Мэри (Мария и Клаус Шиммеры) (1/1)
—?Мария!Вздрагивает бантик на макушке, и девочка торопливо поднимается с травы. Книжка так и остаётся на земле, и с обложки как-то обречённо смотрит юноша в синей рабочей формы.?— Мария! —?возмущается тётя Элеонора, отряхивая пышные юбки племянницы. —?Вот сколько раз тебе надо повторять, неряшка? Только бы платье испачкать!Мария послушно ждёт конца тирады, опустив голову для пущего эффекта. Тётю всегда трогали покорность и услужливость. Может, поэтому она жила без мужа? Недаром же дед называл свою старшую дочь стервой. В такие моменты она со скандалом отбирала у старика потертую трубку и, демонстративно цокая каблуками по паркету, уносилась в гостиную. Дед только улыбался виновато да качал головой.Он редко приходил в комнату Марии, предпочитая общество математиков, физиков и книг в кожаных переплётах. Именно с таких томов девочка начала своё знакомство с литературой. Они были на столах, на часах, на шкафах, на полках, в креслах, даже на полу. О науке, о достижениях, о патриотизме, о прежних временах, но Марию всегда очаровывали книги о любви. Они казались вычурными, непонятными, точно выдернутыми из прошлого века, как и весь дом её семьи.Мария любила, когда дед приходил к ней. Вся комната точно светлела от одного его присутствия. Он садился на кровать внучки, наугад хватал книгу с полки и начинал читать вслух. У девочки замирало сердце. Она оставляла кукол и резных лошадок на полу и, затаив дыхание, слушала поскрипывающий ровный голос. Только лукавая улыбка деда изредка отвлекала её.Похороны почти не отложились в памяти. Помнит, что было до неприличного много людей, у всех тоска на сером лице и выцветшие потертые локти на костюмах. Плакали все, только у неё слёзы не текли. С отчаянием и укором тогда смотрела на Марию тётя Элеонора, вытиравшая красные глаза носовым платком, а девочке только страшно делалось и стыдно, что она одна заплакать не может.?— Мария!Она неохотно поднимает голову и видит прямо перед лицом вздувшийся нос Гусыни.—?Мария! —?визжит Гусыня. —?Какая дерзость! У неё дед?— Гарольд Кюн, такой колоссальный вклад в науку внёс, а его неблагодарная внучка спит на математике! Позор! Неуважение, страшное неуважение…Толстая Гусыня распинается в горячих описаниях равнодушия и пренебрежения к истории предков, а Мария только и думает, как бы улизнуть поскорее. На неё смотрят тридцать две пары глаз, жадных, как голодные звери. А что ей ещё делать, если от этих чисел в глазах уже рябит? Что делать, если она, родственница знаменитого математика, с трудом умножает пять на двенадцать? Зато у неё все просят списать сочинение?— класс-то с углублением в точные науки, еле-еле кто литературу вытягивает. "Вот вырасту?— буду стихи со сцены читать, чтобы вообще этих дробей не видеть",?— думает она, торопливо переписывая примеры.Гусыня широкими жестами машет указкой, бросая острые осуждающие взгляды на ученицу. Звонку едва хватает голоса перекричать учительницу. Мария срывается в уборную и, рвано дыша, глядит на своё отражение в зеркале. Лицо раскраснелось, уши так и пылают, а кружево на переднике висит, как мокрое. Ни у кого больше кружева нет, и синих лент в волосах нет, белые у всех. Лизонька Гунберт, проходя мимо Марии, едва заметно вздёргивает острый подбородок и задевает её плечом. Мария вздыхает и судорожно соображает, куда бы деть себя до конца дня. Только лицо бы умыть?— негоже внучке Кюна реветь.?— Мария!Она выдёргивает себя из мыслей о солнце и заоблачной Южной Борее, о которой взахлёб рассказывал один из её учеников, и возвращается в кабинет с красными от плакатов стенами. Со всех сторон на неё смотрят нарисованные лица рабочих, крестьянок, Мудрый Вождь прячет глаза за козырьком фуражки.?— Не витайте в облаках, Мария! —?отчитывает её директор, вытирая платком пунцовый потный лоб и толстую шею. —?Сил моих нет! У вас ответственное задание!Мария сдержанно кивает, а разозленный её спокойствием начальник выпрыгивает из кресла и, выпучив заплывшие глазки, переходит на крик:?— Только попробуйте в грязь лицом ударить! Чтоб я в газетах о наших чтецах прочитал завтра утром! Поняли, Кюн?Она сдерживает желание сказать в ответ что-то непозволительно дерзкое и обидное и только кивает кротко, как фарфоровая кукла. Второй месяц ей недоплачивают зарплату, второй месяц она слушает нудное кудахтанье старой тёти Элеоноры, и ведь даже не сорвалась ни разу. Потому что она из Кюнов?— фамилии, известной своими ?консервативными наклонностями?, как подмечал педагог в институте. Она должна носить душные платья и перевязывать волосы опостылой синей лентой, когда другие молоденькие учительницы могут носить и брюки полосатые, и блузы яркие, и волосы коротко постричь могут, и слово своё вставить. ?В грязь лицом?! Как будто она не мучала бедных детей этими стихами на уроках.—?И шляпу свою дурацкую снимите! —?выплёвывает директор на прощание. Мария выплывает из кабинета, нарочно поправляя перо, лежащее на широких полях шляпки.Она с жалостью смотрит на чтецов, сидящих на сиденьях автобуса, и зябко кутается в шаль. Из сумки выглядывает роман, перечитанный до дыр. Сколько таких стоит у неё на полках? Штук сто. И везде за дамой является прекрасный спаситель, окружающий её лаской и заботой, зовущий её ?солнцем? и ?милой?. Марию в жизни солнцем не называли. Только по имени, максимум?— Кюн. Кто бы знал, что дед с его научными работами оставит на внучкиных плечах такой груз. А казалось бы?— фамилия. И все чего-то от неё хотят, ждут, что она горы перевернёт и новое море откроет. Мария то. Мария это. Мария, Мария, Мария.Дети рассказывают бодро, но она уверена, что в газете о чтецах не напишут. Слова у них не от сердца идут, а от горла, без огонька. Она сама, сколько не перечитывала, не загорелась пустыми патриотическими строками. Она смотрит, как они суетливо спускаются в зал и, почувствовав, как кто-то задел её плечо, оборачивается. Молодой человек, худой и высокий, поспешно одёргивает руку и улыбается неловко.—?Вы этих ребят готовили? —?вежливо спрашивает он.Мария в последний момент прячет улыбку и кивает по привычке в ответ. Смутное знакомое чувство не даёт ей покоя. Перо на шляпке легко трепещет в воздухе, пропитанным запахом шампанского. Молодой человек дёргает жидкую бородку и бегает взглядом по пустующей сцене.—?Я Клаус. Клаус Шиммер.—?Мария Кюн,?— отвечает она.Он плохо скрывает удивление и подмечает известность фамилии. Очень быстро разговор перетекает в русло литературы, и у Клауса загораются глаза. Они обсуждают современные стихи, незаметно перескакивают на прозу, вспоминают о полузабытых старых книгах и постепенно переходят на личные темы. Время летит мимо них, где-то там смеются и болтают люди, а они так увлекаются беседой, что забывают про часы. Клаус как-то незаметно касается её руки и невзначай спрашивает:?— Можно называть вас Мэри??— Можно,?— улыбается она, чувствуя, как алеют кончики ушей.