Sweet talk [Минхо/Чанбин, 15. сомнофилия] (1/2)
Сказать, что Минхо охреневает, когда это происходит в первый раз, значит ничего не сказать. Чанбин ничего не говорит тоже, когда приходит к нему в спальню посреди ночи, наваливается сверху, без обычных своих воплей боже, хен, ты опять спишь голый! Минхо спит чутко, но поначалу ему кажется, что ему видится какая-то очень идиотическая сонная галлюцинация: Чанбин сидит на нем сверху в пижамных штанах со свинками, подаренных Джисоном, — и трется об его бедро. Молча, абсолютно молча, и Минхо сам не знает, что сказать, пока смотрит, как он судорожно объезжает его бедро, согнувшись так, что Минхо видно только его макушку, и мелко подрагивая. Но больше всего Минхо выносит звук — он никогда не слышал, чтобы Чанбин звучал вот так, даже когда дурачился, изображая эгье; Чанбин хнычет, поскуливая, будто гонится за разрядкой так отчаянно, что его ломает.
— Чанбин-а? — пробует позвать Минхо, тихо и обеспокоенно. Он должен беспокоиться, но Чанбин, склоняясь так низко, что утыкается Минхо в шею, вдруг задушенно, умоляюще стонет, и этот звук искрой простреливает у него внизу живота.
Чанбин ничего не отвечает. Он вообще больше не издает ни звука, Минхо только чувствует влажность его пижамных штанов на своей коже, а потом слышит… сопение.
Твою мать. Чанбин спит — он спал все это время.
С огромным трудом скидывая тяжелого спящего Чанбина с себя, Минхо уставляется в потолок и вздыхает. Чанбин снова начал ходить во сне.
*
Чанбин очень хреново спит. Ему постоянно что-то снится, он не может нормально раскачаться по утрам и соскребается на расписание на одной силе литра кофе и собственного трудоголизма. Чан, сидящий с ним на кухне с точно такими же синими кругами под глазами, внушает легкую надежду, что у них просто долбанутая загруженность, и когда она отпустит, то его отпустит тоже.
— Хен, я тут хотел спросить… — издалека затягивает Минхо, но, оказываясь на кухне, замирает на пороге, окидывает их обоих странным взглядом и в дурацком молчании идет мимо к холодильнику, будто ничего и не было.
— Что? — спрашивает Чан, не отрываясь от ноутбука.
— Ничего, — говорит Минхо, шарясь в холодильнике, — передумал. Ты, наверно, занят, готовишь наш пятидесятый камбэк.
Чан забавно, умильно кряхтит, посмеиваясь, и Чанбин неловко спрашивает:
— Может, я могу тебе помочь? — Минхо выглядывает из-за дверцы холодильника, долго, очень странно смотрит. Чанбин никогда не мог предугадать, что происходит у него в голове, и никак не ожидает будничного:
— Как дела?
Минхо садится к ним за стол, не выпуская из рук банку колы, смотрит так пристально, что становится неуютно. Чанбин пожимает плечами.
— Ну… нормально?
— Как дела со сном?
На этом вопросе Чан поднимает глаза от ноутбука и тоже смотрит, и вот тут Чанбину становится действительно неуютно. Он помнит, как в прошлый раз переполошил всех, пытаясь в приступе лунатизма выйти из общаги, но это было сто лет назад, зачем опять это вспоминать?
— Да чего ты пристал? Нормально все.
— Просто беспокоюсь, — невозмутимо говорит Минхо, и Чанбин фыркает. Ну конечно. — Снится кто-нибудь?
Вопрос прилетает Чанбину до того неожиданно, что он, опуская глаза в кофейную чашку, судорожно приказывает своему телу не краснеть. Он не знает, откуда Минхо известно, что ему что-то снится, кто-то снится, он не помнит кто, но то, что они без конца трахаются во сне, приносит ему немало проблем. Он не знает, почему это происходит, но валит все на ошалевшее от усталости либидо — и кучу красивых задниц в узких штанах, голые спины, мельтешащие в общаге, руки, которые постоянно тискают его как игрушку.
— Нет, — сухо отвечает он. — Когда ты уже пойдешь в свою общагу?
— Хочешь поцелуемся? — спрашивает Минхо как будто с искренним интересом, и Чанбин смотрит в его лицо, расплываясь в ухмылке. Господи, да он просто пытается его достать, все нормально, все как обычно.
— Да, давай, — он по-дурацки тянет губы для поцелуя, но Минхо тут же поднимается с места.
— Нет, все, ты слишком долго думал над ответом, никакого тебе поцелуя, — и добавляет уже на выходе с кухни, — я забираю Хани на обед.
Когда дверь в комнату Джисона хлопает, Чан снова поднимает глаза.
— Я должен что-то знать или все как обычно?
— Да я сам не знаю, — вздыхает Чанбин.
*
Чанбин приходит к нему каждый раз, когда остаётся ночевать у мелких, и Минхо даже не испытывает угрызений совести за то, что пользуется им — в конце концов, Чанбин приходит к нему, чтобы самому воспользоваться и блаженно отключиться. Минхо считает кощунственным упустить такую задницу, пока Чанбин сам ее предлагает, даже если неосознанно. Минхо лапает ее, безжалостно тиская в ладонях, заставляя его проехаться сильнее, ближе, Чанбин трется об него, выгибаясь с судорожным вздохом, слишком громким. Чанбин громкий, он себя не контролирует, и выглядит так горячо в своей непривычной раскрепощенности, что Минхо кайфует просто наблюдая за ним.
Феликс однажды с усмешкой спросил, что за звуки периодически слышно у него по ночам, и Минхо невозмутимо ответил, что смотрит порно. Смотреть на Чанбина — в тысячу раз лучше.
— Тише, тише, — шепчет Минхо, прижимаясь к нему со спины ночью, когда Чанбин ночует у него и будит, настойчиво потираясь об член задницей.
Чанбин не просыпается, даже когда Минхо легонько прикладывает пальцы к его рту, только скулит, пытаясь прихватить их ртом, поцеловать, погладить губами. В несознанке он такой одуряюще ласковый, что Минхо всего коротит от его податливости, от того, какой он весь мягкий на ощупь.
— Сожми бедра крепче.
Минхо толкается между них, лапая, натягивая на себя, ему нравится смотреть на свои пальцы на его коже, как они проваливаются в мякоть. Чанбин всхлипывает особенно ломко, когда Минхо прижимает его ещё ближе к себе, зарываясь пальцами в живот и цепляя губами краешек уха; он стонет что-то невразумительное, не похожее на нормальную речь, но Минхо до смерти интересно, кого он видит во сне. К кому приходит. Есть ли ещё кто-то, в чью постель он влезает, прижимаясь большой мягкой задницей, и выпрашивает прикосновений? Кто ему отказал? Ему вообще можно отказать?
Чанбин что-то неразборчиво проскуливает и тащит его руку себе между ног, Минхо послушно сжимает кулак на его члене, любуясь, как Чанбин течет ему на пальцы, гладит мягко, жалея, что не может сжать как следует и вымучить, пока Чанбин не начнёт метаться. Но он слишком боится, что Чанбин проснётся. Или все-таки хочет этого.
*
Чанбин вообще не понимает, какого черта происходит с его телом, и почему оно заводится, стоит кому-то просто подышать около него. Особенно, если дышит Минхо. Тот подходит сзади на репетиции, вплотную — ему не надо подходить так близко, но это же Минхо, он пяти минут не может провести не вторгаясь в личное пространство.
— Сожми бедра крепче.
Он говорит всего три слова, всего три, но у Чанбина в приступе дикой неконтролируемой дрожи протряхивает все тело, и Минхо, кажется, это замечает, потому что прихватывает за живот, прижимая к себе так близко, что спину Чанбина обдает огнем.
— Напряги их, — продолжает он прямо на ухо, и Чанбин яростно вспоминает посмотренный на выходных ужастик, потому что если Минхо не заткнется, у него получится напрячь только член. — Ты должен отталкиваться ногами, не за счет спины, движение медленное.