Часть 39 (2/2)

Любой её ответ не стал бы достаточным для того, чтобы утолить его бесконечную жажду признания и превосходства, поэтому Лайя молчала, застыв неподвижно. Но ровно до тех пор, пока Шакс не развёл свои руки широко в стороны, на манер радушных объятий, и, используя свою уже имеющуюся власть, не развеял вокруг неё сдерживающие оковы тьмы, заставив бурлящее марево неохотно, сопротивляясь и цепляясь, но все-таки отступить, образуя между ней и Владом узкий перешеек свободного пространства.

В ту же секунду потоки энергии перестали поддерживать его безвольное тело, а без них он просто рухнул с глухим тяжёлым ударом на каменные плиты алтаря. Едва это произошло, Лайя, больше не способная ни стоять на подкашивающихся ногах, ни даже нормально дышать от сотрясающих её безудержных рыданий, упала на колени и, едва разбирая дорогу от застилающих ей взор слёз, поползла к Владу, боясь, что если замешкается, промедлит хоть миг, то застанет лишь разложившиеся, до костей истлевшие останки — стылый прах, навсегда застывший в этой проклятой капсуле времени, что послужит очередным энергетическим зарядом этому месту, на костях и из костей возведенному.

— В-в-лад! — Лайя прерывисто всхлипнула, начав звать его раньше, чем оказалась рядом, судорожно ухватившись за его безвольно свешенную руку, торопясь почувствовать его плоть прежде, чем позволить себе взглянуть на то, что с ним произошло.

Его пальцы оказались ледяными на ощупь, но опыт с Ноэ подсказывал, что сама возможность восприятия формы и температуры уже могла считаться добрым знаком. Но Лайе этого было недостаточно.

— Влад, — уже спокойнее, почти совладав со сбившимся дыханием, позвала девушка, неуверенно поднимаясь на по-прежнему дрожащие ноги, чтобы стать выше каменного постамента и непременно увидеть лежащего на нём.

Тело Влада, пусть даже закалённое бесчисленными сражениями и с преображением из тёмного в человека не утратившее атлетического сложения, сейчас было наполовину обнаженно. Без доспехов и любой другой защиты оно в любом случае было меньше и слабее его тёмного обличия. Познавшая всю суровость реальности тёмного мира, Лайя ныне яснее, чем когда-либо понимала, почему в этом измерении у каждого существа имелся свой измененный облик — своего рода доспех для постоянного ношения, приспосабливающий тело к иным условиям существования. Отсутствие «доспеха» было сродни освежеванию.

Убедившись, хотя и не веря в стабильность происходящего и долгосрочность перспективы, что Влад в любой момент не обернётся призраком или горсткой пыли прямо у неё на глазах, дрожащей ладонью Лайя обхватила его запястье, прижав свои непослушные пальцы к предполагаемой точке пульса.

А должен ли он быть после всего? И что она собирается… что сможет сделать, если не ощутит заветного биения?

«Пожалуйста! Ну, пожалуйста-пожалуйста! Только будь жив…»

Словно лишь на её мольбу отвечая, лишь от её прикосновения, спустя растянувшееся в бесконечность время Лайя почувствовала под подушечками пальцев слабый толчок. Или услышала его острым слухом? Или вовсе это была только иллюзия действительного сквозь подсознательно желаемое. Ей так сейчас необходимое.

Как будто это её же собственное сердце колотилось с сумасшедшей частотой, измываясь над её перегруженными ощущениями, уже не способными отделить своё от чужого.

Как ни пыталась, она просто не могла различить. И заставить своё сердце не биться тоже не могла.

— Влад, — Лайя потянулась другой своей рукой к его щеке. Стараясь не обращать внимание на слишком явные следы недавнего удушения на горле, аккуратно развернула к себе его голову. — Аscultă-mă, iubirea mea. Аscultă-mă voce…

Его закрытые веки не дрогнули. Под носом, у губ и на щетинистом подбородке отчётливо виднелись ещё не запёкшиеся даже, свежие подтёки крови, которой, судя по мраморно-белому цвету кожи, туго обтянувшей и подчеркнувшей все мышцы, в его теле почти не осталось. Насечённые контуры пёсьей головы на левой стороне груди также были бескровные, с абсолютно выцветшим чёрным пигментом.

В любой другой ситуации увидев исчезновение тёмного клейма, Лайя бы улыбалась и радовалась. Но сейчас ей хотелось рыдать.

— Услышь меня, любимый.

Отчаявшись получить отклик и подгоняемая осознанием, что данное ей на прощание время могло истечь в любой момент, Лайя не могла различить ни слившийся с её воедино второй ритм сердцебиения, ни с первого раза ощутить, как что-то кольнуло её запястье в том самом месте, где сплетались их руки, пока девушка неосознанно всё крепче и крепче сжимала мужскую ладонь в своей.

Во второй раз что-то похожее на разряд, в один момент обостривший её притупленное нервным напряжением восприятие до предела, превратило синхронный удар пульса в импульс тока, прошедший, кажется, через всю её нервную систему.

Отголосок того же импульса, который вернул её к жизни, часть той же силы, что связывала их: мыслями, душами, телами, подстраивая даже сердца под один неотличимый ритм.

Да, Шакс вернул себе всё, не оставив Владу ни капли. Но тьма никогда не была единственной потусторонней энергией, поддерживающей в нём жизнь. И это вовсе не тьма из его крови проникла в саму Лайю, когда она выпила ритуальный отвар. То было нечто совсем иное, качественно новое и никому прежде неизвестное — та самая квинтэссенция их неразрывной связи, неразрушимая ни временем, ни бесконечными смертями и возрождениями, — пятая стихия.

Случись всё иначе, возможно однажды, если бы когда-нибудь у них появился шанс познать непознанное, научившись этим управлять, они бы смогли найти более гуманный и менее кровожадный способ, а пока Лайе на уровне инстинкта ведом был лишь один. Пусть он лишь вновь замкнёт только-только разомкнутый круг, пусть отвергнет то, о чём они молились. Но этот новый круг будет только для них, без лишнего звена.

Подсунув ладонь одной своей руки Владу под затылок, в запястье другой Лайя не мешкая впилась зубами, пуская себе кровь в том месте, где в переплетении голубоватых вен сильнее всего ощущалось биение пульса.

— Что ты делаешь? — свистяще-хрипящий голос Шакса прошёлся грубым наждаком по коже спины, следом же пустив разряд панического страха: «Что, если он её сейчас остановит?»

Рука Лайи у губ Влада затряслась. Она сжала кулак, стремясь выдавить из раны побольше крови, чтобы хоть капля попала.

— Делаю то, что ты не смог, но что было главным условием моей с тобой сделки, — внешне невозмутимо ответила Бёрнелл, чтобы своим молчанием не провоцировать, меж тем, продолжая прижимать повреждённое запястье к окровавленным губам. — Жизнь ему сохраняю, — подушечкой большого пальца девушка легонько провела по острой скуле. — Te rog, bea. Bea, iubirea mea…<span class="footnote" id="fn_31442343_1"></span>

В ответ на мольбу за её спиной раздался лишь скрипучий кашляющий смех.

— Воистину отчаяние лишает разума. Хилое человеческое тело не обладает инстинктами вампира и не приспособлено переваривать кровь. Оно лишено необходимых рефлексов, строения челюсти и гортани. От твоей глупой попытки он быстрее захлебнется собственной же рвотой.

Лайю, как пощечиной наотмашь, пронзило осознанием: «Что, если прав он?»

В прежнем своём состоянии Влад, даже будучи раненым и без сознания, уже давно бы отреагировал соответственно, впившись клыками в источник живительной влаги. Но теперь ничего подобного не происходило, даже его дыхание не участилось, воспринимая провоцирующий металлический запах. Кровь лишь пачкала его лицо новыми следами, пока рана на её руке стремительно и бесследно затягивалась.

— Пора! — прогремело многоголосие, заставляя свод и стены содрогаться, а в унисон ему встрепенулась нетерпеливая, неуправляемая тьма, неустанно ищущая себе новое пристанище. Влада она не трогала: он её отверг, к тому же показал себя не самым гостеприимным хозяином, сразу сажающим на тысячу цепей. В Лайю проникнуть не могла. А вот к своему освободителю была неравнодушна, как к противоположному полюсу магнита, желая слиться с ним воедино и отказываясь ждать. Терпение иссякло и у Шакса. — Пора тебе самой выполнять условия сделки, Элинор.

— Тебе известно моё первое имя? — Лайя задала вопрос прежде, чем поняла, что ответ ей совершенно безразличен.

Оттягивать неизбежное было и вовсе бессмысленно, потому что вечно сдерживать натиск бурлящего океана хаоса, — излишка энергии, оставшегося вне вместилища, в своё вынужденное затишье перед бурей лишь набирающего силу, — возможным не представлялось. Рано или поздно он захлестнёт их и поглотит, вплавив их выполощенные во мраке кости в это существующее вне пространства и времени место.

Понимая неизбежность следующего своего хода, девушка в последний раз взглянула на распластанное на камнях тело.

Глаза его оставались закрытыми, черты лица — неподвижными, и только её сердце исступленно билось за двоих. Пока ещё билось.

— Сейчас, когда одноименная энергия больше не обеспечивает ему неприкосновенность, я могу выпотрошить его что вепря на убое, — не желая дольше тянуть, Шакс сделал свой первый упреждающий шаг. Вместе с ним синхронно всколыхнулась и окружающая чернота, густым маревом плещась у самых её ног. — Выполняй свою часть! — повелительный голос расслоился на множественное эхо, со всех сторон отражаемое вздымающейся чернотой, нашёптывающей:

Выполняй-выполняй-выполняй…

— Или я стану отрывать от него по куску прямо у тебя на глазах! — тёмный вкинул руку, и, мгновенно повинуясь ему, липкое щупальце тьмы вновь потянулось к Владу. Затем еще одно, с другой стороны, и ещё одно…

Лайе хотелось кричать, чтобы он остановился, но горло сковало ужасом.

Где на этот раз они оступились? В чём заключалась их очередная ошибка? Раз даже шанс попытаться — теперь, когда во Владе больше не было тьмы, — им не был дан. Или они просто его упустили?

Рука Лайи разжалась, отпуская безвольную, ледяную руку мужа, дрожащие пальцы медленно соскользнули по алебастровой коже любимого лица.

— Te iubesc, Lado… Больше жизни люблю.

Бёрнелл тронула ладонью кристалл на шее, медленно сжимая его в кулаке. Единственный сосуд, сплавленный из четырех стихий ещё во времена первого Дракона, способный вместить в себя свет её души. Сосуд, иному предназначенный в прошлом и настоящем, но так и не пригодившийся.

Теперь он станет её неразменной монетой, её неоценимой платой за его жизнь и её же карой за содеянное.

Прощения она просить не собиралась. Это было бы чересчур эгоистично и абсолютно бессмысленно, ведь решения своего из-за понимания чудовищности поступка и чувства вины она всё равно не изменит.

Продолжая накрывать рукой кристалл, девушка отошла подальше от алтаря, следя, как за ней стекаются щупальца тьмы, чёрными змеями за ней следуя и оставляя Влада.

Подняв глаза на Шакса и встретившись с провалами глазниц черепа вместо лица, Лайя одним резким движением сорвала с себя кулон, подняв ладонь с ним на уровень пересекающихся взглядов.

— Забирай! — Бёрнелл сделала ещё один шаг навстречу, ощущая, как увязают её ноги в липкой пучине вновь сгустившегося мрака. — Забирай! — тусклый гранёный камень качнулся на цепочке, когда Лайя призывно раскинула в стороны руки, окончательно смиряясь с тем, что ей отныне нечего терять. — Ну же, чего ты ждёшь? Забирай!

Стоило позволению третий раз сорваться с её губ, как оголодавшая, нетерпеливая тьма метнула к ней свои цепкие щупальца, обездвиживая и фиксируя: оплетая руки, ноги, шею, вздёргивая её выше точки опоры и распиная в воздухе, лицом к лицу с оказавшимся к ней вплотную Шаксом. Его гнилые зубы в туго обтянутых сморщенной кожей челюстях растянулись в сардонической улыбке, а глаза в запавших глазницах полыхнули жёлтым огнём предвкушения. Воздух зловеще засвистел у его плоского, ввалившегося носа, с хрипом и клёкотом наполнив расширившуюся и от того почти соприкасающуюся с Лайей грудь.

Костлявая рука коснулась её лица, почти ласково очертила лоб, медленно опускаясь к шее, груди.

Чтобы не видеть, не ощущать всей этой тошнотворной мерзости и не позволять ему упиваться своим отвращением и страхами, Лайя плотно зажмурилась, силясь найти спасение в воспоминаниях, нырнуть в лучшие и самые светлые из них, попытавшись среди них спрятаться, заблудиться, забыться.

Она вспоминала их первую встречу в Османской империи, свой первый оценивающий взгляд на смурного, нелюдимого юношу из далёкого маленького княжества. Их первые короткие разговоры, его робкие, будто случайные и неумелые улыбки. Холодность, враждебность, отстраненность, за которыми, как за самой неприступной крепостной стеной, таились дружба, страсть, любовь, преданность, жертвенность — тяга к светлому сквозь все невзгоды и утраты. Человеческие качества столь сильные, с возрастом и мудростью не утраченные, пронесённые сквозь лишения и предательства, ими лишь укрепившиеся, многократно усилившиеся и, в конце концов, обретшие способность оборачивать в бегство целые армии и сворачивать горы.

Она вспоминала их дружеские прогулки, ставшие впоследствии тайными встречами, его любовные письма и свои ответы, его подарки, самым редким из которых, а оттого бесценным для неё был его смех, что он дарил ей в моменты долгожданных встреч после долгих расставаний. Дарил как друг, как тайный любовник, а затем и как законный супруг после её бегства из Эдирне в Валахию.

Она вспоминала его голос и запах его тела, его прикосновения и поцелуи, его бездонные льдисто-голубые глаза, в которых заключалась для неё целая Вселенная. Глаза, цвет которых всегда был так необычен для обладателя волос цвета самой безлунной ночи, — сереющие в пасмурную погоду и блещущие отражением солнца в солнечную.

— Мой Ладо… — прошептала Лайя, видя перед собой лишь его лицо, ощущая жар лишь его прикосновений. Она добилась желаемого, начала забываться, растворяясь в безвозвратно ушедшем прошлом. Том отрезке его, коротком, но бесконечно счастливом для них обоих.

Прерванном слишком быстро, слишком резко и нечестно, подлым ударом вражеского клинка в девичью грудь.

— Ах… — Лайя вздрогнула, не сдержав протяжного стона, вместе с воздухом вырвавшегося из её скованных болью лёгких.

Волны распространяющегося по телу ощущения множества вонзённых иголок тут же размыли морок, швырнув её назад в настоящее, как волна прибоя — рыбу на залитый палящим солнцем песок. Яркой лазурной звездой, мешая слезящимся глазам увидеть что-либо кроме, перед её лицом полыхал постепенно наполняющийся кристалл, в который стекались тянущиеся из неё тонкие трепещущие нити. Которые она сама же направляла воспоминаниями — теми моментами своего существования, что этот свет питали, не давая угаснуть.

Она попыталась вдохнуть, но получилось лишь прохрипеть, вздрогнув от вновь стремительно накатывающей волны боли. На этот раз не от клинка в груди. Ведь сегодня её буквально препарировали живьем, разделяя на части.

— Стоило ли бежать от высшего предназначения столько сотен лет…

Подвластный чужому желанию кристалл медленно отплыл, сместившись в сторону, позволяя Лайе различить в ореоле падающего света преобразившееся лицо говорящего. Уже не пустоту в капюшоне, не череп с провалами глазниц, даже не испещрённое глубокими морщинами старческое лицо, но лицо молодое, триумфально улыбающееся ей ослепительно белозубой улыбкой, от которой морщины не касались даже самых уголков его глаз, лазурных от отражающегося в них свечения.

Но вот мир Лайи снова дрогнул и снова сместился за грань восприятия во вспышке медленно притупляющейся боли, заставляя девушку моргнуть и закусить губу, чтобы сдержать очередной стон и не дать ему обернуться криком.

Но когда, ничего не увидев на обратной стороне сомкнутых век, кроме абсолютной черноты и пустоты, она вновь с захлебывающейся попыткой вдохнуть распахнула глаза, ещё успела заметить, как медленно сползает улыбка с чужих губ, а из вмиг помутнившихся глаз исчезает триумф, сменяясь… непониманием? Страхом?..

Статичная прежде фигура Шакса дёрнулась и качнулась назад, взгляд его и свободная рука, оставив лицо Лайи, метнулись к собственной груди — рот искривился в оскале, а лицо исказила гримаса.

— Я Всевышнему… её не отдал! — тряска повторилась, тёмного по инерции шатнуло вперёд, и на миг он ткнулся лбом Лайе в грудь, а затем вновь отпрянул назад, в сторону и резко вверх, и только тогда неясным взором девушка смогла разглядеть в складках одежды торчащий из его груди окровавленный наконечник копья. — А ты, глупец, возомнил, что смеешь к ней прикасаться!— голос, раздающийся откуда-то снизу, куда Лайе по-прежнему мешали посмотреть удерживающие её в подвешенном состоянии тёмные путы, определённо, был человеческим, знакомым ей до малейших интонаций, немного хриплым и звучащим без потустороннего многоголосного эха, но с такой яростью и силой, многократно превосходящей тысячный хор, что, казалось, прямо сейчас его слышало каждое существо во всех плоскостях бытия и сам Всевышний. — Она моя!

Не давая жертве опомниться, копьё вонзилось ещё сильнее, прошивая обретшую плоть и кровь грудь насквозь, насаживая тело на древко так, словно оно ничего не весило или Влад всё также был вампиром с силой тысячи мужей, дающей ему возможность насаживать человеческие тела на колья, как насекомых на булавку.

А ведь он был способен на это, даже не будучи связанным с тьмой, за что и получил своё, проследовавшее за ним сквозь века прозвище — Цепеш.

Сажающий на кол.

И где-то там в кромешной тьме

Я слышу отзвук доброты.

Надежда теплится в груди

И плачет тихо: «Помоги!» ©