14 (1/2)
«In another world I would slay you </p>
I would martyr and mortify </p>
But all I am doing is waiting </p>
I'm waiting for you </p>
Waiting for you to die»</p>
10/1996</p>
Аманде Гласк четырнадцать лет. Она сидит в приемном зале тюрьмы «Сан-Квентин» и смотрит на лицо чудовища из своих ночных кошмаров сквозь толстое прозрачное стекло. Под длинными рукавами толстовки, прямо на её запястьях, прячутся уродливые шрамы. Пунцовые, они побелеют и почти растворятся на её коже с годами.
Она смотрит в его карие глаза — ловит в них насмешку, кривится в ответ и запоминает. Она запоминает всё, чтобы однажды насладиться тем моментом, когда тварь всё-таки сдохнет. Месяц назад, касаясь ножом своих запястий, она мысленно бросает монетку и гадает, кто же из них помрёт первым.
Никто не умирает.
— Зачем ты приходишь-то? — Ларри Роудс — чудовище — смеётся над ней. Его голос хриплый, а тон кажется жизнерадостным. Ей хочется его задушить. — Жалеешь, что мне всё-таки не удалось завершить свой шедевр? Понимаю, искусство — тонкая материя, но ты-то наверняка способна оценить его по достоинству.
Она кривит свои бледные губы. Это существо противно ей — его голос, его насмешливый взгляд, его слова. Тем не менее, она не отводит от него взгляда. Недавно затянувшиеся раны неприятно ноют.
— Хочу посмотреть, как ты умрёшь, — Аманда улыбается в трубку — почти блаженно.
— Так я не собираюсь умирать, — кажется, его веселят её слова. — Мы ещё пообщаемся с тобой, когда я выберусь отсюда.
Лишь покачав головой, она вешает трубку и выходит из зала. Её тошнит.
09/1997</p>
Аманде Гласк пятнадцать. Её волосы в этом году уже совсем светлые. Узнав о том, что в тюрьме «Сан-Квентин» происходит пожар, она выглядит одним из самых счастливых людей на планете. Её глаза горят, когда она появляется в уже ставшем знакомом зале. Сегодня — день свиданий. Сегодня с ней её новые раны. Она знает, что вскоре от него не останется и следа, но под высоким воротником водолазки красуется багрово-красный след от веревки.
Ларри Роудс при пожаре не получает даже символического ожога. Монетка снова ложится ребром.
— Опять ты? — он даже удивляется. Она — нет.
— Живой, — разочарованно говорит Аманда. Уголки губ опускаются сами собой.
Она не понимает, почему это так для неё важно. Её психиатр каждый раз говорит ей отпустить этого человека, вот только она не может — ей хочется пробраться за толстую прозрачную стенку и задушить его; хочется поджечь его камеру и увидеть, как он сгорает, задыхаясь от дыма и боли.