Часть 33 (1/2)

63Цирк никогда не спит. Вечером, когда избитый шамбарьером манеж отдыхает, просыпаются кулисы. Гутарят в птичнике гусаки. Распеваются на все лады львы и тигры. Отбивают степ в денниках ретивые кони. Но весь этот звериный оркестр замолкает, если вдруг, безбожно фальшивя, затрубит слон. От его соло у некоторых с непривычки закладывает уши. Заложило и у Гирши, когда он с мороза зашел в теплое пахнущее хлевом закулисье цирка. На грядущие вечер и ночь у него были Наполеоновские планы: запереться в гардеробной, улечься на протертый диван и бесконечно жалеть себя. Но трубный глас слона смешал карты: слон приехал в новую программу на пару дней раньше положенного срока. Сколько Гирша видел номеров со слонами?.. По пальцам пересчитать. А ведь очаровательное животное! Умное, хитрое.

Первое свидание с ушастым гигантом у Гирши состоялось еще в нежной юности. Причем попался не кроткий индиец, а горячий африканец. Африканцы куда крупнее в размерах, ушастее. И гораздо свирепее. Гирша имел неосторожность оказаться рядом со слоновником, и старожил цирка слон Рамзес устроил ему «личный досмотр». Талию неожиданно обвил хобот, и Гирша даже вскрикнуть не успел, как его подвесили головой вниз и потрясли, точно погремушку. Из карманов посыпались ключи, мелочь. «Сейчас и дух из тебя вытрясет, дубина!» Рамзес поднимал бревна и таскал кофры с реквизитом на вокзале, помогая цирковым загружаться. Что ему стоило расквасить Гиршину голову о бетонный пол? Завизжал тогда Гирша, как девка. На его счастье Рамзес оказался не маньяком-убийцей, а гнусным вымогателем. Весь цирк выдрессировал ходить с кусочком сахара или печеньем в кармане — такая вот проходная плата. Цирковые даже дали Рамзесу второе, помимо сценического, имя — Профорг. «Ему бы профсоюзные взносы собирать» — шутила униформа, выкупая Гиршу из слоновьего плена пригоршней рафинада.

Может, и тут завелся такой же «профорг»? Любопытство взяло верх, и Гирша свернул к слоновнику. Как выяснилось, не зря.

— Туба, нет! Туба, назад! — Прижатый к стенке четырехтонной махиной худосочный паренек потрясал в воздухе грабельками.

Нет, этот не похож на Рамзеса. Уши маленькие, не лопухи, и раздавшаяся, как у Будды, макушка выдавала в нем индуса.

Правда, Туба, в отличие от восточного божества, пацифизмом не страдал и не уступал вторженцу ни пяди своей слоновьей земли. Одним движением хобота он выхватил грабли из рук паренька и отшвырнул в другой конец слоновника, точно использованную зубочистку.

— Мамочки! — Только и выпалил паренек.

Дело запахло керосином. Гирша перегнулся через бортик слоновника и подобрал злополучные грабли. Громко свистнул. Туба отвернулся от затравленного паренька. Пришлось показать баланс граблей на голове. Расчет оказался верным: Тубу озадачило столь необычное применение хозяйственного инвентаря. За это время паренек по-крабьи прошмыгнул мимо гиганта и с лязгом захлопнул калитку.

— Я ваш должник! — затряс Гиршину руку паренек, Витьком назвался. — У меня вся жизнь перед глазами пролетела!

— Главное, было, что вспомнить, — поспешил высвободить руку Гирша. — Недавно тут?

— А как вы узнали? — прозорливостью Витек точно не страдал.

— Проехали. Лучше скажи, что за ЧП?

— Знали б вы, как я с этим слоном намаялся! Привезли вчера на мою голову, а хозяина еще два дня жди. Сено даю, морковь там, хлеб — не жрет, зараза такая, убрать пол сутки не дает — видали? Ну и живи в грязище! Не слон, а свинтус! — И погрозил кулаком в сторону хлопающего ушами слона.

— Погоди-ка, — Гирша протянул руку к Тубе. Туба подал хобот. Обученный.

— Да у него хобот теплый.

— И что?

— А то, что у любой скотины теплый нос — плохой знак. Ты глянь, сопли — хоть на кулак наматывай. Поди, пока в теплушке ехал, простуду и хватанул. Вот и буянит. А ты — «свинтус», «свинтус»!

— Что же делать?! — О, этот полный детской беспомощности взгляд. Гирша так сейчас понимал слона!

— Пулей дуй в ближайший винно-водочный, пока не закрыли, — Гирша глянул на часы. — Возьмешь четыре бутылки красного, если нет — портвейну. Водки литр. Очередь если — при напролом. Потом в аптеку, скупишь весь кальцекс, что есть. И ко мне. Будем коллегу на ноги ставить.

Дав Витьку двадцать рублей на накладные, Гирша прислонился к решетке загона — «подежурить». Туба больше не фальшивил. Полностью оправдывая свое имя, низко гудел и клокотал бочковидным нутром.

И с каких это пор Гирша заделался в Айболиты? Может, мамины гены дали о себе знать? Или родная деревня? Где каждая бабуся — доморощенный ветеринар. Но там скотина своя, приусадебная, а тут-то казенная. Как порой острили в колхозе: раз казенная, значит «ничья». Нет ничего хуже быть ничьим. Когда некому о тебе думать, беспокоиться, заботиться. Хотя о чем это он? Сам о себе позаботиться не в состоянии. То без шарфа, то без свитера, то без кальсон ходит — и это в декабре-то, когда на улице вовсю трещат морозы. Вот, пожалуйста! Только подумал — и в горле запершило. Как бы на пару со слоном не слечь.

Спустя час-полтора подоспело «лечение». Нашли эмалированное ведро литров на двенадцать, почти до половины наполнили горячей водой, влили вино, водку и накрошили три пластинки кальцекса. Вуаля! Эликсир от всех болезней готов!

Но, видимо, пословица про осла и колодец справедлива и для слонов. Витек с ведром боязливо подошел к слоновнику. Поставил ведро у ограды. Туба — ноль внимания. Витек наклонился, изображая, будто пьет. Но Туба только взвизгнул сопливым хоботом, и Витек дал такого стрекача, что чуть не опрокинул ведро с эликсиром.

— Интересное кино! — зачесал затылок Витек, поглядывая на настенные часы.

— Ждет тебя кто? — не зная почему, спросил Гирша.

— Да, с девушкой в кино давно собирались. «Роман с камнем»<span class="footnote" id="fn_38867886_0"></span> крутят. А Аношкин дрыхнет в подсобке, домкратом не подымишь. Тоже мне! Пересменка…

Повисла неловкая пауза. Витек явно напрашивался «свалить», но вежливость (или трусость?) не давали сказать это в лицо. Формально, его рабочий день и вправду подходил к концу. Но кто в цирке или, скажем, в больнице смотрит на часы? Сиди, пока всех не вычистишь и не вылечишь. От этого осознания Витек и мучился. Что ж, Гирша облегчит ему задачу.

— Иди, спасу я ваш «Роман»! Я все равно не планировал спать, так проведу время с пользой, — Гирша легонько толкнул Витька в сторону выхода.

— Вам точно помощь не потребуется? — Прозвучала дежурная вежливость.

— Хватило ума намешать этот шмурдяк, хватит ума и слона напоить! Есть методы. Иди давай, а то еще передумает!

Сказал, и тут же всего чернухой как накроет! «Еще передумает». Саша, ты тоже тогда передумал? Дур-р-рак, Гирша, дур-р-рак, что ты мелешь? Было бы о чем передумывать! Отпусти парня, так же, как Витька этого отпусти, и всем будет счастье!

«Нет, не будет!» — возразил мерзкий внутренний голос. Именно мерзкий, потому что хорошего за всю поганую жизнь он ни разу ничего не сказал.

«Кто тут мерзкий, так это ты!» — От внутреннего голоса ничего не укроешь. — «Не твое, вот и бесишься! А был бы твоим, стыдился бы сам, а его стыдил бы еще больше. Какой ты нахрен Бендер? Бендер — душа нараспашку. А ты — гребаный Корейко, загнал себя добровольно под плинтус и огрызаешься за это на весь белый свет! А Корейко Саше не нужен. Вот и весь сказ».

— Да пошел ты! — огрызнулся Гирша. — Я с тобой расправлюсь, моралист херов!

«Как?» — насмехался голос.

— Сам знаешь как!

Так. На часах половина десятого. Винно-водочные на клюшке. Тут Гирша с тоской оглядел опустошенные винные бутылки и два пузыря водки. Ни капли не осталось. Все пошло на целительный шмурдяк, который эта носатая скотина даже не пьет. А если?..

Гирша покосился на ведро со шмурдяком. Нет, он не падет так низко! Или падет?.. Борьба была недолгой. Сбегав до гардеробной, Гирша вернулся с жестяной кастрюлькой, в которую, при желании, и литра два вмещалось. Зачерпнул немного бордового пойла.

Внутренний голос предпринял последнюю попытку: «Остановись, придурок! Там же кальцекс!»

— Кальцекс не антибиотик, — отмахнулся Гирша. — Мать алкашам спокойно выписывала. Заодно полечусь! А теперь, будь добр, заткнись.

Пригубил полглотка — для начала. На вкус не божоле-нуво, но на безрыбье и рак рыба. Отхлебнул уже на полную. Почти позабытое тепло разливалось по нутру.

Вдруг в плечо толкнули, и шею обдало теплым воздухом. Гирша обернулся. Над ним нависал всей своей четырехтонной тушей Туба и проявлял неподдельный интерес к содержимому ведра.

— Что, мы — царские особы, без дегустатора не пьем? — усмехнулся Гирша. — Ладно, мы люди не гордые. Составишь мне компанию. Начинаем курс лечения простуд и сердечных травм! — Гирша набрал кастрюльку и протянул Тубе. — Да погоди, кто ж без тоста пьет!

Кое-как отбившись от хобота, Гирша объявил:

— Я поднимаю этот тост за твое слоновье здоровье! Как там говорят двуногие: «Здоров, как слон»? Дураки! Они не понимают. Нам приходится быть здоровыми. Болеют аристократы и дегенераты. А мы с тобой — рабочий класс. Авангард общества, понял? На нас все держится, и ты, брат, держись. За твое здоровье!

Туба осушил кастрюльку в мановение ока. Хряпнул так хряпнул.

— Да тебе накидаться нефиг делать, — Гирша зачерпнул себе из ведра пустой бутылкой из-под водки. Эх, разве это выпивка? Водка была разбодяжена настолько, что почти не накрывала. Так, нутро согрела и только. Настругать еще корицы с гвоздикой — и получится глинтвейн.

Туба, кажется, тоже был недоволен достигнутым эффектом. Призывно хлопал ушами и перетаптывался с ноги на ногу, ну прям вылитый Миша в предвкушении выпивки.

— Мало, говоришь? Мне тоже так кажется.

Гирша снова наполнил кастрюльку, как из дальнего угла донеслось возмущенное гоготание.

— О, смотри, Гузя распелся! — Гирша указал кастрюлькой в сторону птичника. — Зануда и стукач под стать хозяину. Слушай, он тебе не надоел?

Туба хлопнул пышными ресницами. Гирша подошел к клетке с негодующим Гузей. Гузя смотрел на него сердитым птичьим глазом и важно раздувал отвисший от старости зоб. Отыскав на полу замызганную половую тряпку, Гирша накинул ее на Гузину клетку.

— Ловко мы проучили этого ханжу, а? — обратился Гирша к Тубе. Туба тянулся к ведру за новым тостом.

— Ну, что, выпьем, собрат по несчастью! Нас тут обоих бросили. Хотя что я? Меня даже подобрать побрезговали! Понимаешь?

В ответ Туба облобызал Гирше лицо сопливым хоботом. Рыжеватая шерсть на его тыльной стороне щекотала щеки, но Гирша не возражал. Туба был отличным слушателем — и этого Гирше ох как не доставало. Гирша исповедался ему во всем. Рассказал и о поцелуе, и о ночи без сна, и о снах, так и не вернувших покоя. Туба не округлял кротких глаз, не давился и не называл петухом. Только монотонно кивал и похлопывал хоботом по плечу.

На четвертом тосте перешли к объятиям.

— Слушай, мы ведь так похож-ж-жи, — повиснув на шарящем хоботе, промычал Гирша. — Два нес-с-сносных старых самодура. Еще и пьян-ницы. Но-но, руки! — Туба попытался стянуть кастрюльку. — Не распускать! Мы с тобой пьяницы, а не алкаши! Тост!

Целебный шмурдяк оказался коварен: безобидный по крепости, в слоновьих объемах он доводил до кондиции не хуже чистейшей водки. Гирша с завистью смотрел, как крепко Туба стоит на своих мозолистых ногах. В своих он уже не был так уверен. Набрав последнюю кастрюлю с хлопьями кальцекса на дне, Гирша, из последних сил стараясь совладать со словами, обьявил финальный тост:

— За щ-щасье! Вы же слоны щ-щасье приносите, правда? Слышь, для меня щ-щасья не найдется, а? Оно у меня было, в руках держал, понимаеш-ш-шь, а я, а я его упустил, вот. Дашь, а?

Но Туба искал не счастье. Он молча осушил кастрюльку и стал щупать хоботом дно ведра. Не обнаружив искомого, со звоном опрокинул бесполезную посудину и затрубил.

Разом кончились объятия и пьяные поцелуи. Туба демонстративно развернулся к Гирше исполинским задом и, помахивая облезлым хвостом, уто́пал в дальний угол слоновника, где развалился в копне сена.

Подлое, низменное животное!

К горлу подступила тошнота. Как же так! Опять Гирша возомнил, что кому-то интересен! Опять его использовали. Еще бы со свиньями душу облегчал! Животновод херов!

Гирша встал и пошатывающейся походкой, хватаясь для верности за решетки денников, доплелся до фойе. Тащиться на второй этаж в гардеробную не было никаких сил. Вдруг — спасение! Дверь бутафорской. Еще и ключ в скважине торчал — прелестно! Отоспится на реквизите.

Узкая полоска света от двери нарушила полумрак бутафорской. Гирша приглядел себе подкидную доску. Чем не спальное место? Протиснувшись между кофров, он почти достиг цели, но что-то его остановило. По правую руку помигивала в тусклом свете иллюзионная витрина. В ее квадратных стеклышках отразилась до боли знакомая старческая физиономия. Обветренные тонкие губы нервно подрагивали, в глазах плескались горечь и страх.

Витрина. К ней всегда подходишь с вожделением и надеждой. Но сейчас этого не наблюдалось. Увиденное вожделения не вызывало.

Тоже мне — товар года. Сколько ни уценяй — и даром не возьмут.

Гиршу передернуло от омерзения. Толком ничего не соображая, он нащупал на полке что-то тяжелое и швырнул в гадкую морду. Один квадратик витрины оскалился битым стеклом. Гирша застыл. Сердце сковал ужас.

«Что ты натворил?» — обвинительным тоном грянул внутренний голос. Обвинительный тон решил все.

— Да пропади оно пропадом! — Гирша хватанул стоявшую рядом ходулю и трахнул концом по опостылевшему отражению. Витрина брызнула россыпью осколков. Довольно с него чувства вины! Довольно держать себя в руках! Это не пьяный дебош, он трезв как никогда!..

На миг Гирша почувствовал облегчение.

А витрина все плакала и плакала осколками.

64— Отвали! Кыш! Исчезни!

Инночка репетировала на проволоке, иначе давно бы ретировалась от Сашиных расспросов. Но Саша оставался неумолим.

— Что. Ты. Делала. Вчера. Вечером.

— Отвали сказала! — Но к жесткому тону примешалась нотка мольбы. — Что, хочешь, чтоб я навернулась?..

— Нет, не хочу, — соврал Саша. Снизу Инночка напоминала ему сороку на проводе. — Ты легко можешь избавить себя от моего общества. Только скажи…

— Да в гробу я вашу витрину видала! — Инночка дала слабину. — И Фэлла твоего тоже! Как вы мне все надоели!

— Попалась! — Сашу аж трясло от жажды отмщения. — Я догадывался, но до конца не верил. Ну оскорбил маэстро твое самолюбие, но не настолько же, чтоб витрину бить!

Инночка замерла, встав на носки, после чего взмахнула зонтиком, служившим ей балансиром, и циркулем развела ноги в идеальном шпагате.

— С чего ты взял, что меня кто-то там оскорбил?

Саша огляделся — не греет ли уши униформа, и, не завидев ротозеев, пошел ва-банк:

— С того, что Фэлл тебя отшил. Во второй раз, кажется? Вот, по лицу вижу, что правда.

Инночка дрогнула на проволоке. Вмиг растеряв всякую грацию, она свалилась со шпагата. Саша подставил руки, но в том не было необходимости: Инночка ловко уцепилась за проволоку и соскочила на манеж. Но уже не для бегства, а для нападения.

— Тебе что, Надя давно шею не мылила? Так я за нее постараюсь! И ей, трещотке, не поздоровится, язык без костей….

Инночка была с Сашей одного роста, но от злобы она, казалось, нависала над ним, будто вставшая на дыбы кобра.

— Надя тут ни при чем! — Саша слишком поздно понял, что перегнул палку, и попятился к выходу. — У меня свои методы… Дедуктивные.