хачапурная (2/2)

У Артёма последняя в пачке, и они делят её на двоих, плотно прикрывая балконную дверь, ночной двор внизу звенит детскими криками, такой же балкон напротив, такая же многоэтажка, коих миллионы, многоэтажка, где сотни жизней в горящих окнах.

Сергей открывает второе окошко и высовывается туда, под летний ветерок, шепчущий о чем-то былом, он видит только кисти Артёма, забитые, как у настоящего рокстара, огонёк от сигареты отражается в закрытом окошке между ними.Сигаретный дым летит прямо ему в глаза, когда он затягивается, кусается. В воздухе смутно знакомый, отзывающийся какими-то воспоминаниями запах: это из окон соседней квартиры – кто-то там варит кукурузу.

– Знаешь, – вдруг прерывает тишину Артём, – мы столько лет знакомы, когда думаю об этом, не верю.

Серёжа угукает. Десять лет? Двадцать? Вроде, всю жизнь, разве нет?

Артём давит бычок в пепельнице – в полупустой, которую Серёжа купил именно для Хорева, потому что сам курит крайне редко, они друг за другом заходят обратно в комнату, где неоновая лампа мягко мигает зеленым-фиолетовым-синим. Всё это отражается в глазах у Артёма,и любой фотограф бы с радостью это запечатлел, а пока Серёжа выхватывает это глазами, запоминая, чтобы отложилось в памяти, отпечаталось. Если бы он был художником, он бы нарисовал Артёма в неоне.

Они возвращаются на исходные позиции, Хорев всё это время молчит.Из колонок почти интимно шепотом: "тик-так, время вспять..."**, и Сергей вдруг ловит это настроение, а женский вокал вдруг такой нежный, таким голосом только о любви и петь.

– И всё? – спрашивает Серёжа, проглатывая пиво и борясь с желанием опять запустить пальцы в розовый ёжик. Угомонись, бес. Займись делом – вон, в тарелке, уже остывшая, твоя, родная, вкусная, сочная хачапурька.

Артём не закрывает глаза, как минут десять назад, а держит их широко открытыми, будто догадался, как Серёжу переебывает от его взгляда. У Хорева майка с глубокими вырезами по бокам, и Сер?жа аккуратно, практически на ощупь пробирается глазами по чужим р?брам.

– И круто, что ты рядом, – продолжает Артём свою прерванную мысль, Сергей снова смотрит ему в глаза, – я это очень ценю, честно. Ты – лучший человек, которого я знаю.Он говорит это, почти не мигая и не прерываясь на то, чтобы глотнуть воздуха. Карамушкин замирает, наблюдая, как глаза Артёма меняют свой цвет вместе с лампой. Такая искренность, вдруг вырвавшаяся из друга, такая неожиданная в залитой неоном комнате, где до сих пор из колонок играет панк-роковский молодняк с внезапной нежностью, где пахнет грузинской кухней и пивом. Артём выбирает именно такое положение: сидя на полу, облокотившись спиной на диван, между ног Сергея, откинув голову, – он выбирает именно такое странное положение, чтобы вдруг такое сказать.

То ли это пиво вкупе с романтичной песней, то ли Серёжа – такая тонкая натура, но его пробирает до мурашек, в груди заходится встревоженно и предвкушающе, он неудобно нагибается, лишь чтобы коснуться губами прохладной кожи лба Хорева. Тот только улыбается на это. У Серёжи предательски сохнет горло, и он снова прикладывается к бутылке с уже тёплым пивом – кондиционер тут впустую, будто, работает.

Серёжа Артёму в глаза больше не смотрит. У Серёжи больше, чем дружба, больше, чем любовь. Почему-то в комнате жарко и как-то душновато. Почему-то никто не предупредил Серёжу, что всё это будет непросто.