Эпилог второй (2/2)
По адресу в Знаменском предместье Иркутска, указанному в Аниной записке, переданной третьего дня через отца Николая, оказался двухэтажный деревянный дом на каменном фундаменте, в три окна по фасаду, с высокой крышей и флигелем. Вот во флигель-то и надо было Штольману. Перед домом стояла подвода с мешками, суетились грузчики под присмотром приказчика. Тот бросил на Штольмана подозрительный взгляд, и стало понятно, что без объяснений пройти мимо него во двор не получится. Вид у Якова Платоновича был сейчас не самый каторжный, за вчерашний день ему удалось привести себя в относительный порядок, но у приказчика глаз был намётанный и смотрел он недобро. Штольман дёрнул подбородком, гладко выбритым впервые за три с половиной года и ощущавшимся совершенно чужеродно. Не к месту вспомнилось, какое тягостное впечатление произвело на него вчера собственное отражение в зеркале. Он и раньше был очень сильно старше Ани, а теперь... Руки невольно сжались в кулаки. Делать нечего, надо идти, потому что его ждут.
- Яков Платонович, это Вы? - спросили за плечом.
Резко обернувшись, Штольман застыл от удивления. Человек, хорошо знакомый по Затонску, улыбался широко и радостно.
- Ульяшин? Михаил Иванович? - каркнул он, видно, от удивления что-то с голосом сделалось.
- Он самый, - обрадовался знакомец.
- А как Вы здесь?
- Прибыл с Анной Викторовной, вроде как телохранителем. Она не сообщила Вам?
Штольман только головой покачал: об Ульяшине в последнем Анином письме не было ни слова. Впрочем, там вообще мало что было, кроме обиды и гнева. Как-то она его сейчас встретит?
- Пётр Иванович сам хотел ехать, - пустился в объяснения Михаил Иванович, - но ногу сломал в конце июля и до сих пор сильно хромает. А барышня ждать ни в какую не соглашалась, вот братья Мироновы и стали искать надёжного человека. Ну, я и вызвался, за нашей барышней присмотреть - святое дело.
- А служба как же? - спросил Штольман.
- Так уволили меня из полиции вчистую, Яков Платонович, ещё в марте. Подозреваемого я сильно избил, - повёл плечами Ульяшин. - Купца второй гильдии Севастьянова. Не знаю, помните ли Вы его...
Фамилия показалась знакомой, но припомнить человека не удавалось.
- И было за что?
- Ох, было, Яков Платонович, - горько усмехнулся бывший околоточный. - Только доказать не получилось. Спасибо Антону Андреичу, от суда он меня отвёл, обошлось увольнением. Он Вам кланяться велел и письмо с Анной Викторовной передал.
Штольман кивнул. По письмам Ани он знал, что бывший помощник следователя за три года дорос до начальника следственного отдела, остался барышне Мироновой настоящим другом и зла на своего бывшего начальника не держал.
- Так что же, Вы вдвоём с Анной Викторовной добирались?
- Втроём, Яков Платонович, - Тут Ульяшин усмехнулся каким-то совершенно озорным образом. - С Лизой Жолдиной. Помните, была такая у мадам в заведении? Только Вы её теперь вовсе не узнаете, так она изменилась. При Анне Викторовне она теперь вроде компаньонки. Мария Тимофеевна очень против была, но барышня, как всегда, всё сама решила...
Слов у Штольмана не находилось. Ну, Анна Викторовна!
- И как... доехали? - выдавил он, понимая, что молчание затянулось.
- Вполне благополучно, - немедленно заверил его Ульяшин и продолжил, понизив голос: - До Томска мы и вовсе ехали с человеком полковника Варфоломеева и двумя солдатами, так что и лошади, и постой - всё было в лучшем виде. А от Томска до Иркутска - тащились с купеческим обозом целых десять дней, зато знакомства завели. На перегоне под Ачинском у жены хозяина обоза, купца Белоголового, преждевременные схватки начались, так что Анна Викторовна ребёночка приняла у неё. После такого нам и жильё в Иркутске искать не пришлось, хозяин сам предложил в одном из его домов остановиться.
Штольман вздохнул, удивиться ещё больше просто не получалось.
- А Вы... один к нам? - спросил тем временем Ульяшин, возвращая его в реальность.
- Я священника тюремного по делам в Иркутск привёз, - ответил он отрывисто. - Отпущен до шести часов... без конвоя.
- Это просто замечательно, - обрадовался Михаил Иванович. - А то меня Анна Викторовна высматривать Вас отправила и, если что, конвойного на себя взять. Пойдёмте тогда поскорее, Вы как раз к обеду прибыли...
Штольману было сейчас совсем не до еды. Ульяшин что-то сказал хохотнувшему приказчику и провёл Якова Платоновича ко флигелю. Распахнул дверь в небольшие сени, где всё почти место занимала не разобранная пока поклажа. Штольман шагнул в полумрак, споткнулся обо что-то и вдруг замер, отчетливо расслышав из-за пока ещё закрытой двери Анин голос.
- Вы идите, - сказал его сопровождающий тихо, - она ведь Вас ждёт. А я... погуляю пока.
Входная дверь за спиной закрылась и Штольман остался один в почти полной темноте. В комнате за дверью вновь что-то сказала Аня, ей ответил другой женский голос. Стало так страшно, как давно, а может, и вовсе никогда не было. В горле мучительно пересохло, сейчас он опять ничего не сможет ей сказать, как водится. Он поднял руку и постучал.
- Михаил Иванович, Вы? - спросили изнутри. - Заходите, будем обедать...
Он толкнул дверь и шагнул через порог. Аня сидела на длинной лавке у накрытого стола к нему боком. Глянула, взметнулась, роняя накинутую на плечи пуховую белую шаль, застыла, прижав к груди руки. Потом пошла ему навстречу, и он сам понял, что тоже переставляет одеревеневшие ноги, только встретившись с ней на середине комнаты. Расстояние между ними сократилось до полуметра, так что теперь он смог, наконец, рассмотреть как следует любимое лицо, такое прекрасное, такое... повзрослевшее? Этих морщинок у глаз и губ совершенно точно не было в ту ночь в затонской гостинице, когда она заснула, а он смотрел, смотрел, смотрел, словно пытаясь насмотреться впрок. Словно знал что-то...
- Это ты... - сказала Аня дрогнувшим голосом. - Это, правда, ты?
Штольман поймал неуверенно протянутую руку, прижал к сухим горячим губам. Аромат нежной кожи коснулся ноздрей и тут же отозвался сладкой болью в груди. Боже мой, Аня! Но сказать он так ничего и не смог, вместо этого кашлянул раз, другой, потом ещё... В Аниных глазах плеснулась паника. Он хотел было её успокоить, но не успел, она рванулась к нему, неожиданно наклонилась, прильнула к груди щекой... нет, ухом! Он не сразу, но понял, что это она так дыхание его пытается прослушать. А чертов кашель, о котором он не вспоминал уже почти год, закончился так же внезапно, как и начался. Он хотел положить Ане руки на плечи, но она сказала отчётливо и строго: ”Не мешайте мне, Яков Платонович!”, и он так и остался стоять с поднятыми руками. ”Задержите дыхание”, - добавила она через несколько мгновений. Это было легко. Он и так почти не дышал с того момента, как Аня его коснулась. Смотрел на роскошную копну её волос, небрежно заколотую на затылке. Он так отчётливо вспомнил сейчас шелковистоть её локонов в ладони, нежность шеи, вкус губ, как будто это было вчера.
- Анна Викторовна! - вырвалось у него. - Можно, я Вас обниму?
И тут же обнял, не дожидаясь ответа. Уже в его объятьях Аня медленно выпрямилась, обхватила его руками... и вдруг всхипнула, так жалобно, что сердце зашлось.
- Да всё в порядке со мной, Аня, - сказал он, пытаясь придать голосу уверенности. - Совсем они меня выходили тут. И больница тут хорошая, и врачи...
Анна вдруг решительно отстранилась, посмотрела в глаза почти сердито:
- Вы же понимаете, что больше не сможете вводить меня в заблуждение?
- А разве я за этим замечен? - переспросил он осторожно.
- Думаете, я не знаю, что все эти годы Вы несколько... приукрашивали своё положение? - сказала она довольно строго, и тут же как-то совершенно по-детски шмыгнула носом. - Просто не хотели меня волновать...
- Так ведь и Вы тоже, - отозвался Штольман, - ничего не написали мне про холерный госпиталь на барже и про Ваши обмороки от переутомления...
- А как Вы..? - вздохнула потрясённо Анна.
- Это не я, - ответил он, - это Вы снова и снова видите это во сне. А мне уже три года время от времени снятся Ваши сны...
Огромные чудные Анины глаза наполнились таким изумлением, что он на мгновение самую малость почувствовал себя отомщённым за все преподнесённые Анной Викторовной сюрпризы, мистические и не очень. Но это продлилось совсем недолго, потому что Аня немедленно огорошила его снова:
- Яков Платонович, а я сегодня утром впервые за три с половиной года видела духа.
- Какого ещё духа? - нахмурился Штольман.
- Не знаю, - пожала плечами драгоценная. - Он, как водится, не представился, да и не хотел ничего. Пока, во всяком случае. Но духи пришли опять, потому что Вы рядом, понимаете?
- Пока не очень, - ответил он, неожиданно развесилившись. - Не могу сказать, что понимаю, каким образом я связан с Вашими духами, Анна Викторовна. Вот с Вами связан нерушимо, в этом у меня сомнений больше нет.
- Вы в самом деле теперь так думаете? - И снова она показалась ему совсем девочкой, какой была в начале их знакомства. Юной, трогательной, влюблённой девочкой...
- Конечно, Анечка... - Она подалась вперёд, прислонилась лбом к его плечу. Нежное дыхание коснулось шеи. Он шумно вздохнул и поцеловал её в висок - один раз, второй, третий. Какое счастье, что она здесь, его упрямая девочка.
Тут Анна вдруг очнулась:
- Яков Платонович, что же мы с Вами всё стоим! Вы как здесь вообще? Где Ваш конвой, его Михаил Иванович отвлёк?
- Нет никакого конвоя, Аня. Я привёз по делам в город отца Николая, и он отпустил меня с Богом до шести часов. А в шесть мне нужно быть у Прокопьевской церкви. И Вам тоже хорошо бы со мной пойти, с Николаем Алексеевичем познакомиться.
- Да, конечно, - кивнула Анна Викторовна. - Но ведь у нас есть ещё время?
- Есть, и довольно много, - ответил он. - Сейчас должно быть около часа пополудни.
- Как хорошооо, - улыбнулась Аня, вдруг быстро поцеловала его в щёку и тут же отчего-то немного смутилась. - Тогда давайте будем обедать, - Тут она как-то растерянно огляделась. - А где же Лиза?
В комнате они были совершенно одни.
- Мадемуазель Жолдину я не рассмотрел, - сказал Штольман. - Кажется, когда я вошёл, она тактично ретировалась вон в ту дверь.
Аня оглянулась на дверь в глубине комнаты:
- Да, конечно. Только не надо Лизу больше так называть. Ей может быть неприятно...
- Как скажете, Анна Викторовна, - немедленно согласился он. - Буду звать Елизаветой Тихоновной, - Анна укоризненно покачала головой. - Да я серьёзно, Аня. После холерного пункта и путешествия вместе с Вами по Сибирскому тракту эта... барышня вполне заслуживает уважения в моих глазах.
- Хорошо, - сказала серьёзно Анна. - Так я позову её?
- Погодите немного, - попросил он и потянулся поправить упрямый локон у её виска.
Волшебный, магнетический локон, поправить который ему хотелось с первых дней знакомства. Конечно, сейчас они позовут и эту Лизу, и Ульяшина, и вместе сядут обедать, странная компания, и Штольман как-то даже предвкушал уже разговор о затонских делах и общих знакомых, но перед этим...
- Аня... Анна Викторовна, Вы же выйдете за меня замуж?
Аня посмотрела на него долгим, сияющим взглядом, а потом нежным, незабываемым жестом провела кончиками пальцев по его брови и щеке.
- Конечно, я выйду за Вас, - сказала она наконец, - и как можно скорее. Я ведь уже дала Вам своё согласие, разве Вы забыли? Я и кольца нам с Вами привезла, подарок дяди. И письмо от моего отца с благословением... - Тут она вдруг лукаво улыбнулась. - Даже Ваш выходной костюм, что остался на Вашей затонской квартире и... фотоаппарат!
- Костюм мне может быть велик, Анна Викторовна, - Штольман покачал головой в изумлении. - Я тут несколько похудел за это время. А фотоаппарат... даже не знаю, когда и как он может мне здесь пригодиться. Но всё равно спасибо, мой свет.
- Поцелуйте меня, пожалуйста...
Если бы она не сказала этого, он сам попросил бы разрешения. Или даже поцеловал, не спросясь. Всё те же губы, всё те же руки, всё те же волосы в ладони...
Не было ни боли, ни обморока. Видение нахлынуло как никогда мягко и так же ушло, оставив после себя ощущение счастья, глубокой нежности, полноты жизни. Римма глубоко и потрясённо вздохнула. Раскрытый дневник и письма лежали перед ней на столе, но она вовсе не была уверена, действительно ли прочитала их, или же всё это тоже пришло к ней вместе с видением. Это было очень странно, но совсем не страшно. Не больно, а светло. Кто бы ни показал ей сейчас всё это, меньше всего он хотел испугать её или навредить ей. ”Она говорит, что любить можно вопреки всему, - Голос брата прозвучал странно, растерянно. - Вопреки мнению близких, любым трудностям и обстоятельствам, даже вопреки здравому смылу. Вопреки смерти. Вопреки судьбе... Она говорит, что там, где любовь никогда не перестаёт, возможно всё”.
- И что это значит? - спросила Римма вслух.
”Этого она не говорит, - отозвался Женька. - Видимо, это тебе - вам всем - предстоит выяснить самим...”