Часть 3 (1/1)

Немец еще сопротивляется, рычит от унижения, упирается руками в дощатый пол в тщетной попытке подняться. Наверное, раньше бы ему даже не потребовалось прикладывать усилий, чтобы скинуть с себя ногу француза, но сейчас он слишком устал. Людвиг и не помнит, когда в последний раз мог нормально выспаться, довольствуясь редким трех-четырех часовым сном. И именно сейчас немец жалеет об этом. Жалеет, что не в силах даже подняться с пола, вынужденный, униженный, утыкаться лицом в ноги ненавистного врага. Только удушливая ненависть, от которой неуловимо темнеет перед глазами не дает сдаться, заставляя сплюнуть на ботинки Керкланда, огрызаясь. Он не станет так унижаться, не перед этими.Француз хмурится. Без сомнения неповиновение загнанного в угол, но еще не сломленного немцазлит Франциска, выводит его из себя, пробуждая в глубине души бесконтрольную жестокость. Это даже немного пугает, ведь Бонфуа уже давно не чувствовал в себе столь странную, но отчасти знакомую жажду чужой боли, дремавшую много лет и терпеливо ожидающую своего часа.Невозможно остановится, да и нет желания, ведь, когда позволено все, так сложно увидеть ту грань, переступив которую, человек превращается в жадное животное, алчущее большего. Это чувство комом застывает в горле, царапает не хуже лезвия ножа, заставляет губы сами собой складываться в презрительную усмешку, оттесняя куда-то в глубину подсознания остатки жалости и брезгливости. Эта тварь не заслуживает сострадания.Ладони сами собой сжимаются в кулаки, а желание наказать немца за неповиновение читается в каждом резком, прерывистом вздохе, в глазах, пылающих холодной ненависти, в руке, уже занесенной для удара... И, право, Франциск очень жалеет, что не догадался прихватить с собой хлыст. Хотя, кто же мог предположить, что власть может настолько снести голову, что превратит обычно спокойного и вполне доброжелательного француза в безжалостное чудовище.Однако лишь один взгляд спокойных зеленых глаз останавливает, не давая опустить руку. Даже сейчас, когда они вроде бы уже в равных условиях, Бонфуа все равно продолжает слишком зависеть от своего любовника, почти загипнотизированный веселыми, какими-то бесовскими огоньками в такой манящей изумрудной глубине. И хочется, до боли, до ужаса, до тошнотворного привкуса во рту ударить ненавистного врага, но тело уже цепенеет, не слушаясь своего хозяина, а в голове остается лишь желание потакать всем желаниям англичанина, какими бы они ни были.Впрочем, Артур лишь слегка усмехается, прекрасно осознавая всю глубину и полноту собственной власти, твердо зная, что Бонфуа не осмелится сейчас ослушаться так и не прозвучавшего приказа, привыкнув в такие, наполненные чувствами моменты подчиняться малейшим капризам своего любовника.Потому что, когда Керкланд срывает с себя уже такую привычную, почти пришитую намертво, маску джентльмена и являет свою истинную сущность - беспринципного, жестокого, алчного, привыкшего к безоговорочному повиновениючеловека, противиться ему становится уже почти невозможно.Это чувство почти на уровне животных инстинктов, не поддается контролю и не давится рассудком. Во всяком случае, французу, давным-давно навеки продавшем свою душу этому чертовски желанному зеленоглазому дьяволу, оно не подвластно.И Бонфуа готов подчиниться, даже если Керкланд надумал отобрать у него эту гордую, все еще пытающуюся сопротивляться, пока несломленную игрушку, валяющуюся у его ног.Однако Артур отнюдь не собирается лишать своего любовника столь необходимого ему сейчас развлечения, хотя, наверное, и хотел бы сделать это, но остерегается. Керкланд прекрасно осознает, что даже у такого покладистого и покорного сейчас Бонфуа есть свой предел, который тот может переступить в любой момент. И тогда уже неизвестно, кто из них окажется в большой власти у своих чувств к друг другу. И, может, уже именно Артуру захочется подчиниться каждому сиюминутному капризу объекта своих желаний. Осознание этого до невозможности заводит, опьяняет, заставляя рассудок тускнеть, оставляя тело во власти адреналина. Это как прогулка по лезвию ножа. Тонкому, оставляющему глубокие кровавые порезы на ступнях, но стоит только оступиться, и хозяином ситуации будешь уже не ты.Даже удивительно, насколько много может сделать всего лишь один взгляд, который прекрасно передает всю многовековую историю взаимоотношений француза и англичанина. Историю побед и поражений, союзов и предательств, любви и ненависти.Кажется, даже униженный немец осознает всю глубину возникшего между союзниками напряжения, не желая даже задумываться о его причинах. Странные отношения между французом и англичанином внушают ему только отвращение и желание оказаться как можно дальше от этих двоих, поэтому долгожданной передышкой пользуется с умом, с трудом выпрямляясь и утирая рот рукавом рукавом рубашки. Отвратительно, но сейчас не время соблюдать манеры.Франциск отчетливо хмурится, моментально разрывая зрительный контакт со своим любовником, с трудом удержав равновесие от резкого порыва немца, и, сильно злясь, заносит ногу, намереваясь пнуть поверженного противника.Не желая испытывать судьбу, Людвиг торопливо вскакивает на ноги, кое-как унимая бешеное дыхание. Частые удары сердца гулом отдаются в ушах, а голова предательски кружится от истощения, но сам Крауц продолжает через силу, как-то затравленно следить за действиями француза, донельзя взбешенного своеволием поверженного врага.До боли стиснув кулаки, немец, старательно выговаривая слова, ледяным и абсолютно безэмоциональным тоном произносит, буквально заставляя себя смотреть в горящие ненавистью и нечеловеческой алчностью чужие глаза, кажущиеся почти зеркальным отражением его собственных:- Может, вы продолжите свои игры без меня? У меня слишком много дел, чтобы развлекаться здесь с вами, - против воли и желания Крауца в его голосе звучат тонкие оттенки презрения, недвусмысленно показывая истинное мнение своего хозяина к отношениям, связывающим двух союзников.Даже самый невнимательный зритель заметит, что француз злится: губы сжимаются в тонкую линию, а глаза хищно щурятся, в упор смотря на непокорного Людвига, выдавая бешенство своего хозяина.Все идет наперекосяк, вопреки его плану, и это мгновенно выводит Бонфуа из себя: тот окончательно теряет самообладание и, кажется, готов прямо сейчас броситься на немца с кулаками, избивая до потери пульса.- Это подождет! – в голосе невольно звучат звонкие истеричные нотки.Франция не отдает себе отчета в том, насколько несдержанно и безобразно ведет себя, бесясь словно ребенок, у которого отнимают любимую игрушку.Через силу француз заставляет себя сдержаться от недостойных его возраста и статуса действий, с трудом унимая зуд в ладонях. Хотя, видит бог, как хочется ему сейчас схватить Крауца за шею и хорошенько приложить об угол стола, избивая с животной яростью.С трудом держа себя в руках, Франциск медленно ухмыляется: губы, кажется, насильно расплываются в самоуверенной и насквозь лживой гримасе, не несущей немцу ничего хорошего.Вздрогнув, Людвиг, невольно подобравшись, неотрывно следит за противником, кляня себя за слабость во всем теле. Если бы он только мог высыпаться вдоволь… Но у него так много работы, которую он должен выполнять в срок, что изнеможенный организм уже отчаянно бунтует, и немец вовсе не уверен, что сможет справиться с французом хотя бы в банальной драке.- Нет, - несмотря на мерзкую слабость, Крауц заставляет себя говорить твердо, напряженно выпрямляясь и разводя плечи в сторону, похоже, пытаясь доказать в первую очередь самому себе, что непоколебимо уверен в собственных словах. – Не подождет, если вы, конечно, хотите получить деньги.Слишком поздно Людвиг понимает, что именно этого от него и ждали, а он просто по глупости пошел на поводу у своих бывших врагов и произнес то, чего не должен был говорить ни при каких обстоятельствах.Словно в ответ на полные раскаяния испуганные мысли немца, красивое лицо Бонфуа тут же искажает до отвращения довольная усмешка. Кажется, только этого он и ожидал, более того, мечтал услышать, и теперь снова торжествует победу над давно поверженным противником.- В таком случае, я отберу твой Рур!Крауц с трудом осознает, что действительно слышит это и, пребывая в оцепенении, даже не может ответить, с трудом сдерживая ужас. Немцу совершенно не хочется показывать, насколько заявление француза выбивает его из колеи, но он уже ничего не может с собой поделать, едва держа себя в руках. Вся экономика теперь точно пойдет крахом, и немец запоздало понимает, что никакие его слова уже не смогут изменить планы Бонфуа. Тот уже все для себя решил, совершенно не желая думать о последствиях, а уж тем более заботиться о благополучие Германии.Это слишком несправедливо, даже несмотря на все бывшие «заслуги» немца, и за это Людвиг испытывает к Франциску жгучую ненависть, мечтая отыграться на нем так же, как тот делает это сейчас, безжалостно издеваясь над и без того слабым противником.- Оставь его уже в покое, Франциск, - неожиданно подает голос Артур, поднимаясь с кресла: подойдя ближе, он с видимым неудовольствием кривится, спокойно продолжая. – Ты и так это сделаешь, так что к чему весь этот разговор?Словно не слыша здравого смысла в словах англичанина, Франция даже не оборачивается, продолжая со злобой, в упор, смотреть на Людвига, с жадностью наблюдая за сменой эмоций на его лице. Конечно, Бонфуа совсем не нравится, что его лишили столь предвкушаемого развлечения, но все же, при виде отчаяния в глазах извечно сдержанного немца, не может сдержать довольную кровожадную ухмылку, которая совершенно ему не идет, но оттого кажется только еще более зловещей.Вдоволь насладившись затравленным выражением чужого лица, Франциск будто бы нехотя оборачивается и смеряет своего приятеля задумчивым взглядом: тот как всегда серьез и столь привычно поджимает губы, скрестив руки на груди, всем своим видом выражая недовольство действиями союзника, однако француз про себя только посмеивается и, ухмыляясь, заявляет, опьяненный властью:- Это мое право, - Бонфуа произносит слова нарочито неспешно, давая всем осознать серьезность и непоколебимость своих намерений, и, признаться, не без удовольствия наблюдая, как Артур хмурится еще сильнее, понимая, что ему нечего на это возразить: что ж, Франции нечасто удается заставить Керкланда испытывать такую досаду, так что, пожалуй, этот эпизод даже вносит определенный колорит в их взаимоотношения, будучи именно одной из тех самых неизменных размолвок, без которых они, пожалуй, уже не могут представить себе жизнь.Кажется, и Артур уже еле сдерживает раздражение, но все еще не повышает голос, не собираясь ругаться с союзником в присутствии Людвига, но смотрит на француза донельзя многообещающе, однако в ответ получает только абсолютно не подходящий к ситуации жадный взгляд и игривое подмигивание. Керкланд почти недоумевает, как его любовник может вести себя столь неосмотрительно и вызывающе, не боясь выставлять их далеко не нежные и ласковые отношения «взаимного» согласия на показ врагу.- Да, это твое право, - с привычной язвительностью цедит Артур, смотря прямо в глаза собеседника и, кажется, уже не в силах оторваться от их пламенного взгляда, под давлением чувств почти забывая обо всем, что происходит именно сейчас в этой комнате, но все-таки спустя несколько секунд англичанин вынужден взять себя в руки и, пожалуй, чересчур холодно предупредить. – И твои же будущие проблемы, если уж на то пошло.- Не учи меня! – в голосе Бонфуа слышится нескрываемая досада: он почти унижен тем, что англичанин пытается поучать его в присутствии немца, так что смотрит на собеседника долгимпредупреждающим взглядом, сердясь.Продолжение «не при нем» так и жаждет сорваться с губ, впрочем, Англия достаточно проницателен, чтобы не нуждаться в столь прозрачных намеках. Он уже и сам понимает, что перегибает палку, поэтому замолкает, сдерживая желания высказать французу все, что он думает о его необдуманных методах воздействия. Увы, и Бонфуа не вчера родился, так что мог потягаться с Керкландом на равным, не желая уступать ему ни в чем, так что разговор обещал выйти донельзя занимательным. Честно говоря, Керкланд бы не погнушался применить и силу, пытаясь вдолбить в светлую головушку Франциска свое мнение по данному вопросу.Что ж, даже сами союзники с трудом могут предположить, чем закончиться этот разговор: очередной дракой, после которой они еще долго будут залечивать синяки и вправлять друг другу носы или же восхитительной, полной страсти ночью. Любовники, как известно, мирятся в постели.- Мы еще поговорим об этом, - унимая зуд в руках, подводит итоги Англия, кажется, только сейчас вспомнив о присутствии посторонних.Неудивительно, ведь и без того не шумный Людвиг удивительно тих и, молча опираясь о стол, бледный, невидяще смотрит прямо перед собой, кажется, все еще не в силах поверить в реальность этого кошмара. Если бы он только мог как-то повлиять на происходящее… Но нет, он может только беспомощно смотреть, как француз своим тяжелым сапогом собирается окончательно раздавить все то немногое, что оставили ему по итогам мира и что немец старается сберечь с таким трудом.

Ему больше невыносимо здесь оставаться: затхлый воздух в помещении безжалостно давит на другую клетку, заставляя судорожно хватать ртом воздух и тяжело дышать, словно загнанный зверь, а голова то и дело идет кругом от свалившихся на него бед. Кажется, изнеможенный немец только волевым усилием остается в сознании, доведенный до предела и окончательно выбитый из колеи.Увы, он только сейчас понимает, что все предыдущие действия и отвратительные намеки француза были всего лишь детским лепетом, по сравнению с его истинными намерениями. Возможно, получи он желаемое сразу, то в конце концов оставил бы своего поверженного врага в покое. Вот только именно сейчас Людвиг, с такой неожиданной болью и острой ненавистью к самовлюбленному французу, как никогда осознает, что история не знает и не может знать сослагательного наклонения.Вряд ли кому-то придет в голову отрицать, что она творится именно здесь и сейчас, и даже страны не могут знать о том, что было бы, если не…- Раз уж вы все для себя решили… - кое-как отдышавшись, хрипло начинает немец, с отвращением осознавая, насколько слабым и усталым звучит его голос, но, несмотря на близкое к оброчному состоянию, через силу заставляет себя продолжать, - то позвольте мне откланяться. У меня и без того много дел, и из-за вашей прихоти и стало только больше.Собрав в кулак всю свою волю, Людвиг, не дожидаясь разрешения быстро покидает кабинет, с трудом удерживаясь от желания перейти на бег. Ему хочется оказаться как можно дальше отсюда и желательно сделать это намного быстрее, ведь в противном случае немец донельзя боится снова сорваться наговорить лишнего им обоим. Это уж точно никак не упрочнит его положение, скорее только еще больше навредит, а немец и без того готов проклинать себя за непростительную слабость, из-за которой все еще позволяет диктовать себе условия. А как же иначе, если сейчас это единственный способ выжить и хотя бы попытаться сохранить остатки достоинства.

Крауц уже не слышит, как Бонфуа со злостью кричит ему вслед:- Вернись! Мы еще не закончили!Вместо немца Франциску, забывшись, не менее зло отвечает англичанин, с досадой веля:- Да отстань ты от него уже!С трудом беря себя в руки, Артур устало вздыхает и почти театрально падает обратно в кресло, рукой зачесывая назад изрядно отросшие волосы, продолжая с искренней досадой:- Поздравляю. Ты окончательно разваливаешь жалкие остатки его экономики. Теперь мы точно не получим денег.Француз тоже успокаивается и чуть слышно хмыкает, облокачиваясь на подлокотник и скрещивая пальцы в замке. Несмотря на вполне рациональные доводы Англии, тот все равно не собирается менять своего решения, впрочем, совершенно не желая выслушивать нудные нотации союзника по этому поводу.Зевая, француз как-то лениво отвечает, парируя острые, как укол шпаги, замечания Керкланда:- Он сам виноват, что не выполняет условия договора.Пожалуй, он мог бы даже счесть подлой такую отговорку, но Франциск по-прежнему совершенно не испытывает за собой никакой вины, за такие почти невозможные для выполнения условия, которые они поставили Людвигу по итогам войны. В конце концов, это хоть ненамного, но покроет их затраты на всю кампанию, которая обошлась им без преувеличения чересчур дорого. Так что предаваться сентиментальным чувствам и жалеть глупого самонадеянного мальчишку Франция не собирался, зайдя в своих убеждениях так далеко, что уже не желает ничего другого. Даже англичанину, пожалуй, сложно сказать, чем Бонфуа одержим сильнее: жестокостью и жаждой мести или же жадностью и страстью заполучить для себя все больше и больше.И в том и в другом он уже и так зашел куда дальше, чем стоило бы, и сейчас Артур закономерно опасался, что рано или поздно это аукнется им обоим.Честно говоря, от всего этого у Керкланда уже начинает болеть голова: у него и своих проблем выше приходится, а приходится разбираться еще и в делах континентальной Европы.- Будь к нему снисходительнее, - Артур снова вздыхает и откидывается на спинку кресла, устало продолжая. – Вспомни себя в его возрасте.- Я в его возрасте не развязывал мировых войн, - со смешком возмутился француз, кажется, снова воспринимая происходящее, как очередное развлечение. – Ресурсы и техника, как ты помнишь, не располагали.Англия не мог не усмехнуться, по достоинству оценив иронию в словах Бонфуа, по правде говоря, уже и сам не горя желанием продолжать разговор на поставленную им самим тему, но все равно напоследок замечает, пытаясь припугнуть Франциска возможными последствиями:- Его депрессия отразится на всех. И на тебе в том числе.Впрочем, Бонфуа только отмахивается, нарочито небрежно, даже легкомысленно, отзываясь:- Это мы еще посмотрим.- Германия нужен нам. Его способности могут нам пригодиться, - продолжает настаивать Англия: еще бы, хотя война уже несколько лет как закончена, но ее последствия им всем приходится разгребать до сих пор, и это наверняка затянется еще не на один год.Неудивительно, что самому англичанину совсем не спокойно, ведь былые противоречия так и не разрешились, да и еще немало угроз только прибавилось по итогам последних лет. Особенно на востоке.- Замолчи! – Франциск раздраженно хмурится, злым и не терпящим возражений тоном продолжая. – Я не хочу больше ничего слышать об этом негодном мальчишке!Рассерженный словами союзника, Франция, не отдавая отчета в собственных действиям, хватает оппонента за ворот рубашки и, ощутимо встряхивая, поспешно затыкает того напористым и страстным поцелуем. В конце концов, раз ему не удалось развлечься в обществе Людвига, то теперь Артур должен ему сполна отработать за сорванное им самим же веселье: во всяком случае, это будет честно.А вот сам англичанин усмехается, с удовольствием отвечая. Кажется, он и вовсе не против и жаждет этого не меньше Бонфуа: чем не способ ненадолго расслабиться и на время отвлечься от насущных проблем, требующих решения, поэтому, отстраняясь, Артур только командует:- Сначала закрой дверь.Хочется быть уверенным, что им никто не помешает, и, когда тихо щелкает задвижка, Англия не может сдержать вздоха облегчения и расслабленно прикрывает глаза, жестом маня француза к себе. Пожалуй, они могут урвать из своего жесткого расписания пару часов друг для друга и послать к черту всех, запершись вдвоем в кабинете.

Если бы только от всех глобальных проблем можно было укрыться, всего лишь задвинув засов…