Часть 14 (1/2)

Мей снова проводила все свое время в селении, возвращаясь вместе с Доумой уже глубоко за полночь.

После последнего визита Аказы все понемногу начало возвращаться на круги своя.

Доума действительно сжалился над ней — стал отпускать в деревню даже без нотаций и пустых беспокойств, на полный день. Он будто резко потерял к Мей интерес. Больше не приходил к ней в покои по поводу и без. Даже обещанного нового горшка она так и не дождалась. Казалось бы, она должна была хоть немного, но все же ощутить облегчение, но Мей наоборот становилось только неспокойней.

Прошло семь дней. Аказа-сама так больше и не появлялся. Мей начала уже переживать. Начала мучить себя волнительными ожиданиями.

Она была уверена: он вернется. Переступит через себя и вернется. Попросит наконец о помощи. Признает, что она, помощь, ему все-таки нужна.

Мей не понимала, откуда в ней успела расцвести такая ядовитая уверенность. Ее вера в Аказу, вера в то, что ей хоть немного удалось достучаться до него, по-настоящему пугала — перерастала во что-то маниакальное. Мей тоже помешалась. Мей становилось страшно от самой себя.

Что она вообще удумала? Залезть в голову демону? Существу, которое само, кажется, не особо знало, как оно устроено? А если именно из-за нее он и сорвется? Что если она сделает что-то не так, ошибется?

Последнее время Мей ведь только и делала, что ошибалась. Мей устала. Она почти не спала, ела один раз в день, и то, когда Наото-сан вставала у нее над душой. Мей приходила в деревню, продолжала раздавать всем нуждающимся свежеприготовленные отвары, мази, осматривать больных. Зная, что это бесполезно. Зная, что рано или поздно все эти люди окажутся в пасти у Доумы. И максимум, что она сможет тогда сделать, это закрыть глаза и отвернуться. Заткнуть уши — чтобы не слышать блаженных воплей во время кровавых трапез.

Мей больше не боялась быть ослепленной. Благодаря Хару, благодаря Аказе-сама она прозрела. Но легче ей от этого нисколько не стало.

Для нее все кончено. Для нее надежды нет.

Рано или поздно Доуме она надоест, Доума наиграется. Сломает ее, сожрет и не подавится. В последнее время Мей часто снились сцены ее личной, первой и последней трапезы со своим хозяином. Сначала ей вгрызались в шею, затем в грязном кровавом поцелуе откусывали язык вместе с губами — чтобы она не утомляла хозяина своими проклятиями вперемешку с мольбами прекратить — затем, когда она, уже растворившись в ужасе и болевом шоке, с концами захлебывалась собственной кровью, отрывали у нее шмат мяса на внутренней стороне бедра, заливаясь игривыми гнилыми смешинками.

Мей почти не спала.

Ей снова и снова снилась собственная казнь. Иногда перебиваемая кошмарами с плачущим, рвущимся к ней изувеченным полуобглоданным Хару.

Мей каждый день просыпалась в холодном поту, задыхаясь в немом крике и машинально тут же проверяя: все ли части тела на месте. Мей уже на автомате рукой прикрывала рот, раз за разом до крови прикусывая губу — она не смела подавать голос. Боялась, что на ее даже тихие всхлипы-вскрики явится главная причина ее помешательства и ходячий ужас наяву — участливый и вездесущий Доума-сама.

Мей знала, что давно уже была на грани. И Доума знал. А потому, кажется, демон будто намеренно продолжал ее добивать. Более изощренно.

Доума совсем перестал обращать на нее внимание, оставил наконец в покое. В груди Мей с каждым днем все сильнее разрасталась тяжелая тревога. Доума не просто отстранялся от нее. Он был непривычно молчалив и спокоен — даже во время их ночных прогулок. Доума пугал. Пугал своей внезапно проснувшейся невозмутимостью и спокойствием. Эта новая роль хозяина доводила Мей до немой панической истерики. Доума будто специально давил на остатки ее не задетого безумием рассудка — хотел выжать из нее все до последней капли.

Мей не знала, насколько ее еще хватит. В ней снова проснулись доселе дремавший страх и непритупляемая тревожность.

А Аказа-сама все не возвращался. Чем больше отдалялся от девушки Доума, тем чаще она вспоминала об Аказе. Вспоминала, что только рядом с ним она чувствовала себя в безопасности в этом хаосе безумия. Аказа был сложным, Аказа был непонятным — Аказа был демоном — со всем этим Мей уже успела смириться. Аказа дарил ей чувство защищенности и надежду, что хотя бы до кого-то она сможет достучаться в этом мире помешанных и отчаянных.

В последнюю их встречу Мей увидела, поняла: в Аказе что-то менялось. Медленно, но верно. Аказа пытался услышать ее, услышать себя.

Невероятный прогресс в их странных и непонятных им самим отношениях. Но сейчас Мей лишили и этого слабого проблеска света.

Оставили один на один с кошмаром наяву. Оставили тонуть и оглушаться затишьем перед бурей.

Мей уже с неделю жила как на иголках. Иногда, когда тревожность особенно сильно начинала подкатывать к горлу, она даже порывалась сама начать разговор с хозяином, узнать, почему он вдруг стал так холоден, расспросить о пропавшем Аказе-сама. Но каждый раз Мей одергивала себя, поджимая нервно губы. Мей молчала.

Не хотела… провоцировать. Потому что понимала: лезть в душу к тому, у кого души отродясь не было — опасно и бессмысленно.

Мей продолжала молчать и ждать.

Аказа должен был когда-нибудь вернуться. Доума должен был когда-нибудь вспомнить о своей Мей-чан. Кто-то из них должен заговорить с ней первым.

На восьмой день Мей как обычно отправилась в деревню — ее уже ждала Наото-сан. Теперь она вместо Хару во всем ей помогала. Мей же, насколько это было возможно, старалась как можно меньше общаться, сближаться со своими же больными.

Мей было страшно снова привязаться. Страшно еще раз допустить, чтобы из-за нее кто-то безвременно погиб.

На восьмой день Мей как обычно не заметила, как быстро сгустились сумерки. Мей как обычно неохотно заставила себя оставить дела — нужно было возвращаться назад. Доума наверняка уже ждал ее.

Мей не осталась на ужин у Наото-сан — сказала, что и так засиделась, нужно поторопиться.

Мей удивилась, быстро поняв, что Доума ее совсем не ждал — хозяина нигде не было видно. Девушка остановилась у тропинки, которая сворачивала в чащу и вела к поместью. Сердце гулко забилось. Мей решила подождать.

Когда небо осветил слепящий полумесяц, девичье тело охватил легкий озноб. Мей невольно обняла себя руками, поежившись. Ночи здесь всегда были холодными.

Она уже и сама не понимала, чего ждала. Доума не придет. Но какое-то необъяснимое тяжелое чувство не давало ей сделать и шага в сторону поместья. Нутро Мей терзала тревожная неизвестность. Она всегда помнила: от Доумы стоило ждать чего угодно. Она всегда помнила: ей никогда не удастся прочесть эту закрытую книгу — Доума был чист — в Доуме нечего было читать — все его листы были пустыми, неисписанными, неисчеркаными.

Доума особенно ценил чистоту. Вокруг себя, внутри себя.

Мей надоело мучить себя — рано или поздно ей придется вернуться. Доуме, видимо, наконец стало скучно — он хотел с ней поиграть. Как раньше.

Мей выдохнула — наконец двинулась с места. Может, оно и к лучшему? Тихий Доума напрягал ее намного больше «игриво-буйного». К буйному она хотя бы успела привыкнуть. К тихому же и безразличному Доуме привыкнуть было невозможно — один его взгляд уже вызывал оторопь.

Мей так больше не могла. Мей хотелось, чтобы все это поскорей закончилось.

Она должна была все это закончить.

Но чем ближе Мей подходила к поместью, тем сильнее ей хотелось повернуть назад. Сердце рвало от глухого волнения, девушке везде мерещились среди деревьев силуэты своего хозяина. Паника все ближе подбиралась к легким, сбивая дыхание.

Мей останавливалась пять раз. Пять раз пыталась передумать.

Ничего не случится, если она переночует сегодня у Наото-сан. Если Доума-сама за ней не пришел, значит, он не хочет ее видеть, верно?

Нет. Ничего это не значит. Без указа Доумы Наото-сан ее и на порог не пустит. Когда-то Мей уже пыталась напроситься на ночевку — получила лишь тактичный отказ с уже знакомой блаженной улыбочкой. Ослепляющая преданность, желание выслужиться перед своим Богом у последователей культа Доумы не знали границ.

Мей уже давно поняла: ей никуда не деться, не сбежать, не спрятаться. Поэтому, уже совсем подойдя к поместью, Мей лишь тихо выдохнула. Сердце наконец перестало заходиться в диком ритме. Мей успокоилась. Смирилась.

Она почти бесшумно пробралась к себе в покои. Переоделась в юкату. Уже приготовилась снова попытаться провалиться в сон, даже не надеясь, что получится.

Но внезапно девичье тело охватила мелкая дрожь. Лицо обдало чужое горячее дыхание. Мей не сразу нашла в себе силы распахнуть глаза.

И тут же всем телом сжаться. Радужные пронзительные горящие глаза с лисьим жутким прищуром застыли у ее лица.

Доума опустился рядом. Отвел взгляд от затихшей девушки, будто над чем-то задумавшись. Будто задумавшись, зачем он вообще сюда пришел. Указательный палец демона простым вращательным движением легко вошел в его же левый висок.

Две свежие капли крови упали на футон, едва не попав и не замарав девушке юкату. Мей лежала, даже не думая подавать признаки жизни — не шевелилась, почти не дышала. Ждала, что дальше.

— Ох, Мей-чан, ты что-то долго… Я уже успел тебя заждаться и соскучиться. Что, опять мои последователи тебя донимали? Как же сложно все-таки спасать этих нетерпеливых эгоистичных людишек, они всегда хотят всего и сразу.

— Доума-сама… — Мей вздрогнула, привстала, но тут же горячие руки демона опустились на ее плечи — вжали обратно в постель.

— Извини меня, Мей-чан, — полусерьезным-полувиноватым тоном вкрадчиво прошептал Доума, уже не сводя со своей зашуганной зверушки глаз. — В последнее время я уделял тебе так мало внимания… Мне так жаль, мне так стыдно. Ты, наверное, совсем по мне заскучала, да? Бедная-бедная Мей-чан. Мы с Аказой-доно не должны были тебя бросать. Нет… Не должны. Но, знаешь, я все надеялся, что Аказа-доно одумается. Я ведь предложил ему забрать тебя… Но, видимо, Аказа-доно чего-то испугался. Жаль-жаль. Вы были бы такой милой парочкой!.. Но что поделаешь — Аказа-доно всегда был дурачком. Ты ведь и сама это уже поняла, да, Мей-чан? Ты же не глупая. Ты же не такая, как Аказа-доно, да?

С каждой фразой Доумы лицо Мей все сильнее белело, вытягивалось. Все это время, пока Доума выплескивал накипевшее за неделю молчания, его рука то и дело блуждающе проходилась по ее телу. Поглаживала. Успокаивала.

Доводила до грани.

— Доума-сама, — голос Мей был едва слышным. Доума приблизился к девичьему лицу. Облизнулся. Заглянул прямо в девичьи глаза — ему нравилась их чернота — она затягивала. Ему все еще было интересно играть со своей Мей-чан.

Но ему уже было совсем неинтересно услышать, что же она скажет. Это уже было совсем неважно.

Доума знал, что он победит. Но не знал, когда именно. И если людишек неизвестность обычно пугала, Доуму она только сильнее заводила, распаляла.

Как сейчас.

Мей Оота, беззащитная, безропотная, всеми брошенная Мей Оота, сейчас лежала перед ним, вся превратившись в ожидание — дыша через раз. Мей уже растворялась в нем. Милейшее создание. Аказа-доно и правда был дурачком. Слепцом. Упрямцем.

Но это Доуму уже не волновало. Мей-чан тоже.

— Аказа-доно тебя не заслуживает, Мей-чан. Ты заслуживаешь Рая. Вне очереди. Хочешь… Я подарю тебе Рай?

Мей вспыхнула, ощутив на своем лбу почти невесомый нежный поцелуй. Она была уверена — от прикосновения демона останется разъедающий кожу ожог. Наутро. Если она доживет до утра.

— Прости меня, Мей-чан, — Доума втянул носом уже знакомый приевшийся запах терпких трав. — Я должен был сделать это раньше.

Цепкие когтистые пальцы сомкнулись на запястьях девушки. На этот раз еще сильнее вжали безвольное распростертое тело в футон. Все кошмары смешались в одну реальность — реальность, где ни тело, ни разум Мей Ооте больше не принадлежали.

Доума давно должен был сделать это.

Почувствовав грубое смазанное касание клыков на своей шее, Мей не вскрикнула. Не успела. Не смогла.

***

Аказа не собирался возвращаться. По крайней мере, в ближайшее время. Прежде чем снова раздражаться бреднями Мей, нужно было разобраться в себе. Попытаться поковыряться в себе самому.

Аказа не помнил, почему не ел женщин. Не понимал, почему так и не смог причинить боль Мей, хотя и собирался. Не понимал, почему с каждым днем он все чаще подумывал вернуться.

Аказа все последние дни пытался ответить на эти, казалось бы, простые вопросы, но постоянно натыкался на какую-то незримую стену в сознании. Аказа впервые за сотни лет почувствовал себя беспомощным. Слабым. Он не мог разобраться в себе, он задавался вопросами, которые вводили его в оцепенение.

Но еще больше его вводило в ступор то, что девчонка, от бредней которой он всячески открещивался, могла быть права. Он сдерживался. Не мог двигаться дальше, постоянно нарываясь на преграды. Если он сломает этот чертов непонятно откуда взявшийся барьер, он станет сильнее. Станет сильнейшим. И не уступит уже никому.

Сейчас Аказа мог об этом только мечтать и продолжать держать себя в клетке собственных запретов и забытых воспоминаний. Аказа сжирал, сводил с ума самого себя. Только раньше он почему-то этого совсем не замечал.

Мей Оота открыла ему глаза.

Когда Аказа задумывался над этим, его губы невольно трогала усмешка. Иронично получалось. Кажется, Мей отплачивала ему его же монетой: он первым открыл ей глаза — на людишек Доумы, на ее ложную обреченную на провал надежду спастись. Теперь настала очередь Мей выворачивать мир Аказы наизнанку.

Как бы он этому ни противился.

Как бы Аказа себя не одергивал — он нуждался в Мей. Нуждался в том, кто тоже отчаянно пытался понять его. Он не мог продолжать закрывать на это глаза — глупо. К тому же, чем дольше он упрямо открещивался от идеи вернуться, тем чаще его разум заполнялся мыслями о блаженной девчонке. Она раздражала его даже на расстоянии. Аказу тянуло к ней даже на расстоянии. Почему? Демон и на этот вопрос не мог найти разумного ответа.

Кажется, они оба друг друга стоили. Оба бредили друг другом и оба надеялись друг на друга. Тщетно.

Аказа не виделся с Мей уже две недели. За это время не проходило и дня, чтобы он не пытался сорваться. Сорваться на этот раз к ней, а не на нее. Но Аказа каждый раз себя останавливал. Не решался. И чувствовал себя при этом полным идиотом.

Это не могло продолжаться вечно. Аказа не мог долго лгать самому себе. Мей была нужна ему. Потому что он один справиться с самим собой уже не мог. Чтобы стать сильнее, на время можно было заткнуть даже собственную гордость. Плевать, что скажет Она, что выкинет Доума, снова увидев его на пороге своего дома.

Аказе плевать.

Аказа возвращался в поместье Доумы, уже представляя смазанные улыбочки и ужимки «лучшего друга», от которых все нутро сводило от дикого раздражения. Но на этот раз Аказа не будет устраивать их уже ставшие обыденностью бои без правил. Он придет не за этим.

Мей Оота будет рада его возвращению.

Первым под ребрами демона проснулось недоумение, стоило ему ступить на порог поместья.

В доме стояла непривычная тяжелая тишина. Оглушающая тишина.

Аказа нахмурился. Тут пахло явно каким-то дерьмом. И кровью.

Аказа за считанные секунды оказался у комнаты Мей. С ноги распахнул двери.

Тупой нечитаемый взгляд прошелся по комнате. Остановился на измятом футоне.

Аказа невольно обнажил клыки — постель была в крови. На лице демона не промелькнуло ни одной эмоции.

И только в голове ударило отупляюще:

«Тогда я возьму ее себе. Насовсем возьму, Аказа-доно».

Аказа опустился у холодной постели. Бездумно провел пальцами по засохшим пятнам крови.

Это случилось несколько дней назад.

«Ты опоздал. Ты снова опоздал», — внезапно зазвенел в сознании чей-то грубый голос. Аказа помрачнел — тупое замешательство охватило его с головой. Он не сразу понял, что звучавший голос — его собственный.

Аказа поднялся. Стойкий терпкий запах крови все еще витал в воздухе, приятно щекотал обоняние демона.

Аказа в мгновение ока оказался в пустом коридоре. Принюхался. Сделал пару шагов в сторону — запах только сильнее забился в ноздри, в легкие.

Аказа словно в бреду дошел до покоев Доумы. Остановился у приоткрытой двери. Теперь запах крови въедался даже в глаза, разъедал остатки самообладания и рассудка.

«Ты опоздал. Это из-за тебя. Слышишь?»

Аказа тряхнул головой. Перед глазами всего на миг нависла какая-то пелена. Свой же голос будто пытался выбить у него почву из-под ног. Свой же голос его будто в чем-то обвинял.

Аказа машинально толкнул дверь. Сделал пару шагов.

И тут же замер на месте. Он больше не думал о въедливом запахе крови. Он больше ни о чем не думал. Аказа только стоял и смотрел на распластавшееся тело на футоне кровавой расцветки. Аказа смотрел на то, что когда-то было Мей Оотой.

Аказа не сразу почувствовал странное онемение на кончиках пальцев. Холод.

Стоило Аказе подойти ближе, как девичья голова повернулась в его сторону. Безжизненные пустые глаза смотрели будто сквозь него. Мей Оота его не узнавала. Аказа, сам не понимая, зачем, склонился над девушкой, которая едва ли могла сама двигаться, подавать признаки жизни. Ее белая юката была заляпана кровью, порвана на груди и в районе бедер. Мей лежала перед ним с раздвинутыми ногами, не в силах даже сжаться, стыдливо прикрыться.

Мей продолжала смотреть в одну точку и будто чего-то ждать. Пустые заплаканные глаза не выражали совершенно ничего.

Аказа не понимал, почему не мог оторваться от девичьего мертвого взгляда. Аказа впервые видел перед собой настоящий живой труп. На Мей Ооте не было живого места — все тело было усыпано ссадинами, страшными уродливыми гематомами и разлившимися кровоподтеками.

Бедра девушки были особенно разодраны в кровь. Аказа даже заметил следы от когтей. На шее — тоже.

Демон осторожно коснулся плеча девушки — в комнате тут же раздался тихий вымученный полувздох-полустон. Но Аказа не отдернул руки — понял только, что, плечо у Мей было сломано. Или вывихнуто — он не мог определить точно.

— Эй… Встать сможешь? — наверное, это был второй по глупости вопрос после «как дела?», который он только мог сейчас задать изувеченной недобитой девушке. Мей никак не отреагировала на его вопрос — будто не услышала. Мей была будто уже не здесь. Мей готовилась умирать. Готовилась уже не первый день. Аказа явно не вовремя зашел — его здесь не ждали.

Больше не ждали.

Но Аказа не собирался уходить. Взгляд демона то и дело продолжал останавливаться на ранах, оставленных другим демоном на полуобнаженном девичьем теле.

Аказа не мог сейчас уйти. Она умрет из-за него. Мей Оота уже умерла из-за него.

— Еще не поздно, — процедил Аказа кому-то в пустоту. Не опоздал. Мей Оота еще дышала: слабо, рвано, но дышала. Он еще мог спасти ее, мог забрать. Плевать, что на это скажет-выкинет Доума.

Плевать. Аказа сейчас совсем об этом не думал. Он думал только о Мей Ооте и о ее пока чудом не оборвавшейся жизни.

«Ты ее вытащишь. Ты спасешь. Хотя бы в этот раз не облажаешься», — снова заклокотало где-то в глубинах сознания. Обнадеживающе. Аказа в это почти поверил.

Аказа не знал, почему он вообще должен был в это верить. Почему он вообще должен был спасать обреченную Мей Ооту. Он ведь знал, что этим рано или поздно все должно было закончиться. Ему ведь было на это плевать.

Так что изменилось сейчас?