Глава 7. Господин мужчина (1/2)

Господин мужчина

Легкий бриз развевал белую занавеску панорамного окна бунгало, стоящего на сваях прямо над водой, и хорошо, что лучи восходящего солнца не попадали в комнату. У них не солнечная сторона.

Герман сразу, еще во время того совещания в отделе, решил, что повезет Филиппа на Кубу. Венский отдыхал здесь раньше неоднократно и приезжать предпочитал именно зимой, несмотря на то, что в это время на побережье бывает сильный ветер. Зато сухо и не слишком жарко, и море обычно теплее, чем воздух. Это важно, Филе должен понравиться дайвинг.

Не верилось, но сын финансового магната и артист международного уровня никогда не был у океана. Он рассказал об этом во время перелета, когда практически не отрывался от иллюминатора, рассматривая сугробы облаков, далекие ландшафты Европы и водную гладь Атлантики. Неудивительно, что отстав от ночи и добравшись наконец на арендованном Германом джипе из Гаваны до Кайо-Коко, он свалился в кровать практически замертво. Пусть еще поспит.

Пусть даст еще время спокойно на себя посмотреть. Они и так целый день потеряли: Герман и предположить не мог, что у Филиппа до сих пор лишь немецкий паспорт, и придется запрашивать отдельную визу! Хорошо, что для немцев это простая формальность. Герман злился, но в этот раз не мог не признать благоразумия бабушки, которая не считала нужным спешить с получением Филиппом российского гражданства. Не самое подходящее для этого время...

Филя заворочался под легкой простыней, и Герман, не сдержавшись, прижался губами к его виску у самого уголка еще сомкнутых век, обнимая и снова успокаивая. Не зря Герман мечтал увидеть его спящим. И улыбаться, и плакать от его вида хотелось.

Похожее щемящее чувство возникало раньше, когда Венский смотрел на спящую дочь. Но сидя возле уснувшей маленькой Алиски, ее всегда хотелось защищать. Хотелось оберегать ее от всех невзгод, охраняя покой.

А мирно сопящего во сне Филю непреодолимо хочется трогать. Сжимать в руках эти расслабленные, податливые формы его удивительного тела, ласкать ладонью покрытую тонкими светлыми волосками чистую кожу... И целовать его хочется непрерывно. В родинки, в веснушки, уголки приоткрытого теплого рта и лохматые волосы, вдыхая ванильный микст ароматов его тела и сладковатого, едва уловимого парфюма. И как ни сдерживайся, а невозможно не проникнуть рукой к нему под простыню, где нет никакого белья, и ничто не мешает ощутить в ладони объем и тепло его упругой эрекции.

Еще не открывая глаз, Филипп подчинялся ласкающей его руке и, послушно перевернувшись на спину, открылся поцелуям Германа, который спускался от его лица по слегка влажной шее и гладкой веснушчатой груди.

Филя сладко застонал, потягиваясь, когда Венский, пощекотав прикосновениями его живот, достиг цели и обхватил губами нежную бархатистую головку. Герман проник пальцами ниже, коснувшись заветной плотной складочки, и никакой вялости к концу этого утреннего приветствия у Филиппа не осталось. Он выгнулся в последний раз, конвульсивно вздрагивая всем телом, выпустил в рот Герману несколько соленых струек и сразу после этого расслабленно откинулся на подушку.

Вероятно, он настроился еще поваляться, наслаждаясь наступившей эйфорией, но повернув голову и впервые посмотрев в окно, на несколько мгновений замер на постели.

— Где мы? — округлились спросонья зеленоватые глаза. — Это море или что?..

— Не совсем. Это океан, — улыбался Венский, наслаждаясь его шоковой реакцией.

— Правда? — резко сел Филипп на кровати. — Мы что, на корабле?!

Филя поднялся на ноги и, подойдя к открытому панорамному окну, отодвинул легкую занавеску.

Он стоял и смотрел на спокойную воду лагуны прямо под расположенным на сваях бунгало, а Герман не мог отвести глаз от его обнаженного силуэта, с совершенными линиями которого разве что мифические древние боги могли сравниться.

— Мы в раю, Герман, — будто отвечая его мыслям, спокойно констатировал Филипп, сделал шаг к самому краю окна, отбрасывая на пол снятые с запястий повязки, и, вскинув изящные руки, с восторженным криком плашмя свалился в воду.

— В следующий раз надень плавки, — смеялся Герман, глядя на его свободные барахтанья. — Здесь акулы!

— Ты же шутишь?! — опасливо оглянулся Филипп, на всякий случай подгребая поближе к лесенке выхода на небольшую террасу. — Они могут сюда приплыть?

— Они уже плывут! — угрожающе сказал Герман и, оттолкнувшись от порога, нырнул тоже, под водой хватая его и утаскивая за собой.

***

Как же мало он видел в жизни, этот доверчивый, замкнутый в собственном мире мальчик! Герман поражался, как Филиппа, привыкшего сражать публику своим фантастическим искусством, легко удивить совершенно обычными для современных людей вещами, как просто произвести на него впечатление элементарным катанием на лодке с прозрачным дном или полетом над водой на парашюте. Что уж говорить о более экстремальных развлечениях, заранее спланированных Германом.

Задачу посадить Филиппа за руль Венский рассматривал как одну из основных и занялся этим с первого дня, устроив сафари на песчаном пустыре, как пару лет назад для Алисы. Герман специально выбирал подходящую машину. Филя с горящими глазами впивался в руль, в точности исполняя команды Венского и рискуя откусить при резком торможении кончик языка, который от старания периодически высовывал. Он поначалу часто ошибался, дергая джип и невольно глуша двигатель, но в итоге почувствовал уверенность и в первый же день самостоятельно дорулил до территории их отельного комплекса.

Филя думал, очевидно, что рыбалка троллингом — это придуманная красивая картинка для туристов, что-то из разряда чисто кинематографических сюжетов. Тщательно обмазанный Венским привезенным специально для Филиппа солнцезащитным кремом, нацепив на конопатый нос темные очки, он картинно расположился в шезлонге на корме катера и скептически посмеивался над подробными инструкциями, пребывая в полной уверенности, что Герман, решив просто прокатиться в открытом океане, по пути развлекает его небылицами о больших хищных рыбах, с которыми им предстоит сражаться. Выставленные мощные снасти он, вероятно, воспринимал как часть оформления живописной сцены. Но Венский нанял знакомую команду и в успехе не сомневался, хотя до первой поклевки им пришлось побороздить немало.

— Герман! — резко выпрямился Филипп, испуганно уставившись на Венского, когда затрещала ближайшая к нему катушка. — Это что, рыба?!

— Бери спиннинг!

— Я?! А-а, она тяжелая!

— Не рви, отпускай леску!

— Как?! Возьми его, Гермаааан!..

Филю словно парализовало с выгнутым в дугу удилищем в руках, и Герману стоило немалых усилий забрать у него снасть.

Венский изначально рассчитывал на жадного морского окуня, заранее обговорив с командой рыбаков не слишком долгий маршрут с гарантированным для новичков результатом, но фортуна Филиппу явно благоволила, и когда прочно севшая на крючок барракуда в первый раз выпрыгнула из воды свечой, на корму сбежалась вся команда. Трое темнокожих морячков, шустро выбрав остальные снасти, наперебой галдели по-испански, стремясь помочь Герману указаниями, в которых он совершенно не нуждался, методически вываживая отчаянно бьющуюся рыбу. Она то всплывала, изворачиваясь, на поверхность, сверкая зеркальной чешуей, то уходила в глубину и тянула рывками в сторону, соревнуясь с Германом во внезапности маневров. Охваченный одновременно паникой и охотничьим азартом Филипп перебегал вслед за Германом от борта к борту, путаясь под ногами и тревожно поглядывая на сконцентрированного Венского, до предела напрягающего мышцы обнаженного торса и рук со вздувшимися от усилий венами.

Когда восьмикилограммовая серебристая барракуда была поднята наконец на борт и надежно зафиксирована, Филипп изумленно, будто не веря глазам, рассматривал ее отливающее синевой длинное тело с выраженными черными полосами. Изучая добычу, он надолго задержался взглядом на агрессивной зубастой пасти, которую продолжала рефлекторно открывать агонизирующая, обессиленная рыба.

— Она такая злая!

— Ну еще бы...

— Она нападает на людей?

— Очень редко. Но если неудачно укусит в воде, можно умереть от потери крови.

— Мы будем ее есть? — поднял Филя на Германа заинтересованный взгляд. — Или выпустим в море?

— Боюсь, придется есть, — улыбнулся ему Венский, устало опускаясь в шезлонг. — Она не выживет, слишком глубоко захватила.

— Ты такой сильный, Герман, — задумчиво произнес Филипп, садясь рядом и окидывая раздетого до пояса, уже заметно загоревшего Венского изучающим взглядом так, будто видел его впервые. — Ты победил. Ты всегда побеждаешь.

— Легко побеждать, когда ты на катере и с железными крючками, — безразличным тоном ответил Герман и, накрывая шляпой лицо, положил скрещенные ноги на металлический поручень кормы, стараясь расслабиться и успокоить остаточный тремор в руках. — Ты просто развлекаешься, а соперник за жизнь свою борется. Но она устроила нам отличное шоу с адреналином. Мы ей похлопали и повеселились, разве плохо?

Филя отвернулся, откинувшись на спинку кресла, и до возвращения на берег сидел, молчаливо уставившись на воду. Он прекрасно аналогию Германа понял. И просто из чувства противоречия усердно занялся любимыми упражнениями сразу по возвращении в бунгало.

Если он думал позлить этим Венского, его расчет был совершенно ошибочным. Это выступления Филиппа перед публикой Герману трудно переносить, а за таким вот «приватом» он понаблюдает с удовольствием!

Смотреть на то, как в одних облегающих шортиках разминается на полу его пластилиновый циркач, Герман мог долго. Однако не до бесконечности. Разместившись рядом с бокалом холодного дайкири, заказанного в ближайшем баре, можно было относительно спокойно выдержать его немыслимые наклоны и скручивания, по ходу дела ведя светскую беседу о планах на завтрашнюю конную прогулку. Потом, уже со вторым бокалом — любоваться на выходы в стойки на руках из положений сидя и лежа, когда при всем богатом воображении Герман не мог понять, за счет какой силы природы можно принимать эти нечеловеческие позы.

Но, насмотревшись на все его складочки, бороздки и поочередно проступающие рельефные мускулы, завершающую часть тренировки, когда Филя явно надолго решил расположиться перед Германом в своем коронном шпагате, Венский выдержать уже не смог.

Отведя одну ногу в сторону, Филипп забросил ее на кровать, перенес тяжесть тела на локти, оказавшись лицом вниз, затем приподнял над полом, прогнувшись в пояснице, свой ладный кругленький зад, и дальнейшие упражнения происходили уже при активном участии Венского, который быстро оказался у Филиппа в тылу.

Опустившись рядом на колени, Герман сдавил его тонкую талию и, мгновенно заведясь от собственных фантазий, прижался к образовавшейся между разведенных ног впадинке, невольно совершая ритмичные недвусмысленные движения.

— Давай позже, Герман, мне надо закончить... — совсем не уверенно, уже с характерным придыханием сказал Филипп, прогибаясь еще больше, чтобы получше свой шпагат под стоящий колом член Венского подстроить.

— Договорились, — не останавливался Герман, — только без шорт... Мне тоже надо закончить...

Уже бессмысленно было изображать увлечение тренировкой. Филипп опустился на живот, сводя бедра и позволив стянуть с себя шорты, после чего ловко перевернулся на спину и сразу забросил на плечи Германа ноги.

Быстро нащупав на кровати заветный тюбик, Герман выдавил в ладонь изрядную порцию геля, но можно ли было, оказавшись в этом жестком захвате и уже касаясь розового ободка у входа в разогретое тело Филиппа, прерываться на то, чтобы надевать презерватив? Об этом и думать было некогда, да уже и нечем... Все мысли были внутри Филиппа даже раньше, чем вошел в него сам Герман, заставив закричать под собой и забиться от первого же напористого проникновения.

— Я умираю, Герман! — корчился под ним на полу Филипп, мотая головой со слипшимися от пота волосами, но даже если бы он и вправду сейчас умер, Герман вряд ли бы остановился, разрываемый невероятными по силе ощущениями от их первого незащищенного контакта.

Это снова было фантастически, это было на пределе сил, но не к этому стремился Герман, увозя Филиппа из их привычного рутинного мира. Главное случилось позже. В тот же вечер. В конце четвертого дня их кубинских каникул.

Еще лежа рядом с Германом на досках прохладного пола, но уже отдышавшись после приступа сексуального безумия, Филя вдруг встрепенулся, приподняв голову и прислушиваясь к доносящимся со стороны берега звукам музыки.

— Слышишь? — посмотрел он в сторону открытого окна. — Какой необычный барабан!

— Бонго, — спокойно сказал Герман, глядя в его одухотворенное лицо, — их народный инструмент.

— Кубанцы под него танцуют? Не смейся, я просто не знаю!..

— Кубанцы, Филя, танцуют немного не здесь, а поближе к Сочи, — ласково пригладил Герман еще влажный, непослушный ежик у него на макушке, — здесь кубинцы. Сегодня вечер сальсы в баре на берегу. А танцуют там, кстати, не только кубинцы. Подъем! — Герман решительно поднялся на ноги, подавая Филиппу руку. — Вечер обещает быть горячим.

Он действительно стал горячим, этот вечер кубинской сальсы, в который, к очередному изумлению Филиппа, с ходу влился многоопытный Венский, быстро приняв в баре нужную порцию любимой текилы и пристроившись к длинному хвосту веселящихся в стиле бразильского карнавала туристов. Кто-то сразу набросил Герману на шею цветастое лоскутное ожерелье, призванное создать то ли местный, то ли африканский народный колорит, кто-то затянул его в центр танцпола, когда полупьяный шумный хоровод рассыпался на пары, и заводные подвыпившие барышни то и дело оказывались рядом, чтобы вместе от души подурачиться, увлекаемые абсолютной свободой и набирающим обороты ритмом. А Филипп так и сидел у барной стойки, не притронувшись к своему мохито и пристально глядя на уходящего в откровенный отрыв Венского.

Герман был совсем новый и незнакомый, в яркой цветной рубашке, открывающей сильные мужественные руки и загорелую грудь в небрежно расстегнутом вороте. Стройный, подвижный и раскованный. Ничем больше не напоминающий того надменного, ограниченного правилами и предписаниями адвоката в строгом черном костюме. Он прекрасно чувствовал ритм и стиль звучащей музыки и просто получал от происходящего удовольствие, а все эти веселые туристки, все молодые сочные красотки, и все парни, и даже бармен — все только на Германа смотрели!..

Венский до самого последнего момента не понимал выражения сощуренных, потемневших от ярости глаз Филиппа, когда тот, не замечая никого вокруг и даже не пытаясь подстроиться под общее настроение, пройдя сквозь танцующую толпу, оказался к нему вплотную. Герман лишь обернуться успел, когда Филипп, внезапно взяв его за затылок, легко подпрыгнул, обвив ногами и повиснув, как на столбе, демонстративно впился в губы, чем вызвал одобрительное улюлюканье со всех сторон от мгновенно окруживших их хлопающих зрителей. И Герман не оттолкнул его, почувствовав важность момента, а лишь прижал к себе крепче, активно на его поцелуй отвечая.

— Я хочу в наш дом, Герман, — прошептал Филипп ему в ухо, соскочив на пол, но не разжимая сомкнутых вокруг шеи рук. — Чтобы больше никого не было!

А больше никого для Германа и не было. С самого начала, с первого дня их знакомства и даже до того: с первой минуты, как только увидел его в ярком луче софита, Герман только о нем думал, где бы ни был и чем бы ни занимался. И все это время лишь к одному стремился: такой срывающийся шепот услышать.

И увидеть такие глаза. Уже на следующее утро, лежа на постели и нежно касаясь его гладкой спины, встретиться не с равнодушием, не с подчеркнутой скукой, сочувствием или насмешкой, а с искренним интересом, обведенным темным ободком вокруг зеленой радужки в глазах склонившегося над ним Филиппа.

Герман легонько коснулся его мягкой приподнятой верхней губы, и Филя поцеловал его пальцы, взяв их в ладонь и прижав к своей щеке.

— Ты такой красивый, Герман, — рассматривал он вблизи правильные, будто с линейкой прорисованные черты лица Венского, останавливая взгляд то на ровных темных бровях, то на стрелках черных ресниц и четко очерченных скулах, то на губах, тонких и плотно сомкнутых, растянутых в легкой улыбке, и по слогам, совсем с другим произношением повторил имя: — Герр Ман. По-немецки это как...

— Господин мужчина, — подсказал ему Венский, улыбаясь.

— Ты знаешь. Ты все знаешь. И все умеешь.

— Да, я и вышивать могу, и на машинке... — шутливо процитировал Герман слова из старого мультфильма, но Филипп со столь древней анимацией знаком не был, и образное выражение воспринял буквально.

— Бабушка тоже умеет вышивать, — серьезно сообщил Филя, укладываясь щекой Герману на грудь. — Она думает, я сейчас во Владивостоке.

— Почему именно там?

— Это далеко. Там есть цирк, а у бабушки там нет знакомых.

— И как ты объяснишь ей свой кубинский загар? — удивлялся Венский его логике.

— Не знаю еще... Скажу, что в солярий ходил, какая разница? Может, она и не спросит! — беззаботно закончил Филипп тему и серьезно сказал: — Я слышу, как стучит твое сердце. Давай мы никуда сегодня не поедем?

— А как же адреналин, Филя? Дайвинг, лошади. Нас с тобой там уже ждут.

— Тебя везде ждут, — Филипп зарылся носом в его живот, вызвав моментальный ответ отлично отдохнувшего за ночь организма, и соскользнул по телу Германа ниже. — Пусть еще подождут...

***

Филя на удивление неплохо держался в седле. По дороге в поселок на островную ферму, когда Герман, сменив его, сел за руль, Филипп рассказал, что научился этому, пока работал в мюнхенском цирке, несколько раз попав на репетиции мастеров верховой езды.

Однако до Германа, еще в школьные годы совершившего не один конный поход по горным хребтам Кавказа, Филе было все же далеко.

Венский знал, что отлично смотрится в приталенной белой рубашке, ковбойской шляпе, узких джинсах и высоких сапогах, выданных знакомым со времен прошлых поездок владельцем небольшого ранчо, заработавшим, по местным меркам, целое состояние на организации конных прогулок для туристов. Наряженный подобным же образом Филипп, внимательно за Германом наблюдая, еще стоял рядом с хозяином фермы, держащим под уздцы предназначенного для него вороного жеребца, когда Герман, уверенно взявшись обеими руками за седло, быстро вставил ногу в стремя и одним движением ловко вскочил на крупную Пасо Фино, гнедую кобылу типичной местной породы.

Сразу же натянув узду и взяв под контроль красивое норовистое животное, он успел порядком потоптаться по загону, пока хозяин помогал Филиппу устроиться в седле и разобраться со сбруей весьма опытного, спокойного коня.

Будучи знакомым с местными маршрутами, Герман не хотел идти с группой, планируя в кратчайшее время показать Филиппу наиболее интересные вещи островной экосистемы вроде знаменитых мангровых лесов и колоний розовых фламинго.

Однако поход их закончился неожиданно быстро. Во время первой же остановки у живописной безлюдной лагуны, куда они вышли, двигаясь по конной тропе вдоль кромки типичного тропического леса.

Герман прекрасно понимал Филиппа: щедро политый поверх водостойкого санскрина средством от москитов, которые на его сладкую кровь слетались как на мед, Филя изнывал от духоты и влажности и пожелал остановиться, чтобы искупаться в океане. Привязав лошадь, Филипп с явным удовольствием разминал ноги, вприпрыжку подбежав к небольшому обрыву, отделяющему песочный пляж от густой зеленой растительности.

— Как здесь красиво, Герман! — на миг остановился он у края и грациозно развел руки: — Смотри, я сейчас полечу!

— Осторожно!.. — но было поздно — Филя уже полетел, оттолкнувшись от земли и скрывшись за обрывом.

Герман услышал его короткий возглас и, подойдя к краю, обнаружил Филиппа внизу сидящим на песке и потирающим обутую в мягкий кожаный сапог лодыжку.

— Что, летун, готово дело? — спустившись, приблизился к нему Герман, подавая руку. — Сильно подвернул?

— Нет, все хорошо! — стараясь не морщиться от боли, встал Филипп на ноги и, немного прихрамывая, направился к воде. — Сейчас пройдет!

Герман тоже надеялся, что обойдется, тем более, дурачась с ним голышом в океане, забывал вообще обо всем. От Филиного цепкого захвата освободиться было нереально. А Герман к этому и не стремился, сам хватая ртом его соленые яркие губы, и не отрываясь, увлекал под воду, которая, прогревшись на мелководье, температурой напоминала теплую ванну и вовсе не охлаждала, а наоборот лишь ускоряла неизбежный от близости Филиппа ток крови.

— Ты сейчас хочешь, прямо в море? — счастливо улыбаясь, спросил висящий на Германе Филипп, плотно прижимаясь и ощущая его выраженный тонус.

— Я везде хочу, Филеныш... — обняв его под водой, Герман сдавил и подтолкнул вверх упругий зад.

— Без геля по-настоящему не получится, — уже ритмично ерзая, дышал ему в ухо Филипп и, протиснув между их скользкими телами руку, обхватил и сжал в ладони, соединяя, их возбужденную плоть. — Тебе нравится, Герман?.. Можно так?

Венский только покивать сумел, немного отклоняясь, чтобы дать возможность настойчивой руке Филиппа свободно довести их до пиковых ощущений. Герман неотрывно смотрел в его глаза, еще больше заводясь от муки и упоения, отраженных на живом, выразительном лице, и сам, видимо, своей гримасой наслаждения и бесконтрольными страстными стонами возбуждал его не меньше. Филипп первым опустил взгляд, чтобы понаблюдать за кульминацией, и ощутимо напрягся всем телом в момент семяизвержения в прозрачную воду. Герман разрядился почти сразу вслед за ним, отстав лишь на несколько движений быстрой ладони.

Опираясь на локти, они еще блаженно болтались в воде у самой кромки выхода на берег, когда Филипп решил задрать кверху загорелые ноги.

— Герман?!.

— Похоже, мы приехали.

Правая щиколотка Филиппа была опухшей до такой степени, что острых косточек его лодыжки не было видно. Зато явно просматривался синюшный оттенок отекшей от разрыва сосудов кожи.