точно он старался разглядеть то, что невозможно было объяснить словами. С первых же мгновений их странного знакомства, случившегося в морге Бартса, Джон понял, что жизнь его уже никогда не будет прежней. Он помнил, как виртуозно Шерлок тогда жонглировал словами и выдавал по крупицам правду о так и не вернувшемся с войны докторе.
Шерлок — этот практически лишённый связей с миром гений, холодный и беспощадный в некоторых вопросах, зачастую напрочь лишённый такта — заворожил его при первой встрече, и это восхищение только росло день ото дня.
Ты смотришь, но не наблюдаешь.
Слова, что так часто повторял ему Шерлок. Не с целью обидеть, задеть или на самом деле принизить интеллектуальные способности Джона, но чтобы подстегнуть его мозг копать глубже, проникать в самую суть явлений.
А Джон и не хотел наблюдать, не хотел анализировать и вычленять информацию, собирая портрет по крупицам. Не хотел давать всему этому определений, загонять себя в рамки. Он просто хотел смотреть. Наслаждаться. Пожирать глазами и восхищаться. Он ловил каждое движение Шерлока: лёгкий прищур небесной голубизны, поворот головы, быстрые движения длинных пальцев, которые с одинаковым изяществом держали скрипку или сигарету или же копались в трупе.
Джон любил смотреть, как Шерлок замирает перед книжными полками, следил взглядом за тем, как скользят тонкие пальцы по корешкам. И до дрожи на кончиках пальцев хотелось ощутить на себе эти прикосновения. Хотелось подойти ближе, встать плечом к плечу, чтобы почувствовать тепло чужого тела и ощутить слабую нотку того терпкого парфюма, что всегда кружил голову и вынуждал судорожно втягивать носом воздух.
И в такие моменты желание, тщательно спрятанное под дружеской улыбкой и участием, вспыхивало с новой силой — так лёгкое дуновение ветерка разжигает пламя из искры.
Порой Джон ловил себя на глупой в своей абсурдности мысли, что завидует всем тем предметам, которых касался Шерлок: скрипке, на которой тот играл, или сигарете, фильтр которой сжимали бледные губы. Он восхищался тем, как легко, непринуждённо и элегантно даже Шерлок всегда ощущал себя в том, что было его миром. И ему отчаянно хотелось, чтобы Шерлок включил его в свою парадигму мира, подарил хотя бы толику того внимания и этого священного почти трепета, с которым детектив посвящал себя любимым делам.
Джон так любил те вечера, что они проводили вместе в гостиной на Бейкер-стрит. Каждый, сидя в своём кресле, был настолько погружён в собственные дела и размышления, что зачастую за весь вечер они перебрасывались всего лишь парой фраз. Но им не нужны были пустые разговоры, только бы не висела между ними тишина.
У них был мир. Их собственный, тот, что не доступен был для окружающих. Они творили его из взглядов, брошенных украдкой, из кружева невысказанных слов или завуалированных посланий, смысл которых был понятен только им двоим, из лёгких прикосновений тогда, когда в них особенно нуждались.
Порой Джон ловил на себе взгляд Шерлока: долгий, внимательный, изучающий. Детектив никогда не отводил глаз в такие моменты — отступать было совсем не в его правилах, о чём бы ни шла речь. И Шерлок смотрел так, что у Джона замирало всё внутри. А все эти вычурные фразы про глаза, смотрящие в душу и видящие насквозь, не казались больше глупыми метафорами и всего лишь книжным бредом для домохозяек.
Джон хотел бы просто протянуть руку и коснуться Шерлока, поймать то неуловимое нечто, что плавало в воздухе между ними. Но ему мешал страх быть отвергнутым и непонятым. И пусть в каждом взгляде, в каждом жесте и лёгком прикосновении угадывался тончайший намёк на то, что между ними было нечто более сильное и глубокое, чем партнёрство и дружба, но они оба не готовы были к тому, чтобы перейти черту.
Порой между ними проскальзывала какая-то мимолётная искра, почти незаметная, но Джона в такие моменты прошивала дрожь, а сердце заходилось в груди. И никакие слова были уже не нужны, за них говорили глаза.
И это хождение по тонкому канату, висящему над пропастью, привносило свою пикантность и напряжение в их общение. Никакой страховки, никаких правил — только те рамки, что они установили для себя сами.