Глава ХIХ. (2/2)

- Боже... помоги мне... - тяжело выдохнул Тадэус, вновь зажмуривая васильковые глаза. Этот сон терзал Тадэуса уже на протяжении нескольких лет. Он снился не часто, но каждый раз оставлял в душе Инквизитора тяжелый осадок, от которого он не мог избавиться на протяжении нескольких недель. Сюжет сновидения постоянно менялся, единственное, что оставалось неизменным - черт и Первосвященник, которому никогда не удавалось одолеть его. Дышать все еще было тяжело, только через несколько мгновений мужчина понял, что цепочка от крестика сильно пережала ему шею. Попытавшись распутать ее, он вдруг понял, что звенья захватили волосы, образовав маленькие узелки.

- Черт, - тихо выдохнул он, расстегнув застежку. Отцепив цепочку от волос, Первосвященник сжал крест в ладони и устало выдохнул, вновь опускаясь на подушки. Только он успел успокоить неровное дыхание и частое сердцебиение, как к нему в спальню вбежали Генрих и два здешних монаха. Дело казалось действительно серьезным, раз даже его послушник, невзирая на ранее утро, тут же, как вбежал в покои Тадэуса, начал докладывать о случившемся.

- Господин Тадэус! Там поймали бандита! Он… он пытался обокрасть Храм! Все вынес… даже позолоченный крест. Его застал за кражей Отец Алир… - быстро проговорил темноглазый, а затем опустил голову в коротком поклоне и добавил, - он там, на площади возле Храма, ждет разбирательства и суда...

Столпившиеся люди были на удивление тихи. Никто не швырялся камнями в вероотступника и не взывал к смерти и расправе над еретиком. Народ еле слышно перешептывался и как-то скорбно поглядывал на вора. Со слов одного из монахов Инквизитор понял, что преступник вырос в здешних местах, и его семья содержит кожевенную мастерскую, но последнее время дела совсем не шли, и старший сын решился на кражу, но кражу совершенно жуткую, непростительную. Те, кто знал его, были поражены случившимся и, смущенно опустив глаза, лишь причитали «будто в парня бес вселился».

Облаченный во все черное, мужчина, не старше тридцати лет, был связан тугой веревкой, руки же его сковывали деревянные колодки. Первое, что бросилось молодому Инквизитору в глаза, были не ярко голубые очи еретика и даже не его приличный или даже ухоженный вид, а отметина на левой ладони. Эта была метка гильдии воров, о ней Тадэус знал не понаслышке: чертов треугольник, внутри которого был схематически изображен глаз. Как уже знал пепельноволосый - существовало множество гильдий, но принадлежащие к ним кланы расползались по всему миру, как пауки, и плели все новые и новые паутины, затаскивая в них еще больше отчаявшихся. У каждой гильдии был свой символ, но все они были сделаны по схожему образцу – один или несколько геометрических узоров, кои образовали понятный лишь ворам знак.

Было довольно опрометчиво делать отметку на руке, но похоже ее до сегодняшнего дня скрывала плотная перчатка или повязка. Когда хозяин мастерской успел стать членом гильдии, было неизвестно, но Тадэусу было ясно: мужчина «продавал» свою душу уже не первый раз.

- Как ты посмел пойти на это? На преступление не только перед законом земным, но и перед... - голос Первосвященника звучал словно гром, заставив чувствовать трепет не только приговоренного, но и окружающий площадь люд.

- Я осознаю, какой поступок я совершил! Но я прошу о прощении! Я готов понести наказание, я молю лишь о снисхождении! - пытаясь заглядывать Инквизитору в глаза, перебивая, затараторил темный мужчина. Взор Тадэуса оставался все таким же холодным и осуждающим, он не верил ни единому слову бандита. Ограбить Святыню было в глазах Тадэуса непростительным грехом, ведь человек, который осмелился на такое, решил ограбить самого Бога!

- Ты понесешь должное наказание, о помиловании можешь даже не грезить. Твоя отметина, я знаю, что она значит, и я знаю, на что способны люди с такими метками - на любую подлость. Единственное, на что они не могут вступить, так это на путь исправления, - медленно кружа вокруг вора, словно ворон, сухо отозвался Инквизитор. Светлоглазый бегло перевел взгляд на свое запястье, а затеем вновь взглянул просящими очами на лик статного мужчины.

- Меня заставили! Я бы в жизни не украл подобного! Меня вынудили! - пытался искать себе оправдание вероотступник.

- Даже если так, ты должен был по совести, по чести, возможно пасть от лица негодяев, но отказаться, не предав Храма. В тебе же нет ничего святого, - встав напротив бандита, скрестил ладони у груди Тадэус. - Возможно, ты всё же желаешь исповедаться перед смертью? Покаяться? Этого права, даже если бы я хотел, я не могу у тебя отнять.

- Прошу Вас! Не надо казни и смерти! Ну, бес крутит, с кем не бывает! Я не знаю, чем я думал, когда решил пойти на это! Но я готов искупить вину! - не унимался светлоглазый вор, пытаясь взывать к доброте Первосвященника. От пары фраз, которые были так безрассудно произнесены бандитом, в синих глазах заплясал настоящий огонь. Тадэусом овладела непростительная ярость и гнев, что заставили вспыхнуть и измученную душу и ровно стучащее сердце.

- Довольно! - вязко изрек Инквизитор, буквально испепеляя дрогнувшего еретика ненавистным взглядом. - Силами данными мне по праву я приговариваю тебя к смертной казни через сожжение на том самом кресте, что ты так старательно пытался выкрасть из Храма. По жизни ты не был близок к святым, но хоть во время посмертных мук окажешься лицом к лицу, - слова Первосвященника звучали оглушающим эхом, на секунду замерли все. Темный мужчина осознав, что его ждет, глухо взвыл и уткнулся головой в сырую землю. А послушник, что все это время стоял неподалеку от «учителя», болезненно исказившись, прикрыл дланями свой бледный лик.

Пока вероотступник медленно догорал на огромном золотом кресте, Тадэус, так и не проронив ни слова, равнодушно взирал на переливающиеся языки игреневого пламени. В отличие от его помощника, который, пытаясь не вглядываться в тлеющее тело, так и продолжал загнанно бормотать молитвы, Инквизитор ни капли не сожалел о содеянном и старался понять мотивы поступка еретика. «Что могло толкнуть человека на такое кощунство? Обчистить Храм… уму не постижимо…» - пепельноволосый мужчина с силой зажмурил глаза и сжал кулаки от злости. «Каким ублюдком нужно быть, чтобы посметь совершить такой грех! Работа найдется для всех, кроме ленивого, и нет воровству никакого оправдания!» - в голову невольно полезли мерзкие мысли и тяжелые воспоминания о том, кто некогда так же предал святыню и Инквизитора ради блеска бездушных монет. От этих дум синеглазый мужчина сделался еще мрачнее, а его сердце вновь пропитало сожаление и ненависть, заставляя с большим удовольствием смотреть на казнь. «Продать Веру ради звонкой монеты...», - размышлял синеглазый мужчина, буквально чувствуя жар от почти потухшего кострища у себя в сердце, - «А ведь этот вор не пожалел никаких сил, чтобы вытащить из Храма все, что имело ценность. Неужели этот желтый металл, переплавленный в круглые монеты с оттиском и зазубринами так грели души неверных? Разве важно любое богатство тогда, когда нет богатства собственной души?» Инквизитор, мрачнея от каждой мысли все больше, вдруг зажмурился. Сердце предательски больно кольнуло в груди - «Ты ведь тоже предал ради денег… возможно, славы. Первый вор, который смог стащить Пятикнижие Серебряного Дома. Ты всегда мне говорил, что самое страшное – это забвение. Осознание того, что после твоей смерти о тебе даже никто и не вспомнит… Что ж, твое желание исполнилось, хоть и частично. Такого ублюдка еще не скоро забудут…» - только сейчас Тадэус почувствовал острую нехватку воздуха в легких и тяжело вздохнул, вновь впуская кислород. Кажется, отдавшись своим думам, молодой Первосвященник даже забыл, как дышать. К глазам подкатила щиплющая влага, которую можно было списать на гарь, но все нутро будто сковали острые тиски. Мысли об Аврари терзали его сознание, душу, сердце и, кажется, все тело. Несмотря на все его грехи, Тадэус тогда готов был взять вину на себя через страх перед отцом, перед Королем, перед самим Богом. Он готов был лгать ради того, кто им просто пользовался ради развлечения. Лекарство от скуки - вот, кем он был. Не увидев главного, не осознав, что в Аврари не было души, Тадэус преподнес к алтарю первых чувств свою душу, навсегда ее опорочив. И теперь ему оставалось лишь с тягучей обидой вспоминать о том, кто не был достоин его мыслей. Тем не менее, Инквизитор даже спустя два года продолжал скорбеть по ненавистному, но все еще любимому мужчине.

- … Можно мне… уйти… - наконец, подал голос Генрих, который, кажется, все еще слышал ужасные крики преступника у себя в голове. Юный монах впервые в жизни видел такое наказание, светлоглазый мальчишка до сих пор пребывал в ужасе. Преступник, даже осквернивший святыню, не заслуживает такого - сгореть заживо. В голове роем проносились слова Инквизитора, заставляя юношу дрожать еще сильнее: «Погоришь сначала здесь, для разминки, а потом будешь уже сгорать в Геенне Огненной всю оставшуюся вечность…». Но еще сильнее пугал взгляд. Причем взгляд, как преступника, так и палача. Расширенные светло-голубые глаза действительно были пропитаны жутью, в них виднелся поистине доисторический страх. Но синие, обычно такие яркие глаза в тот момент были бесчеловечно холодными и не изменились ни при мольбе еретика, ни при его казни.

- Уйти? – монотонно повторил Тадэус, даже толком не вслушиваясь в речь послушника.

- Я… я не могу больше на это смотреть… Вы не отпустили меня в самом начале… и я выстоял, как бы тяжело мне ни было. Но сейчас… я больше не хочу этого видеть. Я вернусь позже, когда его… когда тело снимут, чтобы похоронить… - вкладывая немало сил в свои слова, ровно проговорил монах.

- Хоронить? Генрих, его никто не собирается хоронить… - сухо отозвался пепельноволосый, чуть повернувшись к юноше.

- Что? Как? Почему? – резко обернулся блондин, растерянно взирая на своего учителя.

- Он пошел против Веры и Храма, никакой священник не будет его хоронить… - начал твердо Тадэус.

- Возле Храма возможно! Но за пределами? Да хоть в лесу! Мы же не оставим его здесь? Или мы должны как собаку скинуть его в выгребную яму? – повышая тон, изрек Генрих, переводя взор светлых глаз то на Инквизитора, то на крест.

- Выгребная яма… возможно там ему и место.

- Это… это жестоко! Даже он не заслужил такого! Это неправильно! – запротестовал Генрих, чувствуя, что голос начинает вновь дрожать.

- Он даже не раскаялся в содеянном! – теперь начал гневаться Первосвященник. - Он не заслужил даже такой смерти! Будь у меня орудия пыток, я бы при жизни наказал его за содеянное! Он еще легко отделался!

- Вы ему не позволили! Он начал Вас просить о помиловании! А Вы даже слушать не захотели! – вспоминая недавние картины, из-за которых снова все тело пробивало холодом, болезненно нахмурился парень. - Боже! Что Вы такое говорите?!

- Ложь! Я предложил ему исповедаться! А его просьбы? Да ради спасения жизни он был готов сказать все, что угодно! Но он ни слова не сказал о том, что сожалеет об украденном! – именно сейчас Инквизитор понял, что напоминает сам себе отца и от этого на душе стало совсем тошно.

- Возможно, он был язычником… для него это… не было такой ценностью, как для нас… - опуская светлую голову, скорбно произнес Генрих.

- Ты еще и язычников защищать будешь? Мы заступники Веры и мы должны защищать…!

- Каждого… - тихо изрек парень, зажмуривая глаза, будто его ждет сильный удар, - мы должны защищать каждого… любого, кого еще можно спасти… мы должны вселять людям надежду, а не страх… мы должны наставлять на путь истинный, поддерживать тогда, когда человек может оступиться, сорваться…

- Генрих, - чуть спокойней выдохнул мужчина, - ты - будущий паладин, и ты не должен быть настолько мягким… это может в дальнейшем сыграть с тобой злую шутку. Он не просто вор, он - участник гильдии воров, на нем мерзкая метка. Одного этого хватило, чтобы назначить ему казнь! Но он дальше пошел! Мало ему было честной народ обкрадывать, когда отцы и матери пашут ради своих детей, чтобы вырастить их достойно, так он решил пойти против Бога, осквернив Храм Божий! Не стоит жалеть тех, кто не достоин жалости!

- Если быть Инквизитором - это сжигать людей на крестах, то я отказываюсь им быть, - покачав головой, отозвался юноша и, быстро развернувшись, зашагал прочь. Монах осознавал, что в дальнейшем его ждет еще один тяжелый разговор с Первосвященником, но у парня больше не было сил, его совесть и душа нестерпимо ныли, будто он сам, а вовсе не бандит, обокрал Храм.

Мальчишка вернулся в дом лишь к ночи. Он хотел незаметно пробраться в свою комнату, но Тадэус ожидал его в гостиной. По правде говоря, Инквизитор уже хотел сам идти на улицу, на поиски послушника, беспокоясь о том, что с ним могло что-то случится, но Генрих вернулся как раз вовремя. Юноша был весь перепачкан в грязи и песке, даже в светлых локонах виднелись небольшие кусочки земли, в руках монах нервно сжимал священное писание. Стоило светловолосому послушнику попасться на глаза Тадэусу, брови у Инквизитора изумленно выгнулись.

- Что... - начал он, взмахнув рукой в воздухе, очертив потрепанный вид парня. - Проклятье... - не нужно было быть провидцем, чтобы понять, чем именно занимался этот слабовольный и жалостливый юноша. Первосвященник тяжело выдохнул, сжав пальцами переносицу. - Ты неисправимый болван... я же сказал, что этого делать не нужно! Более того, этого делать нельзя! - суровый взор синих глаз обратился на монаха, который буквально застыл у дверей, толком не успев затворить за собой дверь. Мальчишка тяжело выдохнул, словно готовясь к решительному прыжку, а затем, с силой сжав в ладонях края перепачканной мантии, тихо, но уверенно заговорил:

- Я не мог поступить иначе... он же человек! Да, он согрешил, но нельзя же так... Неужели вы считаете, что стоило оставить его там? Просто валяться у леса, пока его кости не растаскали бы бродячие псы? Разве это не ужасно? Я похоронил его за городом... Просто похоронил.

Генрих попытался поднять взгляд темных очей на высокого мужчину, но смог лишь мельком взглянуть: он знал, что провинился хотя бы в том, что читал молитвы перед телом того, кого, по мнению Инквизитора, и закапывать не следовало.

- Разве ты не знаешь правил?! – вспыхнул Тадэус, услышав часть глупых оправданий. – Он заслужил того, чтобы его сожрали звери! Если бы такое произошло в замке, он бы заживо сгнил в темнице! Черт возьми, Генрих! Твое мягкосердечие сыграет с тобой злую шутку! Когда-нибудь ты не сможешь наказать тех, кто этого заслуживает, и обратишь весь свой мир во тьму! Как можно?! Самоубийц не отпевают! Их не хоронят служители Храма! Преступников не отпевают! Ты прекрасно знаешь об этом! Так почему я должен тебе это повторять?!

- Я не... - хотел было солгать паренек, но не смог. Конечно, он прекрасно знал все правила, разбуди его посреди ночи, он смог бы их повторить без запинки. Однако он чувствовал ужасную вину перед этим вероотступником, вину за то, что они с ним сотворили. - Я не мог иначе, - опустив голову, сжато изрек монах. - И, кстати, насчет креста, - вдруг вновь подал голос Генрих. - Отец Алан сказал, что не собирается его ставить обратно в Храм. Но причину не назвал... возможно, это из-за того, что этот вор осквернил его. Или потому что на нем остались следы обгорелой кожи, и ему страшно и противно! - незаметно даже для себя повысил тон мальчишка. На глаза начали рефлекторно накатывать слезы из-за некой обиды и несправедливости, чем из-за страха.

- Не мог иначе, - тихо повторил Инквизитор. – Не мог иначе! – снова повторил он, быстро сокращая расстояние между ними. Встав прямо перед монахом, Тадэус сжал тонкие губы в полоску. Наклонившись к парню, он уперся ладонью в дверь, и та громко захлопнулась, от чего юноша даже вздрогнул, сильно зажмурившись. – Мир не такой добрый, как тебе кажется. Мир – это постоянная война, где нужно быть сильным духом! У тебя светлая душа, Генрих, - более мягко проговорил Первосвященник, чтобы не пугать послушника, - но ты катастрофически безвольный… ты примеряешь на себя то, что пятнает тебя и грязнит. Пойми… он – преступник, вор, предатель Храма, предатель Короля. Неужели этого мало, чтобы ты, наконец, понял, что для него нет жалости, нет сострадания. Этот человек убил свою душу, предав этим поступком Бога! Он не заслужил того, чтобы иметь шанс попасть на небеса. Он должен был гореть в Аду вечно за все грехи, что сделал при жизни!

- Вы не правы... - пугаясь своего же голоса, проговорил монах. - Вы даже не позволили ему покаяться... а он ведь хотел... если весь мир будет пропитан такой жестокостью и ненавистью... то чем он лучше Ада?

- Ты слишком наивен, чтобы отличить ложь от раскаяния, - устало выдохнул Тадэус, отняв руку от двери. В любом случае, того, что уже сделал Генри, было не исправить. – Спасение ждет тех, кто хочет быть спасенным, кто делает что-то для спасения души своей. Воровство не есть путь к спасению, ты это хотя бы понимаешь? – мужчина вопросительно выгнул брови, а потом нахмурился, протянув руку к волосам парня. Генри нахмурился и перестал дышать, когда пальцы Инквизитора коснулись его волос. Тадэус, вытянув поломанные сухие листья из локонов, мягко улыбнулся монаху.

- …теперь… я верю в слухи, которые ходят о Вас, - почти с ужасом выдавил парень, вжавшись спиной в дверь. Блондин тут же осекся, одернув свою руку от волос мальчишки.

- Прости? – сердце предательски застучало о ребра. Тадэус вдруг вспомнил свой недавний сон. Не дай Бог, кто-то узнал о его связи с Аврари! Предположения о слухах замельтешили в его голове, и одно было хуже другого.

- Вы не женились… - тихо и испуганно начал темноглазый. Инквизитор готов был провалиться сквозь землю. «Боже, нас могли увидеть…» - с ужасом думал мужчина, вспоминая слова беса: «Тебе никогда не очиститься от греха». – Ни одна женщина не подошла Вам… потому что…

«Проклятье!» - Тадэус даже не знал, хотел ли он слышать продолжение. Ему становилось дурно, что о его грехопадении известно кому-то, помимо него!

- … потому что в каждой невесте Вы видите ведьму! Вы одержимы! – громко закончил Генрих, сжав ладони в кулаки.

- Ч-что?.. – не понял синеглазый, почувствовав, как камень падает с души. Тяжело выдохнув, мужчина прижал ладонь ко лбу, закрыв ею глаза, и вдруг стал тихо смеяться. От этого Генриху стало совсем не по себе. В его глазах младший Инквизитор был почти законченным фанатиком религии!

- Вы одержимы миссией Святого Суда, следуете жестоким идеалам, которым нет места в Божьем Храме!

- Нет, - успокоившись, проговорил Первосвященник, широко улыбнувшись и потрепав волосы послушника. – Идеалам следуешь ты… не каждого можно спасти… и не каждого нужно спасать…

- Но и не каждого стоит вешать... Простите меня, я был груб... не должен был повышать голос и перечить Вам. Но... Господин Тадэус, ненависть - это плохой советчик. От нее страдают как окружающие вас люди, так и Вы сами, - вновь подняв темные зеркальца на статного мужчину, с легкой улыбкой произнес Генрих.

- Во мне нет ненависти, - ровно отозвался Инквизитор. – Ладно! Хватит разговоров! Приведи себя в порядок и ложись спать, завтра нас ждет длинный день!

***

Последний город находился рядом со столицей. Всего пару дней езды отделяли Тадэуса от Серебряного Дома, по которому юный Инквизитор уже успел соскучиться. Вестрок после глухого Эльса и серого Донбруха казался очень светлым и красочным: маленькие, но аккуратные домики, площадь вымощенная брусчаткой, множество небольших садиков, даже бедняки у Храма здесь казались чище и опрятней. Люди в этом городе не пытались клеветать друг на друга, не кидались с просьбами сжечь кого-то или изгнать беса из своего соседа, напротив – народ Вестрока казался чересчур тихим, молчаливым и, как потом заметил Тадэус, уставшим. Эту «измученность» можно было списать на банду разбойников, которая хозяйничала в этих краях, ведь именно по этой причине Младшего Инквизитора и пригласили в этот город. Но, глядя на количество «обедневших», Тадэусу было трудно поверить в то, что это все сотворила кучка домушников и воров.

Дорогих гостей принимал граф Оливьер, человек, которому принадлежали здешние земли. Его дом был непростительно огромным по сравнению с жилищами горожан и напоминал небольшой замок. Тут же, пристройкой, находился и святой Храм. И если внутри он был слишком пуст, то снаружи его украшали скульптуры всевозможных химер и ангелов, что придавало живописность дому графа, нежели было действительно нужно Храму.

Сам хозяин так же, как и его «дворец», явно не страдал от бедности и не был лишен каких-то удобств: одетый по последней моде столицы невысокий мужчина лет сорока, коротко стриженный, с узкими карими глазами и сжатыми чертами лица – сразу не понравился синеглазому Инквизитору. Во всех его жестах, словах Тадэус видел лесть и лицемерие, а его жуткое отношение к простому люду и прислуге вовсе разжигало в душе Первосвященника огонь недовольства. Но граф очень хорошо принял своих гостей, выделив целый этаж в распоряжение и пообещав, что здесь они будут чувствовать себя не хуже королей в замке, поэтому Тадэусу приходилось сдерживаться, проявляя благодарность и вежливость.

***

- Присаживайтесь! Присаживайтесь! – засуетился вокруг вошедшего Первосвященника и молодого монаха граф. Кажется, мужчина был просто в прекрасном расположении духа. Он торопливо усадил гостей за стол и начал хлопать в ладоши, подзывая из кухни слуг с блюдами. Как решил Тадэус, банкет был устроен в честь новой сделки хозяина «дворца». Господин Оливьер приобрел очередную мельницу и теперь просто не мог нарадоваться новому приобретению. Присаживаясь за огромный дубовый стол и разглядывая поднесенные кушанья, в голове Первосвященника невольно всплыли слова Генриха, которые он изрек накануне, узнав о покупке графа: «В городе голод… люди почти на воде живут… на кой ему еще одна мельница, раз у него народ все равно хлеба не дождется…». То, что Оливьер пренебрегает своими подданными было ясно и без этого, но сколько такое могло продолжаться? Видимо, народ давно планировал бунт, но сил на него у людей совсем не было.

-… Господин Тадэус, а Вы как считаете? – чуть наклоняясь вперед, ощерился граф. Задумавшись, Инквизитор совсем потерял суть происходящего, однако мужчина не растерялся и, оскалившись, повернул голову в сторону своего послушника:

- Я бы для начала хотел услышать, что об этом думает мой друг Генрих.

- Я..? – растерянно уставился на Первосвященника мальчишка. Юноша отставил от себя большую тарелку с овощами, к которым еще не успел притронуться, и со вздохом начал, - мне кажется… Вам стоит заняться благотворительностью… Вас будет любить простой люд, и тогда у Вас отпадет нужда в столь тщательной охране…

Как понял Инквизитор, Оливьер вновь сетовал на местную банду, о которой в буквальном смысле ходили сказочные легенды: то их причисляли к духам леса, то говорили, что это бывшие монахи, которые пошли на разбой после пожара в мужском монастыре, кто-то видел в них обедневших мирян, но итог оставался один – их боялись. Боялись те, у кого осталось хоть что-то, что можно выкрасть.

- Люд? Он слишком труслив, чтобы соваться в графские дома! Тут речь идет о бандитах и душегубах! – недовольно буркнул кареглазый мужчина и стукнул кулаком по столу, от чего рядом стоящая служанка испуганно дрогнула и прижала пустой поднос к груди.

- Только в графские значит? – отпив из чаши, спокойно поинтересовался Тадэус. Его мало волновало богатство местной знати, но он не мог закрыть глаза на разбои и грабежи, кто бы ни страдал от них.

- Именно! Тут рядом живет граф Донол, так они у него конюшню всю разворотили, ни одной лошадки не оставили! А через пару дней и до сундуков добрались… - гневно зашептал Оливьер, оглядываясь по сторонам, будто боясь, что их кто-то услышит. – Я после этого случая всех слуг перешерстил, боялся, что подельники среди них есть…

- Мне кажется, Вы слишком мнительны, Господин Оливьер, - еле заметно улыбнулся пепельноволосый мужчина. – Но я Вас услышал, попробуем разобраться с этими ужасными людьми…

На следующее утро Инквизитор отправился в город, дабы разузнать о разбойниках еще хоть что-то, кроме детских басен и городских баек. Но, к его удивлению, местные совершенно не желали рассказывать о банде «Пересмешников». Так воришек называли из-за умения мастерски передразнивать лесную живность. Откуда именно пошли такие слухи, никто не знал, да и подтвердить подобное никто не мог, но все свято и твердо уверяли, что это действительно так. Единственное дельное, что смог выяснить Тадэус, было то, что жители Вестрока скорее желали расправы над графом Оливьером, чем над грабителями.

- … Послезавтра двинемся в путь. У нас как раз хватит времени, что бы заглянуть в гнусный Эльс. Хочу поглядеть, как он преобразился за прошедший месяц, - укладывая книги в деревянный сундучок, ровно разъяснил Тадэус.

- Вы считаете, что он стал лучше?.. – неуверенно отозвался светловолосый монах, а затем, чуть пожевав нижнюю губу, добавил, - А как же здешние бандиты?

- Мне кажется, что воровством промышляют сами горожане. Поэтому и выдумали разбойников, чтобы прикрываться чем-то. Рано или поздно они поднимут бунт, но в этом будет виноват только сам Оливьер, - поучительно произнес Первосвященник, захлопывая крышку сундука.

- А разве мы не должны навести порядок и…

- Каждый получает то, что застуживает, Генри, запомни, - улыбнулся Тадэус, подходя к монаху. – И не думай, что я это все так оставлю. Как прибудем в Серебряный Дом, я сразу отдам приказ: людям привезут провизию, а заодно и со знатью разберутся…

- Господин Тадэус! Вот оно опять! Представляете! Пока мы все спали! – громко вскричал граф, забегая в комнату Первосвященника. – Даже не побоялись того, что Вы у меня в доме! И ведь как издеваются, скоты! Нет бы все сразу выкрасть! Они все по чуть-чуть воруют! Стоит мне прикупить какую-то ценную вещь – на утро ее нет! И как они узнают? Все закрывается на замки! Во дворе собаки! Волкодавы! Да с ними можно на медведя ходить! У входной и задней двери стоят слуги! Как?!! – вскинув руки, все причитал Оливьер. – Знал бы, кто эти ублюдки – лично бы повесил! Пойдемте! Пойдемте! Глянете, что они устроили!

- Что ж, пойдемте, - спокойно кивнул Инквизитор, глядя на взволнованного графа, что просто не находил себе места.

- Вот! Смотрите! – громко завопил мужчина, указывая рукой на большое серебряное блюдо на котором лежал мертвый голубь, когда все спустились в столовую. – Видите? Чертов Пересмешник! Это смешно? Это ни черта не смешно!

- Это голубь… - непонимающе вскинул светлые брови Генрих, вглядываясь в дохлую, общипанную тушку.

- Вот именно! Это чертов голубь! А здесь должен лежать гусь! Огромный, сочный гусь! Мне его прислал граф Дорас! Только у него можно найти такую знатную птицу! А теперь? Ею обедают мерзкие воры! Небось, еще и картину прихватили… Боже! Картина! – хватаясь за голову, воскликнул Оливьер и кинулся в сторону лестницы.

- Может Вы правы, это прислуга? – тихо проговорил монах, оборачиваясь в сторону коридора.

- Или очень тихие воришки… - чуть нахмурившись, проговорил Первосвященник.

***

Поздно ночью Инквизитор проснулся от странного шороха. Звук доносился с улицы. Сначала Тадэус решил, что это ветер заставляет беспокойно трястись створки окна, создавая стучащий звук. Поэтому, вздохнув, Инквизитор уже хотел вновь закрыть глаза и погрузиться в очередной сон, но услышал отчетливый треск черепицы, а затем звонкий шлепок о землю. Кажется, отколовшийся кусок упал с крыши и разбился на мелкие кусочки. Это можно было списать на дворовую кошку, но под ее весом вряд ли бы треснула черепица, а тем более, как сейчас понял молодой мужчина - и не одна. Первосвященник быстро подскочил с постели и ринулся к окну. Резко распахнув ставни, мужчина сильно высунулся из рамы и устремил взор васильковых глаз на край крыши. Однако Тадэус смог разглядеть лишь кусок терракотовой накидки, словно лисий хвост мелькнул перед глазами и скрылся в темноте. «Воры...» - промелькнуло в голове Инквизитора, и тот, отстранившись от окна и схватив висевшую на стуле мантию, спешно прошагал к двери. Тадэус был не единственным, кто обнаружил незваных гостей: как только мужчина спустился на первый этаж, он услышал громкий крик хозяина дома.

- Вскрыли!? Тройной замок? Вскрыли! Господин Тадэус! - взвился Оливьер, шумно топая по комнате. – Господин Тадэус! Теодор, сюда! Разбудите всех! Это они!

Первосвященник, решив, что не желает слышать бесполезное причитание графа, направился ко входу во двор, но тут вспомнил, что впопыхах совсем забыл о своем оружии и оставил меч в комнате, но возвращаться обратно не было времени. Поэтому, вооружившись первым попавшимся, а именно длинной кочергой, пепельноволосый мужчина вышел на улицу. Как только он отворил дверь, мужчину тут же встретил промозглый, сильный ветер, заставив инстинктивно поежиться от холода. На небе не горело ни единой звезды, от чего весь двор был погружен в кромешную тьму: разбойники не зря выбрали именно эту ночь для кражи, даже луна не выглядывала из-за туч, что заволокли небосвод.

Инквизитор напряг зрение, подбежал ближе к широкому, каменному забору, как раз к тому месту, где крыша дома пересекалась с крышей конюшни, но только и смог увидеть небольшую черную тень, что, как химера, мелькнула и тут же скрылась во мраке.

- Стойте! Именем Инквизиции! – громко воззвал Тадэус, но скорее ради приличия, чем в надежде, что бандиты перепугаются и кучкой сбегутся к Первосвященнику, моля о пощаде. Где-то вдалеке послышался лай собак и разъяренный голос графа, который велел отловить и казнить негодяев, но, кажется, воришек и след простыл.

- Господин Тадэус! – выбегая из дома и направляясь к пепельноволосому мужчине, прокричал Генрих. – Там! В доме! – запыхавшись, затараторил темноглазый мальчишка.

- Что в доме? Ну же!

- Быстрее! Я услышал шум в Вашей комнате, решил открыть дверь, но она не поддалась! Там… - бормотал паренек, потянув Инквизитора за руку.

- Мои вещи… Мой крест! – вздрогнул Тадэус, интуитивно кладя ладонь на то место, где обычно носил свой серебряный орден. Мужчина быстро вбежал внутрь и поднялся по лестнице. Остановившись напротив своей опочивальни, Тадэус, решив не мешкать, сразу же навалился всем весом на дверь и толкнул ее. Раздался глухой треск, и дверь распахнулась: деревянный, резной стул, который подпирал ручку, треснул почти пополам. Первосвященник метнулся к столу, где должен был лежать крест и замер: как и ожидалось, его не оказалось на месте, но зато книги, которые Тадэус читал и переводил перед сном и оставил лежать раскрытыми, теперь были аккуратно сложены в одну стопку. Кажется, больше ничего не было украдено, даже одежда и сумки не были перерыты или перевернуты.

- Черт… вот же нелюди, - упираясь кулаками в дерево, тяжело выдохнул Инквизитор. От осознания того, что его орден теперь находится в грязных лапах ворья, сердце неприятно сжалось и закололо. Ведь он носил этот крест почти с рождения. Казалось, будто вор украл вместе с орденом часть самого Инквизитора, словно в этом серебре была сокрыта часть его души.

- Господин… я… простите… - хотел было что-то сказать вбежавший монах, но, поняв, что именно произошло, опустил взгляд и замолк. Генрих встревожено оглядел склонившего голову учителя и медленно побрел к распахнутому настежь окну, в которое стремительно задувал мерзкий сквозняк. Мальчишка уже хотел захлопнуть ставни, но заметил, что-то поблескивающее в темноте.

- Тадэус! Кхм… Господин Тадэус, посмотрите же, - с улыбкой позвал светловолосый парень. Первосвященник чуть нахмурился и, выпрямившись, подошел к темноглазому пареньку. Генрих, не скрывая радости, указал молодому мужчине на край рамы: крест Инквизитора был аккуратно подвешен за кожаный шнурок к одному из декоративных сучков, которые обрамляли верхнюю часть окна.

- Боже… - тихо выдохнул Тадэус, снимая свой орден и крепко сжимая его в руке.

- Получается… они у нас ничего не взяли… украли только у Оливьера… только его золото и накупленное добро, - все еще улыбаясь, обернулся Генрих.

- Выходит, что так… - наконец успокаиваясь, одел на себя крест Инквизитор.

***

После этой ночи разбойники затаились. Они больше не совершали набеги на соседние графства и не пытались вновь забраться в дом Оливьера, да и незачем было. В том самом сундуке, который так удачно вскрыли воры, находилось не только золото графа, но и его бумаги на землю: в сущности Оливьер теперь был безземельным господином и понятия не имел, у кого на данный момент есть документ с правами на его графство. Конечно, для восстановления его имени не потребовалось много времени, но все то время, когда Оливьер был «простым горожанином», прошли для него в полнейшем страхе.

Тадэус уехал из Вестрока уже на следующий день после ограбления. Перед тем, как отправиться домой, Инквизитор посетил Эльс, как и обещал. И, не обнаружив существенных изменений, повез Отца Нуфуса в тюрьму Дома Серебра, так же как и обещал. Сердце Первосвященника, может, и не очистилось от скверных дум, как этого хотел его отец, но теперь оно действительно стремилось в родной дом. Подъезжая к большим стенам Серебреного замка, Тадэус чувствовал ни с чем не сравнимое тепло и гордость, и теперь он точно мог сказать, что знает, за что именно будет сражаться всю свою жизнь.