Столкновение романтизма с реализмом. (1/2)

Когда вы последний раз просыпались от манящего запаха еды? Я года два назад, когда бабушка еще была жива. Она всегда готовила мне блинчики на завтрак, я с восторгом бежала умываться, дабы скорее насладиться незаменимым шедевром кулинарии.

Сегодня утром в нос мне ударил до боли знакомый аромат. Вначале я не поверила самой себе, посчитав это все ещё не отступившим сном, но к вкусному шлейфу присоединился звук работающей кофемашины, заставивший меня окончательно проснуться.

Первым, что я почувствовала после полного пробуждения, — сухость во рту и желание осушить океан. Потом, когда биологические потребности в еде и воде постепенно отошли на второй план, меня настигло недоумение и легкий шок. Марк стоял за плитой в бабушкином фартуке и махал сковородкой, ловко перебрасывая блины.

Что меня больше удивило: блестящее умение Марка готовить или сам факт его нахождения в моём доме — определить было трудно. Голова болезненно собирала отрывки прошлого дня в целую картину, но выходило у неё плохо, потому что последнее, что я помнила, как танцевала с ним в клубе. И всё!

Сидя в гнезде из скомканного одеяла, я понемногу свыкаюсь с ситуацией, игнорирую ноющий живот и жажду, пялясь расфокусированным взглядом на мужскую спину. Рядом со сковородкой виднелась ещё одна кастрюлька, сам Марк покачивался в стороны, будто в мыслях его играла какая-то песня, под которую невозможно было поставить танец. Сосед сверху очень романтично начал сверлить да так внезапно, что я вздрогнула. Марк посмотрел сначала наверх, а затем на меня и непринужденно улыбнулся.

— Проснулась. Как самочувствие? Голова болит? — он бросает плиту и идёт ко мне с приготовленным стаканом воды и таблеткой. — Это от отравления.

— Я в порядке...спасибо, — неловко произношу я, приняв лекарство и жадно проглотив стакан залпом.

Когда он возвращается на мою своеобразную кухню, я еще стыдливо переминаю в руках одеяло, все не решаясь спросить. Вроде вчера всё было прекрасно, Марк ведёт себя также, но почему у меня ощущение, что я наговорила каких-нибудь глупостей? Фактически мне стыдно за то, в чём я даже не уверена, чего не помню. Но всё же глаза мои неуверенно поднимаются, вновь наблюдая спину.

— Я же вчера...ничего не натворила?

— А что, не помнишь ничего? — Марк обернулся ко мне через плечо и кольнул неоднозначной ухмылкой. Это еще больше окунуло меня в сомнения.

— Не всё...— он отвернулся и не ответил.

Тогда я встала, чтобы подойти к нему, и заметила, что на мне та же одежда, на диване лежит одеяло, которое я не видела уже сто лет, а ещё от рубашки пахнет духами вперемешку с алкоголем, будто кто-то на меня пролил коктейль, но такое воспоминание отсутствовало в общей картине.

— Ты...спал здесь? — я указываю на диван, спрашивать, откуда он достал одеяло, даже нет желания. Марк с поднятыми вопросительно бровями спокойно кивает. — Да? Ну...мог и рядом лечь, диван то неудобный совсем, наверное, после него болит всё, — переминаюсь я с ноги на ногу. Он в ответ улыбается и скользит языком по губам.

— Ты мне не разрешала.

— А ты спрашивал?

— А толку тебя в таком состоянии спрашивать? Не по-джентельменски, — усмехнулся Марк и добавил в стопку ещё один блин. — Да и от тебя алкоголем пахло, а я не люблю этот запах, — и в этот момент я прикусила себе язык с желанием нырнуть под землю от стыда. И он заметил моё то красневшее, то белевшее лицо, сперва умилялся, а потом уже заволновался, подумав, наверное, что что-то не то сказал. — Да ладно, иди умывайся, будешь кушать, — мои волосы запутались в его пальцах: он погладил меня по голове, и это помогло успокоиться, а то мысли, что я могу ему быть противна после вчерашнего как-то быстро пробрались в сознание. — Ты же голодна? — кивок.

— А ты?...Ты же со мной будешь кушать?

— Мелори, ты себя переоцениваешь, если думаешь, что съешь всё это одна, — Марк самодовольно указал на стопку блинов. — Мои блины очень сытные.

В ванной комнате я привожу себя в порядок, но перед этим тупо смотрю на себя в зеркало, пока до ушей моих доносится шум столовых приборов, такой родной, но забытый. Вода бесполезно льётся мне на руку, глаза очерчивают помятый вид, за то внутри так непривычно тепло. Сейчас мне кажется, словно я вернулась в прошлое, когда было кому позаботиться обо мне. Будто я снова обрела семью...

Вам может показаться, что я уделяю заботе слишком большое значение, что это по-детски глупо так радоваться. Всем нам нравится чувствовать себя независимыми, казаться холодными и недоступными, не нуждаться в чей-то помощи и опеке, но чувствовать и являться — понятия разные. Независимость, в большинстве случаев, не может существовать без одиночества. Мы склонны привыкать к людям, становиться эмоционально зависимыми от них, а самый эффективный способ избежать этого — близко не подпускать к себе людей. Этим я занималась все эти годы, пока не встретила того, кого держать на расстоянии оказалось невозможным.

Человеку необходимо чувствовать себя важным и значимым, любимым и нужным. Забота — это то, что может показать эту значимость наиболее искренно и приятно. Мне тоже тяжело всегда быть независимой. Мне тоже хочется чувствовать себя нужной.

— Мелори! Уснула там, что ли? — зовёт с кухни Марк, когда я после душа вновь залипаю на отражении.

Выходя из ванной, я чувствую себя обновленной, свежей и перерожденной в чистой домашней одежде с вкусно пахнущими мокрыми волосами и проснувшимся лицом. Меня встречают беззлобным ворчанием:

— Такая жара с самого утра, — Марк идёт к окну и запускает в квартиру горячий ветерок. Я, садясь за стол, хихикаю с него и молча включаю кондиционер. — А я хочу кофе выпить, не холодным же мне его пить, хотя пока ты намывалась всё уже остыло. Только вот я не уверен, хорошо это или плохо. А что это зашумело? — он оглядывается и замечает скрытый в углу кондиционер. — Он всё это время был здесь?

— Ты как моя бабушка, — поливаю блины сгущенкой и несдержанно смеюсь я, вспоминая, как она бурчала беззубым ртом на палящее солнце, заклеивая окна газетами.

— Это можно считать за комплимент? — добреет Марк и наконец присоединяется к завтраку.

— Она тоже готовила мне блины, — с наслаждением мой желудок принимает яства. — Это божественно, точь в точь, как у неё. Марк, я готова целовать твои руки! — замечаю в своём стакане какао и понимаю, что в той маленькой кастрюльке он варил именно его, и это пронзает мне сердце насквозь. — Как вкусно...

— Ну, всё-всё, захвалила. Подавишься сейчас, — отмахивается он, но не может скрыть довольную улыбку.

— Не знала, что ты умеешь готовить, да еще и так вкусно! — с удовольствием проглатывая блин за блином, я не замечаю, как руки пачкаются в сгущенке, мне так комфортно рядом с ним, что о таких мелочах, которые, казалось бы, не совсем красивые и приличные, я не задумываюсь. Просто знаю, Марк только рад, что мне нравится его еда настолько, что я забываю об этикете, он рад, что я кушаю, а не загибаюсь от отравления. Вот только, откуда такая уверенность?

— А что вообще ты обо мне знаешь, Мелори? Какой я? — загадочно спрашивает Марк. В ответ я закатываю глаза и улыбаюсь. Меня забавляет, как он играет недоступного и недосягаемого, но мне это нравится. Все мы понимаем, что даже закрытые в себе люди глубоко внутри хотят, чтобы кто-то смог открыть их.

— Тебя зовут Марк, тебе двадцать семь лет, в четырнадцать ты начал курить, не любишь алкоголь и пьющих людей, по ночам тебя мучают кошмары, ты работаешь главным редактором в издательстве, — беспардонно выкладываю ему всю информацию. — Профессионально читаешь не только книги, но и людей. О твоей жизни я знаю мало, но могу выделить несколько качеств по поступкам. У тебя большой жизненный опыт, ты мудр и умён, рассудителен и всегда спокоен, сохраняя трезвым сознание. Закрыт, недоверчив, любишь заставлять человека задуматься очередной недомолвкой или загадкой, путать его, — я прищуриваюсь, намекая на себя, и Марк догадывается, победно ухмыляясь. — Но вместе с тем, ты очень заботливый, вежливый и понимающий...да, понимающий, — мысль тянется нитью, но резко останавливается: клубок всё еще запутан.

— Неплохо, Мелори, — одобряюще кивает Марк, улыбка не сходит с его лица, как бы он не старался поджимать губы. — Быстро учишься.

— Думал, я совсем анализировать не умею, что ли? — возмущаюсь я с блином во рту, отчего Марк смеется.

— Так уж и быть, расскажу тебе, как я научился готовить блины, — неужели Марк поведает историю из своей жизни? То, что мне мало известно о его прошлом, лишь поджигает интерес к нему, желание узнать о нём больше, собрать все пазлы его загадочной картины. Поэтому с предвкушением я уставилась на него, даже перестав жевать, чтобы случайно не прослушать. — Ты смешная такая, ешь давай...неужели так интересно? — я, оживленно кивая, забираю себе в тарелку еще пару блинов и отпиваю какао, не отводя от Марка любопытных круглых глаз. — Не жди подробностей, ребёнок, — смеётся он от лица, мгновенно ставшего недовольным.

— Вот тоже тебе ничего рассказывать не буду!

— Я и так много о тебе знаю, — хмыкает самодовольно Марк.

— Вот и довольствуйся этим! Большего не получишь, — обиженно восклицаю я.

— Переживу, — бросает смешок и остро ухмыляется. — Как легко люди воспаляются, когда не получают желаемого, — делает заключение он. — Я расскажу столько, сколько тебе сейчас нужно знать, так что не жалуйся, — в ответ я хмуро киваю, но постепенно складка между моими бровями разглаживается. Раз дают один пазл, вместо двух, — ладно...это уже больше, чем ничего. — Учиться готовить... — Марк медленно подбирал слова, будто осторожничал, чтобы не сказать лишнего. — было не моим желанием, а скорее необходимостью. Мне однажды тоже пришлось резко повзрослеть, Мелори. И, если блюд на обед и ужин невообразимое множество, то на завтрак такого разнообразия не имелось. Когда примитивный омлет и глазунья уже стояли у меня поперёк горла, пришлось придумывать альтернативы. Да, ради блинов надо было вставать чуть раньше, но, поверь, когда ешь омлет по утрам в течение нескольких лет, ты готов встать и на час раньше, лишь бы увидеть на столе что-то другое. К слову, руку набил быстро и очень легко, у меня редко случались провалы, наверное это талант, — воодушевленно он заканчивает свой небольшой рассказ и встает изо стола. — Я налью себе ещё кофе.

— Подожди, а сколько тебе было?

— Двенадцать, — отвечает Марк, и меня отрезает от реальности.

Только из этого маленького отрывка можно было сделать вывод, что юношество у него прошло несладко. Мне было страшно даже делать предположения, а все мои проблемы на фоне показались пустяком. Да, мне пришлось повзрослеть резко, но в возрасте, который предполагает взросление и вступление во взрослую жизнь. Меня бросили в воду учиться плавать уже сформированной, а его — совсем ребёнком...

Мои брови выгибаются в сожалении, мне мгновенно хочется по-матерински прижать его к груди, но именно такой реакции он и не хотел, именно по этой причине мне не рассказывают сразу всё: Марк не из тех людей, кто любит, когда их поддерживают и жалеют. Поэтому я прикусываю нижнюю губу, подавляя эмоции, и лишь останавливаю его, ухватившись за футболку, чтобы приготовить кофе самой. Ворот на спине оттягивается, обнажая для меня едва виднеющееся начало татуировки. Черные линии мелькают на миг перед глазами прежде, чем вновь скрываются за одеждой.

— Что такое? — Марк озадаченно смотрит на замеревшую на месте меня. Любопытство и смятение переполняют меня разом, но мозг блокирует их, говоря: ”Молчи, еще не время. Жди, пока он расскажет сам, и не показывай, что ты знаешь”. Я открываю рот в удивлении, а закрываю уже с заговорческой улыбкой, отчего Марк подозрительно щурит глаза, но теперь ему меня не прочесть. — Ты что там себе надумала?