Часть 28 (2/2)

— Свет мой… — Влад прошептал в поцелуй, беспорядочно водя руками по девичьему телу, цепляясь за него, как за единственный якорь, фиксирующий его здесь, сейчас, в этой реальности. — За что ты такая… досталась такому, как я?

— Такому как ты — это какому же? — Лайя тронула пальцами выбившуюся, упавшую на лоб прядку-чёлку. — Благороднейшему и справедливейшему из королей Владу III Басарабу из рода Дракулешти?

— Ты романтизируешь монстра, Лайя, — как обычно, Влад не принимал в свой адрес ни лести, ни даже искренних комплиментов от любящего человека, при этом всегда зная цену себе и той власти, что была сосредоточена в его руках. Похвалу он не терпел ровно так же, как и неуважение. — Не стоит, — холодность просочилась в его голос.

— А что, если я вижу своего мужа таким? — её руки обвили его за шею, желая унять зачатки гнева, нежностью своей лишая всякого смысла и без того сомнительные доводы. — Или докажи иное, или не запрещай думать и говорить о тебе так… — она снова приблизила своё лицо к его лицу — расстояние между ними вновь сократилось до считанных сантиметров, а слова обратились в едва слышный шёпот, звучанием своим проникающий сквозь одежду, под кожу, в самое сердце. — Ведь даже если ошибаюсь — приму тебя и таким. Ведь я люблю тебя… в любом обличии.

— Лайя… — вырвалось у Влада на выдохе. Уже не протестом, не просьбой — мольбой, и его губы сами потянулись к желанным губам, сливаясь с ними в трепетном, невесомом поцелуе, изо всех сил гоня прочь, душа внутри себя неверие, что всё возможно между ними теперь вот так просто, без условий, без ухищрений и изощрений. Просто касаться, просто чувствовать, просто обладать, как мечталось долгие века, как до одури хотелось, зная, мучась пониманием — невозможно, несбыточно и иллюзорно, лишь во снах. Но не сейчас. Здесь и сейчас сон становился былью. В их власти было вернуть прошлое и сделать мечту былью.

Их губы с каким-то диким исступлением, соревнуясь за первенство, заново изучали друг друга, осторожно пробуя на вкус то, что уже принадлежало им обоим давным-давно, но стало недоступно, чужой волей отнятое на века — веками же разделённое, а после — его проклятьем, обернувшимся в итоге… благословением? Ведь всё случившееся, волею судьбы или Всевышнего, привело их к тому, что есть у них в настоящем, всё ещё тянувшем за собой далёкое и безвозвратно ушедшее прошлое и сулившем никому неизвестное будущее. Которое… наступит ли? Для них двоих?

Будет ли у них время обладать, грезить друг другом не в воспоминаниях давно ушедших дней, а наяву?

Мысль об этом, как оголенный провод под миллионами вольт напряжения, вдруг заполнила сознание эгоистичной жадностью, воспламенила уже давно тлеющие в томительном ожидании искры в огонь желания. Поцелуй стал глубже, прикосновения — уверенней и откровенней, переплетая в продолжающейся неумышленной борьбе их руки, губы, языки… Сплавляя их желания в одно, на двоих единое.

Судорожно цепляясь ставшими вдруг непослушными руками за совсем недавно надетую Владом одежду, Лайя вслепую прошлась подушечками пальцев по вышивке вокруг заклёпок на камзоле, скользя по прохладному металлу — уже не восхищаясь символизмом гравировки, но нетерпеливо взывая к застёжкам за помощью избавить мужа от одежды. Но в суете волнения пальцы всё проскальзывали мимо, не попадая, а чтобы как следует сосредоточиться и расстегнуть, нужно было разорвать поцелуй, а на это попросту не было сил…

— Девочка моя, — Влад прошептал, всё же найдя в себе силы чуть отстраниться, — постой… я сам.

Лайя послушно опустила руки, вновь встречая его горящий в темноте взгляд, наполненный, как и её, нетерпеливым предвкушением. Но, несмотря на это, словно нарочно, Влад не спешил, растягивал томительные секунды ожидания, будто половины тысячелетия друг без друга им было мало. Но вот первый предмет одежды отброшен небрежно, следом — такой же чёрный жилет, и Лайя, завороженно наблюдающая за процессом, не смогла устоять, чтобы не помочь расстегнуть пуговицы на последнем препятствии — рубашке, которая шёлковым пятном ещё сильнее сгущала темноту их скромного убежища, концентрируя её на одном человеке.

Но её намерение лишь некстати замедлило процесс, когда руки Влада перехватили тонкие девичьи пальцы, поднося к теплу своих губ и поцелуем лаская каждый по очереди. Затем, словно играючи, дразнясь, он поймал её губы своими, увлекая в нежный, словно первый поцелуй, но раскрывая девичьи губы настойчиво и властно, как в несчётный…

Её руки беспорядочно блуждали по чёрному, томящему ожиданием шёлку, пока Влад расстёгивал пуговицы, и при первой же возможности скользнули под ткань, задевая кончиками пальцев гладкие рубцы свежих шрамов на груди, мимолётно их лаская. Лайя огладила широкие плечи, торопясь избавиться от лишнего слоя ткани, по блеску в темноте белых зубов замечая изгиб его улыбки — её спешка его позабавила, но лишь на секунду, пока их губы не встретились снова — уже напористо, нетерпеливо.

Ладонь Влада скользнула по её спине, оставляя за собой платье уже расстёгнутым, легла на обнаженную кожу талии, таким знакомым, родным и собственническим жестом стремясь прижать родное тело ещё ближе.

Вторая ладонь, притягивающая в поцелуе за затылок, зарылась в волосы, превращая гладкость идеальных локонов в прекрасный хаос. Затем изнуряюще медленно спустилась по шее, тёплой шероховатостью огладила плечо, легла на грудь — там, где билось в нетерпении её сердце. Влад замер так, прислушиваясь, ловя двойные удары чувствительной кожей, пока губы снова томили нежностью. Но скоро и они замерли, лишь выпуская волнительную теплоту дыхания.

— Viața mea… — его восхищённый взгляд горел лазурью в темноте. — Regina mea.<span class="footnote" id="fn_29317750_0"></span>

— Dragul meu…<span class="footnote" id="fn_29317750_1"></span> — Лайя ответила главное, вновь потянувшись к губам, едва ли замечая, как ткань платья скользит по ногам, обнажая её тело по велению его рук.

Быстрые, почти незаметные движения, как дуновение ветра — и она перед ним нагая. Взгляд голубых кристаллов изучает, сантиметр за сантиметром, медленно обволакивает девушку целиком — от изящной линии шеи скользя по высокой груди к изгибу талии, песочными часами перетекающему в округлость бёдер, очертания стройных ног, — следом оставляя незримую даже самым совершенным зрением, но осязаемую всеми чувствами одновременно россыпь фантомных электрических разрядов, от которых на коже Лайи само собой живыми созвездиями вспыхивает лазурное свечение, идущее изнутри её жаждущей, трепещущей души. Мерцание её ауры вырывается во мрак, их окружающий, разгоняя его подобно светочу во тьме.

— Божественна…

Дракула смотрит завороженно на силуэт жены, сияющий в это мгновение только для него, благоговея перед ней, как перед живой богиней и медля с очередным прикосновением к своей святыне.

— Иди ко мне, — ласково шепчет Лайя, видя его сомнения, и, спеша развеять их, протягивает к нему руку.

Он не смеет противиться, но всё же просит взглядом подождать. Отступает за грань свечения души возлюбленной, обратно в густой мрак, чтобы через несколько секунд вновь вернуться в свет, всем его естеством безотчётно желаемый, представ равно ей — обнажённым.

Теперь настала очередь Лайи завороженно рассматривать то, что она уже видела бессчётное количество раз, но восхищаться, как впервые: статью и силой его могучего тела, его воплощенным мужеством, закаленным столетиями и столетиям же не подвластным ни на день. В этой непоколебимой мощи, в этой неизменности таился хищник, окруженный аурой темнее самой безлунной ночи. И он тянулся к ней сейчас, нуждаясь в её свете, в тепле её души гораздо больше, чем в крови. Лайя чувствовала эту его потребность, осязала каждой клеточкой своего тела, всё сильнее озаряющегося внутренним светом, как её душа тянулась к его, стремясь воссоединиться.

Два шага навстречу друг другу окончательно уничтожили пространство, время и все мыслимые препятствия, что их разделяли в прошлом и настоящем. Один поцелуй и замкнувшийся круг одних объятий на двоих, в котором две души забылись в близости друг друга, желая слиться воедино всем запретам вопреки.

Его губы очертили овал её лица, спустившись по доверчиво поставляемой шее, вдоль часто пульсирующей артерии, к яремной впадине. Её руки вцепились в сильные плечи, спина выгнулась под властью ладоней возлюбленного, опаляющих жаром касаний. Одна из них пустилась в обжигающий путь, блуждая поверхностной лаской, но определённо выбрав направление. Огладила женскую ягодицу, алчно сжимая, опустилась по бедру, подхватывая под колено. Лайя, следуя его велению, обвила ногой мужское бедро, одурманенным жаром желания сознанием понимая: Влад отказывался брать её на столь жалком «ложе», уже впитавшем слишком много их общей боли и страданий…

Она прогнулась, как в танце, движения которого были ведомы лишь им двоим, чувствуя его ладонь под спиной и безропотно отдавая грудь его жадным губам, знающим о её теле больше, чем она сама. Лишь его руки и бесконечность существующего между ними доверия не давали ей упасть. Лишь желание осознать каждый миг их единения не позволяло ей забыться, когда, упираясь лбом в её ключицу, наконец-то сплавляя в единое целое их жаждущие души, одним плавным рывком Влад вошёл в неё. Он сделал это, не сдерживая низкого грудного стона, прокатившегося вибрацией по их сплетенным телам и дальше — по каменным стенам разрушенного замка, концентрируясь где-то за пределами их временного пристанища тысячным многоголосием.

Ещё одно движение сделало их ещё ближе, и Дракула прорычал вперемешку со стоном:

— Моя…

— Твоя… — простонала Лайя в ответ, вжимаясь к желанные губы, её встречающие на полудвижении, вновь узнавая их радость, их искреннее наслаждение, веками дремлющее в ожидании.

И снова глаза в глаза, его голубые, с её, карими, но горящими изнутри лазурным свечением. И снова кожей по коже новым движением — растянутым и сладким. И снова… Пока стоны сливались с дыханием друг друга, пока они вдыхали родной запах друг друга и только друг другу предназначенные слова-признания. Пока их скромное убежище, сжатое со всех сторон глухими каменными стенами, не заполнила вспышка света, с каждым новым толчком становясь только ярче, с каждым новым её стоном, пронизывая пространство внутри и за пределами стен. И сколько бы он ни брал, сколько бы его жаждущая сущность ни впитывала этого света, должного уничтожить самую его суть, но вместо этого дарящего лишь наслаждение, меньше его не становилось, словно источник его был воистину неиссякаем…

Их ритм походил на плавную румынскую хо́ру <span class="footnote" id="fn_29317750_2"></span>, бледными вспышками всплывающую из глубин общей, когда-то счастливой памяти: три шага вперёд и один назад. И так снова, и снова — нагнетая и отступая. Но неизменно приближаясь к одной, общей черте невозврата.

И всё же эта благородная размеренность сбилась, когда сильные руки подхватили Лайю, вынуждая обвить ногами крепкий торс, руками же обхватить его шею, прижимаясь к нему крепко-крепко всей собой… Позволяя проникнуть в податливое естество медленно и как можно глубже. Вновь встречаясь утонувшими друг в друге взглядами, что говорили больше и громче любых слов… Вновь встречаясь мешающимися с упоением голосами. Вновь заходя на новый круг этого танца страсти, всё более превращающегося в бессознательное безумие, в котором уже не было места ни сожалениям, ни страхам, ни стыду. Лишь одно единственное желание — всё отдать тому, кто ценнее жизни, в ком нуждаешься сильнее жизни. Пока не наступит неизвестное завтра, пока он сжимает её в своих объятиях и держит так надёжно, так правильно, как мог лишь он единственный. Пока за её спиной сами собой, без её воли и малейшего осознания в забытьи наслаждения раскрываются крылья, и она, вспыхивая сверхновой, умирает в его руках, вместе с ним, и с ним же воскресает, собирая по крупицам свою воспарившую в небеса сущность…

Даже нега наслаждения, притупившее зрение, не помешала Владу увидеть бледные, но ослепительно, почти невыносимо яркие для его сущности очертания… нимба над головой возлюбленной, вспыхнувшего лишь на мгновение, достаточное, чтобы резко накатившим ощущением дежавю пробудить в нём новое воспоминание.

Нечто внутри него скреблось, настойчиво требуя свободы. Нечто, отчаянно тянущееся к свету, которым питалось. Нечто неизведанное и слишком далёкое от ставшей ему вечным спутником тьмы, смирять которую за долгие века Дракула научился…

Затуманенным отголоском наслаждения взором Лайя смотрела на Влада, замечая, как его глаза постепенно вспыхнули изнутри тем же светом, каким ещё недавно полыхало всё её тело, как вытянулись в тонкие вертикальные щели его зрачки и как сквозь бесконечность бытия и сотни и тысячи хитросплетений кровных линий на неё впервые за тысячелетия посмотрели глаза… Дракона.

Того, кого ни один из миров, ни одна из сторон не приветствовала бы видеть ожившим.