1. 5:17 (1/2)
Чонгук вышел на улицу и поёжился. За годы учёбы в университете они с Чимином встречали рассвет не раз — из-за экзаменов или празднований, — но этот рассветный Сеул был для Чона неповторимым.
Тело после бессонной ночи пребывало в состоянии эйфории. Хорошо, что он ещё достаточно молод, чтобы, просто немного поспав, завтра даже не вспомнить, чем занимался накануне. Правда, эту ночь ему всё равно не забыть.
Поцелуй, сначала такой робкий и невинный, быстро становится жарким и нетерпеливым. Руки, минуту назад державшие кружку с чаем, теперь держат лицо Чонгука, опускаются ниже, на шею, слегка сжимают, вырывая стон удовольствия. Чон не мазохист, но ему нравится ощущать власть, нравится тот, который её распространяет, и нравится мысль о том, что поцелуй — лишь начало.
Тогда ему эта мысль действительно нравилась, но сейчас он то и дело мотал головой и ускорял шаг, чтобы отогнать образы, которые теперь, когда он протрезвел, не желали заменяться ничем. Мог он настолько напиться, чтобы не контролировать себя?
— Надо быть тише, чтобы не разбудить… — шепчет голос, но Чонгук его не понимает, не слышит, что он говорит. И только чувствует, что кухня сменилась спальней, а жёсткий стул, на котором он до этого сидел десятки раз — мягкой кроватью в комнате, в которой он находится впервые.
— Он обычно спит крепко, но мы постараемся, — пытается кивнуть Чон, а потом слышит захлопнутую дверь и понимает, что всё по-настоящему.
«Да дьявол тебя дери!»
Чон резко остановился и сел на корточки, закрывая голову руками. Это не поможет избавиться от наваждения, потому что разум воспроизводит эту ночь снова и снова, чтобы понять, что всё-таки произошло, а ещё, что важнее — что делать с этим дальше. Притвориться, что ничего не было? Чепуха, ведь Чонгук давно хотел этого, они оба хотели. Завести тайные отношения? Они точно не могут быть открытыми, ведь это будет стоить спокойствия слишком многим людям, и речь сейчас не только о Чимине и Чонгуке.
Ещё один поцелуй. Теперь взрослый, словно им пытаются напугать глупого Чонгука, который доверился не тому человеку. Но Чон не напуган. Он желает каждого прикосновения, которое дарует ему тот, кого он в своих фантазиях видел месяцами. Такого, как сейчас, или более спокойного; шумного или сдержанного конспиратора. Чонгук представлял этот секс так много раз, что ему кажется, что его не удивит никакой из сценариев. Он готов быть сверху или снизу, согласен на проникновение без растяжки, с презервативом или без — согласен на всё, потому что вечер такой, он пьян и давно влюблён. Но всё это кажется сном, потому что не может, не должно происходить на самом деле.
Чонгук встал и, оглядевшись, нашёл ближайшую лавочку и сел. Нужно поехать домой, ведь он обещал, что переночует дома — чтобы мама не волновалась. Но из квартиры Чимина он ушёл не только поэтому. Оставаться было неописуемо неловко. Правда, и уходить странно — как будто они сделали что-то запретное, что-то неправильное. Но что именно? Найдётся десяток пунктов, и Чонгук давно рассмотрел их все, решив, что, если вдруг дойдёт до секса, он не позволит этому случиться, как бы сильно он ни хотел.
Когда они остаются без одежды, Чонгук становится более несдержанным. Ему стыдно за то, что он говорит, поэтому он старается не слушать себя — чтобы не запомнить свои грязные просьбы. «Перестань же меня мучить, я готов, просто войди уже».