Dead Morose (1/1)

Сегодня было холодно. Не удивительно, ведь уже тридцатое декабря. С неба сыпал снег на и без того утопающий в сугробах маленький городок, запрятанный где-то в сибирских лесах.

Круглые часы, висящие на стене комнаты отдыха городского морга №3 показывали без пятнадцати одиннадцать. Их тихое и размеренное тиканье усыпляло молодого студента-медика, которого оставили здесь на ночное дежурство. Ему было не по себе среди тел еще совсем недавно живых людей, так что он прятался от них тут – в небольшой комнатке со старым теликом (его, кажется, пару лет назад списали из какой-то гостиницы) и пыльным бабкиным диваном, на котором, как будто, кто-то давным-давно умер и пролежал недельку. Студент пил теплое пиво (на банке был изображен крутой самурай, а само пиво было немного солоноватое), постоянно курил и смотрел старые выпуски ”Уральских пельменей”, которые кто-то из старших записал на флешку и оставил тут. Выпуски были в низком качестве, примерно в четыреста восемьдесят пикселей, но это было лучше, чем ничего: от бесконечного пролистывания тиктока и ленты вк уже почти физически тошнило.

Ветер продувал старые окна и выл в щелях да трубах, а старое здание хрустело паркетом как затекшими конечностями. Снег валил все сильнее, со временем перерастая в настоящий буран – прогноз погоды обещал, что этот снегопад будет весь день.

– А у меня еще маме подарок не куплен… И что ей вообще купить? – Тихо пробормотал студент и отпил еще пива. Атмосфера давила на него, и он пил больше, чем мог выдержать.

В конце концов, когда большая стрелка часов показывала на одиннадцать, а меленькая – на сорок, он уснул, пролив пиво на диван. Утром он получит серьезный нагоняй, но только за сон на рабочем месте. На то, что происходит прямо сейчас, старшие санитары закроют глаза и молча покачают головами: они привыкли, потому что это происходит каждую ночь с тридцатого по тридцать первое декабря уже бог знает сколько лет. Они привыкли.

А прямо сейчас по длинному коридору морга, в сторону холодильника, ползла накладная борода Деда Мороза. Грязная и спутанная, как будто её владелец давно еще выкинул её на помойку, она медленно перемещалась, цепляясь волосинками за холодный кафельный пол. Метр за метром, она упорно ползла к своей цели. Через несколько минут она оказалась у закрытой двери в холодильник с телами. Волоски осторожно прикоснулись к поверхности, словно пальцы слепого, ощупывающего табличку со шрифтом Брайля. Могут ли они ощущать идущий от стальной поверхности холод? Кто знает…

Вдруг борода развалилась на части, рассыпалась на миллионы белых волосков, которые, извиваясь тощими аскаридами, поползли в щель под дверью, а уже в холодильнике снова собрались в одну целую бороду.

Внутри было темно и холодно, по воздуху летали миазмы разлагающихся тел, мирно спящих под своими белыми простынями. Жертвы аварий с изломанными и перекошенными силуэтами, замерзшие насмерть бездомные, самоубийцы, убитые и подведенные своим собственным здоровьем несчастные. Одни ждут, когда их заберут их близкие и предадут промерзлой сибирской земле, а другие – вскрытия и приготовлений. И один из них – ждет её.

Борода поднимает свои волосинки вверх и шевелит ими, отыскивая того, кто ей нужен. И находит. Она ползет в сторону одной из коек, на которой лежит умерший вчера от инсульта алкоголик. Грузное тело неопрятного человека. Он весил не меньше ста килограмм, если не больше. Жир расплывался под простыней.

Борода, обвившись вокруг ножки койки как змея, поползла вверх. Несколько секунд – и она уже наверху, ползет по трупу, оставляя на белоснежной простыне полосочки грязи. Подползает к голове и снимает с неё ткань: под ней – большая и круглая голова. Толстые щеки, широкий нос, запавшие глаза, проплешины в жидких волосах. Его еще не вскрывали.

Борода, развернувшись, аккуратно пристраивается к его подбородку и мгновенно прирастает к коже. Если приглядеться, можно увидеть, как её волоски пронизывают кожу в тысячах точек. Секунда, и борода выглядит как настоящая, как будто всегда была у этого человека.

Еще секунда, и труп открывает глаза. Яблоки дергаются в разные стороны, зрачки сужаются и расширяются без остановки, а в белках копошатся белые нитки. Они сплетаются в клубки и идут волнами вверх, в мозг, оплетая его и пронизывая своими кончиками. Труп конвульсивно дергается и булькает, бледное лицо наливается румянцем, из груди вырывается какой-то нечеловеческий гул, а из его кожи начинают вырастать красные нитки. Миллионы красных ниток, превращающих тело в шубу Санта Клауса.

Минуту спустя с койки встает тот самый добродушный толстяк из старой рекламы Кока-Колы. Единственное, что осталось от недавнего алкоголика с инсультом – мертвые глаза с подергивающимися, как при нистагме, зрачками.

Он открывает дверь холодильника и, аккуратно, чтоб не шуметь, закрыв её, крадется по коридору в сторону выхода, но останавливается напротив двери в комнату отдыха, когда видит спящего студента. Подходит к нему и, осмотрев, кивает головой, после чего неестественно широко, по-змеиному, открывает рот, залезает в него левой рукой по локоть и копается внутри себя с крайне сосредоточенным видом. Наконец, лицо Санты озаряется, и он вытаскивает из рта теплый красный плед и до милого дурацкий свитер с оленями: именно такой, который, пару дней назад прогуливаясь по местному торговому центру, очень захотела мама студента, но на который ей не хватило денег. Свитер Санта аккуратно сворачивает и кладет на столик, а пледом укрывает студента. После чего уходит в морозную ночь. Наступил последний день нынешнего года. У него много работы.