Справимся (2/2)
— Да в самом деле, Ира, — он вновь повёз её, когда она только спрятала лицо в ладонях. — Уж до дома я должен тебя доставить, иначе замёрзнешь здесь.
— А потом к папе уйдёшь, правда же? Ну так чего тянуть, уходи, — её голос звучал искажённо, надломленно.
Он отшатнулся. Она продолжила ехать вперёд, и её лёгкое, под дождём ставшее почти чёрным пальто, ну конечно, ничуть её не согревало…
Он догнал её за какие-то пару секунд. Он как будто вообще не был способен догнать и дозваться её.
— Перестань, всё хорошо, я с тобой, — если честно, он сам едва верил в свои слова. Недоверие ранило больше, чем он мог предполагать, хоть и не было удивительным; он иногда так отчётливо осознавал, насколько ей нелегко снова видеть его рядом, будто они всегда были вместе, будто он никогда её не оставлял и никогда не предавал её чувств.
На пешеходном переходе, который им нужно было преодолеть, она как-то вся сжалась, затихла, и он только мягко коснулся её плеча безмолвным обещанием, что та авария никогда больше не повторится. Он мог ощущать, как она непроизвольно дрожала, бессильная скрыть свой панический страх.
Они остановились уже у подъезда.
— Какого чёрта ты здесь, — услышал он на грани шёпота и тишины, и это совсем не было вопросом. — Какого чёрта ты не даёшь мне выйти на работу, какого чёрта ты распоряжаешься моей жизнью, — сощурившись, непримиримо, почти задыхаясь.
Он только и смог, что упасть перед ней на колени — плевать на всю сырость и грязь, — чтобы оказаться лицом к лицу.
— Ир, прости, — не сводя с неё глаз, — ты же знаешь, ещё слишком рано…
— Уж не тебе это решать, — с какой-то едкой насмешкой. — Я не хочу тебя видеть, ты слышишь? Позволь мне спокойно жить в своём доме и ходить на свою работу, если так сильно обо мне беспокоишься.
«Если ты волнуешься обо мне, то оставь меня в покое», — откликнулось слишком болезненным эхом из прошлого. Только тогда это говорил он.
В сердце опять закололо, и он опустил глаза. Зонт упал вниз, подчинившись безвольно упавшей руке, и дождь всё ещё лил — болью, горечью, чьим-то отчаянным криком, самой безысходностью, неотвратимостью вечного холода.
— Ах, ну да, — она снова зашлась этим искусственным смехом, — ходить я теперь смогу разве что фигурально.
Спустя вечность молчания он, напоследок коснувшись её ладони, поднялся, так ничего и не ответив. Она даже не шевелилась: по щекам беззвучно катились слёзы, взгляд остекленел, пальцы впились в колени с немыслимой силой, которой всё равно недоставало, чтобы вернуть чувствительность хоть на секунду. Он очень хотел бы дать ей сострадание, нежность, поддержку и силы, если бы только имел право.
Они наконец спрятались от дождя. Ничего не решилось: ни вопрос её возвращения в Склиф, что за последние пару недель осязаемо повис в воздухе, сгущая и без того добела раскалившееся напряжение, ни вопрос его роли в её жизни — он не мог уйти, как бы она ни отталкивала, а она вновь и вновь проверяла его выдержку, будто ей было куда проще противостоять ему, нежели обстоятельствам, так жестоко ломающим её внутренне.
— Мы обязательно справимся, — говорил он ей, когда она, уснув или оцепенев, не могла этого слышать. Он знал, что не мог обещать это с такой уверенностью, но сейчас сам предельно нуждался в том, чтобы сквозь неутихающий дождь смотреть хоть на какой-нибудь, пусть и фантомный, клочок света. — Мы всё выдержим, Ир.
Но пока солнце не появлялось, исчезнув за непрозрачной стеной ливня. Пока всё продолжало тонуть в этом липком, промозглом, уродливом, мертвенно-сером тумане.