Сказ о музее, саркофагах и мечах (2/2)

И сердце самого мужчины не на месте, но движения остаются четкими, выверенными, потому что ему нельзя медлить. Какие бы эмоции не бушевали внутри, каким бы страхом и злостью не крыло самого Арсения, он не имеет права задерживаться. Также как и не имеет права отключить этот звонок, оставить Антона в одиночестве. Как вообще так получается, что Попов и сердится, и переживает, и обе эти эмоции направлены только на одного человека? Хотя, когда этот человек твой собственный сын, то, наверное, и не только такое возможно.

— Антоша, успокойся. Просто дыши, хорошо? — кроссовки на ноги были надеты быстро, так же быстро была заперта входная дверь.

Арсений думал вызвать лифт, а потом понял, что внутри не будет ловить связь. Конечно, спускаться с шестнадцатого этажа пешком — это та ещё морока, да и дольше выходит, но мужчина ничего не мог поделать. Нужно расставлять приоритеты, оставить Антона в одиночестве никак нельзя, точно не сейчас, когда он так напуган.

— Я н-не могу, папа, т-тяжело, — Попов ускорился, бегом преодолевая один лестничный пролет за другим.

— Солнышко, что тяжело? Дышать? — злость ушла, оставив лишь панику. Арсений не имеет права на Антона злиться, зато может переживать и успешно это делает. Сколько ещё седых волос у него появится? Пора уже покупать краску для волос?

— Д-да. Как будто что-то давит на грудь, — выбежал, Арс наконец-то выбежал на улицу, направившись к машине и не прерывая разговора, — Мне страшно. Папа, мне так страшно.

И каждое это «папа» звучит так умоляюще, Антон уверен, что только Арсений способен его спасти. Да вот только сам Попов растерян, напуган и не имеет ни малейшего понятия о том, что происходит и как это решать. В глазах Антоши он — взрослый, который непременно защитит от всех напастей, взрослый, который знает как найти выход чуть ли не из любой ситуации. Тоша зовёт его, зовёт отчаянно, с мольбой и надеждой. И не знает, что Арсений на самом деле потерян. И не узнает, потому Арс ему этого не покажет, потому что не имеет права показать. Он на то и родитель, чтобы ребенок искал в нем защиты и доверял ему.

— Антош, закрой глаза и просто слушай меня, хорошо? Постарайся ни о чем плохом не думать, — Попов на самом деле не знал, что делать и как успокоить ребенка. Он мог лишь предполагать, что у Тоши паническая атака, что в принципе неудивительно в его то положении. Как от нее избавляться, Арсений без понятия, он действовал на каких-то внутренних инстинктах, надеясь, что одного его голоса хватит, чтобы Антошино паническое состояние не ухудшилось. — Давай я тебе что-нибудь расскажу, ага?

Арс завел машину и тронулся с места, лихорадочно соображая как бы ему отвлечь Тошу. Телефон оказался на специальной подставке, чтобы и говорить можно было и за дорогой следить.

— Ты видел какая луна сегодня большая? Белая, яркая. И небо ясное, кажется, все созвездия даже без телескопа рассмотреть можно. — вот что он несёт? Да Попов и сам не в курсе, просто взгляд зацепился за луну, он и начал говорить. Впрочем, Антону, кажется, не особо важно, что именно ему говорят, главное чтобы не молчали, — А тебе когда-то очень нравилась астрономия, помнишь? Рассказывал мне про звёзды, про разные планеты. На какой-то даже идут дожди из стекла, ты сам мне говорил об этом, — почему эта информация сохранилась в его памяти? Мужчина не знает, впрочем, оно и неважно, — На ней ещё ветер с какой-то невообразимой скоростью дует.<span class="footnote" id="fn_33321222_0"></span>

— Это же б-было около п-пяти лет назад, — то, что Антон включился в разговор, немного успокоило Арса. То, что голос его все ещё звучал сквозь слезы, наоборот напрягало. — К-как ты запомнил?

— Я много чего помню, Антош.

Не показывать своего напряжения и собственной паники, главное — не показывать этого. Нужно звучать максимально расслаблено и дружелюбно, словно ничего и не происходит, словно это не его ребенок где-то там заперт в замкнутом пространстве и борется с ужасающей паникой. Нужно это сделать, чтобы не напугать ещё больше. Да вот только с каждой секундой самому Арсению все тревожнее. Нет, он уже не злится, совсем не злится, но по-прежнему боится. Не дай бог у этого ребенка начнется кислородное голодание, вряд-ли в саркофаг проникает достаточное количество кислорода, даже если где-то там есть щель. Но нельзя об этом думать, совсем нельзя.

— Каникулы у тебя начнутся и к морю поедем, да? — продолжил говорить обо всем, что лезет в голову. Говорит с Антошей, как с маленьким ребенком, но сейчас так нужно. — Возьмём Пашку и Серёжу с Яськой. А потом к бабушке с дедушкой съездим. Знаешь, там где-то около них ранчо открылось, на лошадях покататься можно, хочешь Диму с собой позовём, думаю родители его отпустят.

— Дима! — неожиданно воскликнул Антон, перебив мужчину, — Папа, он тоже тут. Вернее не совсем тут, но тоже в саркофаге! — заорал так громко, что Арсению на мгновение показалось, что его оглушили.

Черт, это плохо. Стоило догадаться, что Антон сунулся в музей не в одиночку, все самые идиотские идеи они воплощают вместе с Димкой. Да вот только что Арсу то делать? Надеяться на то, что Дима тоже позвонил родителям и они в курсе, что происходит? А где гарантия, что он это сделал? Где гарантия, что он сейчас не в таком же состоянии, как и Антон? Звонить его родителям самому? Но тогда придется отключить звонок Антона и далеко не факт, что его ребенок это выдержит. И уж тем более, Попов не имеет возможности вернуться и сходить к Диминым родителям лично. Не сейчас, когда почти треть пути уже преодолена, когда педаль газа до упора вдавлена, когда он уже давным давно превысил скорость и проехал несколько красных светофоров. Какой штраф ему могут выставить за подобное, даже предполагать не хочется. Да и плевать на штрафы, плевать на правила, не до них сейчас, совсем не до них.

— Антоша, а ты же понимаешь, что мне нужно Диминым родителям позвонить? — как с пятилетним, но Арс уже понял, что из-за своей паники Антон по другому информацию воспринимать не будет. Сейчас он — маленький и напуганный ребенок, даже не смотря на то, что ему пятнадцать. — Мне нужно буквально на пять минут закончить беседу с тобой. А потом я сразу же тебе перезвоню.

— Н-нет! Не бросай меня, пожалуйста, — истеричные нотки в голосе прорываются наружу. Что ж все так сложно? Неимоверно сложно. И собственного сына оставить не может, но и друга его тоже.

— Ладно, ладно, — нет, отключаться не вариант, не сможет Антон сейчас один, — Хорошо, зайчик, тише-тише, не паникуй, я не перестану с тобой разговаривать, — Арсений свернул к обочине и остановился на мгновение.

Да, безусловно, он тратит драгоценное время, но печатать сообщение Диминой маме и одновременно вести машину равносильно самоубийству. Арс, конечно, и так уже кучу правил нарушил, но попасть в аварию точно не хотел.

— Давай мы с тобой завтра сходим в художественный магазин, ты говорил у тебя холсты закончились, — продолжил отвлекать парнишку Попов, параллельно печатая сообщение о том, где именно находится Дима и надеясь, что женщина его увидит и прочитает.

Вообще-то, о том, закончились ли у Антона холсты, Арс не знал, мальчишка вообще вроде в последнее время рисовал на графическом планшете, но какая разница? Тоша вряд-ли сейчас вспомнит зачем ему эти холсты нужны в принципе, что уж говорить о их наличии? Отправив наконец сообщение, Арсений снова тронулся.

— Между прочим, Господин Котиус подрал обои у меня в комнате, — говорить, просто говорить обо всем и сразу. Слушать затравленное дыхание своего сына, слушать его всхлипы и скулеж и продолжать говорить. — И попытался сожрать веник, я еле отнял его сегодня.

— З-зачем ему веник? — Антон с шумом втянул воздух, нос у него видимо забит вконец.

Ехать ещё половину пути и это с учётом того, что машина едет на скорости, выше допустимой. Почему же так долго? Почему этот чертов музей находится так далеко? Арсений сойдёт с ума, пока доберется со своего ребенка, в голове уже каша, а слова каждый раз звучат все более нервно. И эти слезы, слезы, которые слышно даже через трубку телефона. Эти слезы его ребенка словно петля вокруг шеи Попова. Они его душат, заставляют нервно хватать воздух ртом, в попытках не задохнуться окончательно. Отвратительное чувство, ужасное чувство, которое ещё чуть-чуть и подарит ему билет в «жёлтый дом»<span class="footnote" id="fn_33321222_1"></span>. И непонятно кому хуже: паникующему Антону или Арсению, который тоже паникует, но не имеет права этой панике поддаваться.

— Я не знаю, он просто решил, что его можно есть, — ну да, в самом деле откуда Арсению знать, зачем коту веник? Днём эта ситуация казалась смешной, он и вправду пытался вытащить веник из цепких кошачьих зубов. А сейчас не весело. Сейчас его ребенок торчит в чертовом саркофаге, и Арсению нихера не весело.

Он все говорил и говорил. Много, долго, практически не замолкая. Говорил о вселенной, о ветре, о солнце, о школе. Рассказал секреты парочки фокусов, чего никогда не делал ранее. Впрочем, вряд-ли Антон вообще их запомнил. А Антоша все не успокаивался, то затихал, то снова начинал плакать, горько и тоскливо настолько, что Арсению становилось больно чуть ли не на физическом уровне. Что-то ответила Димина мама, но у Арса не было возможности прочитать, не было возможности остановиться. Да и вообще главное, что она сообщение увидела, а уж что на него ответила не так уж и важно.

— Тоша, солнышко мое, я подъехал, — мужчина остановил машину прямо перед входом, не особенно заботясь о том, что здесь нельзя парковаться, — Я сейчас подойду, хорошо? Все в порядке, мой хороший.

***</p>

Попов влетел в помещение со скоростью света, сопровождаемый возмущенным охранником. А ещё бы он не возмущался. Арсений пришел, ничего не объяснил, буквально вынудил его впустить и промчался до самого зала с египетской тематикой. Все это время ещё и говорил по телефону, убеждая, что все будет хорошо, что он рядом и сейчас вытащит Антона. Сторож, естественно, ничего не понимал, да и вообще был зол после того, как поймал двоих подростков и разбирался с их родителями. А сейчас вот ещё и Арсений пришел и что-то хочет, и это при том, что на часах всего-то пять утра!

— Мужчина, вы не имеете права здесь находиться, — охранник попытался ухватить Арсения и не дать ему пройти дальше, но куда там. Арс на таком адреналине, что кажется он и из хватки медведя вырваться сможет, а тут всего лишь какой-то сторож.

— Заткнитесь! — грубо? Да, но у Попова нет времени, чтобы с ним церемонится и объяснять хоть что-либо.

В два шага он достиг этих пресловутых саркофагов. Арсений больше никогда в жизни не сможет ничего даже слышать о Египте и обо всем, что с ними связано, а если кто-то попытается хоть как-нибудь упомянуть фараонов с их гробницами, то он точно психанет и покусает кого-нибудь. Образно конечно, но все же.

— Что вы делаете?! — возмутился охранник, когда Арсений принялся сдвигать крышку.

Мужчина ощутил, что она поддается не так то легко, неудивительно, что открыть ее изнутри не представляется возможным. Как ее закрыть вообще сумели? Впрочем, это сейчас неважно. Главное, что крышка в итоге поддалась, являя взору ужасно бледного, сжавшегося и дрожащего от страха Антона, который, увидев Арсения, моментально подскочил и в буквальном смысле повис на мужчине, не имея никаких сил, чтобы стоять на ногах. Он уткнулся лицом в плечо старшего и снова зарыдал. Хотя «снова» это не совсем подходящее понятие, Антоша ведь и не прекращал плакать.

Все тело подростка пробирало дрожью, а в мыслях был какой-то хаос и путаница. Буквально каждая мысль сопровождалась паникой и ужасным страхом, какой Антон не испытывал даже перед врачами. Казалось, весь мир качается и уходит из-под ног и только опора в лице папы позволяла хоть как-то стоять. Парнишка ощутил сильные и такие теплые руки, обхватившие и прижавшие к себе. Тепло, по сравнению с холодным камнем очень и очень тепло. И, наверное, даже чуточку спокойнее. Ненамного, от паники не так-то просто избавиться, особенно когда она накрыла с головой, подобно лавине, сошедшей с гор, но все равно получше.

— Все хорошо, все хорошо, — Арсений говорил негромко, понимая, что сейчас любой слишком громкий звук напугает Антона. Словил ошарашенный взгляд охранника, который совсем ничего не понимал, но и перестал гнуть свою пластинку про то, что Арс видите ли «не имеет права». — Откройте второй, пожалуйста, — обращаясь к мужчине, сказал Попов.

Сторож кивнул, не стал перечить и быстрым шагом дошел до второго саркофага. А Арсений почувствовал, что Антона то ноги совсем не держат и вообще он свалился бы на пол, если бы мужчина его не держал.

— Тоша, посмотри на меня, — позвал мальчишку, тот отреагировал, но так заторможенно и вяло, что Попов напрягся.

А взгляд у Антона плыл, весь мир кружился и темнел, стал состоять из множества серых точек, какие бывают на экранах телевизоров. Белый шум, или как так его правильно называют? Сознание не хочет оставаться здесь, потому здесь слишком страшно. Оно хочет нырнуть во тьму, которая кажется такой манящей, притягательной и главное — совсем пустой. А где пустота, там нет страха, совсем нет. Нет страха, нет мыслей, там хорошо. И только головная боль и вертящиеся очертания все портят. Зачем так больно?

— Ну приплыли, — пробормотал Арсений и опустился на пол вместе с Антошей, который, как Арс уже понял, находился уже практически в отключке.

Взгляд мальчишки был направлен в никуда, да и на звуки он почти не реагировал. Бледный, даже практически белый, волосы запутаны и припорошены пылью, губы искусаны до мелких ранок и руки у него подрагивают. Впрочем, там дрожат не только руки. Все тело Антоши пробирало мелкой-мелкой, но частой дрожью. Перенервничал, слишком сильно перенервничал. А у Арсения сердце и душа болят ещё сильнее, невыносимо, как же невыносимо видеть своего сына в таком состоянии. Мужчина опер его на себя, чтобы, если что, подросток не свалился на пол полностью, лучше уж пусть он отключится полулёжа на нем, чем свалится и ударится головой.

— А этот спит, — охранник уже успел отодвинуть крышку и теперь недоуменно смотрел внутрь саркофага. Со своего положения видеть Диму Арсений не мог, но, судя по реакции сторожа, Антошин друг и вправду спал и не был ни капли напуган.

— Будите, только осторожно, — мужчина на эту просьбу кивнул и легонько потряс Димку за плечо.

Арс расслышал какое-то недовольное ворчание, потом удивленный возглас, а потом Димкина голова показалась на поверхности, и удивленный взгляд его глаз столкнулся с Арсением. Выглядел мальчишка сонным, просто сонным. Не испуганным, не бьющимся в истерике, не паникующим. Попову захотелось рассмеяться. Нерво так, истерически даже. Подумать только, его чудо буквально почти что в обмороке, из которого его кстати нужно в срочном порядке выводить, а Дима сидит, из саркофага даже не вылез полностью, смотрит и только растерянно так моргает. Антон чуть не сошел с ума, Арсений чуть не сошел с ума, Димины родители, наверняка, тоже сходят с ума от неизвестности. А самому Диме хоть бы хны.

— Маме позвони, — сказал Арс, а потом обратился к охраннику: — У вас случайно не будет воды?

— Сейчас принесу, — мужчина удалился.

Дима вылез таки из саркофага, достал телефон, ойкнул, что-то напечатал, дождался ответа, снова печатал, а потом подошёл ближе и опустился около Арсения, с некоторым недоумением и беспокойством поглядыая на Антона. Тот уже и не всхлипывал вовсе. Да он вообще отключился окончательно.

— Дим, я кажется попросил тебя позвонить матери, — напомнил Арс, заметив что подросток просьбу не выполнил.

— Я ей написал, — отозвался Дима, — Они с папой сюда едут. А с Антоном что? Он в обмороке?

— Слишком сильно испугался и переволновался, — пояснил Арсений, — Слушай, я понимаю, что не вправе от тебя чего-то требовать и уж тем более отчитывать, у тебя для этого есть родители. Но от Антона я в ближайшее время ничего не добьюсь, потому объясни хотя бы ты мне, что произошло и как вы вообще в этих саркофагах оказались?

Ситуация для Арсения была непонятной. Едва ли он мог поверить, что его сын добровольно бы залез в эту каменную «коробку», прекрасно осознавая, что может слишком сильно испугаться. Антон то, конечно, безрассудный, но какой-никакой инстинкт самосохранения у него имеется. Не стал бы он добровольно суваться туда, где страшно.

— С саркофагами случайно вышло, нас туда ребята затолкали, думая, что спасут от охранника, — с тихим вздохом произнес подросток.

Арсений этот вздох повторил, размышляя о том, куда именно он затолкает этих ребят, как только они ему на глаза попадутся. Злость, погасшая было, вспыхнула с новой силой, да вот только направлена она теперь была не на Антона и уж точно не на Диму, а на ребят, которым в головы эта идея вообще пришла. Да, да, Арсений не имеет права трогать чужих детей, да он даже просто ругать их не может, потому что это, видите ли, противозаконно. Впрочем, ничего не мешает ему поговорить с их родителями и попросить их вставить мозги на место своим чадам.

— Мы не хотели внутрь лезть, я так и вовсе не понял сначала, как именно внутри оказался, насчёт Тохи не уверен, но, наверное, он тоже не понял, — продолжил говорить мальчишка, а в Арсении желание кого-нибудь прибить стало ещё сильнее, — А насчёт самого музея… Ну идиоты мы, согласились на авантюру, не подумав. Я так и вовсе согласился, только потому что согласился Антон, но почему именно он решился на это, я не знаю, наверное, из-за желания.

— Какого ещё желания? — наконец вернулся охранник с бутылкой воды и Арс отвернулся от Димы, принявшись осторожно выливать эту воду себе на ладони, а потом легонько хлопать Антошу по щекам, в попытке привести его в чувство. Тем не менее, он продолжал слушать и Димка явно это понимал, потому что ответил.

— Те ребята, с которыми мы были, Никита и Рома, — сказал парнишка, а Арсений про себя отметил, что он теперь этих Никиту и Рому откуда угодно достанет и всю душу из них, ну или из их родителей, вытрясет, — Предложили пойти в музей ночью. Мол весело, давайте. А когда мы отказались, предложили договориться. Мы с Антоном идём и, если нам не понравится, то они должны нам желание. Ну и наоборот соответственно.

Паника чуть отпустила Арса, когда Антон с тихим стоном наконец соизволил открыть глаза. Ещё несколько секунд он пытался сфокусироваться на лице мужчины, а когда ему это удалось, то Арсений даже выдохнул облегчённо. Кажется даже страх у Антоши начал сходить на нет, да вот только он подмерз слегка, что Попов ощутил явно и сильнее прижал ребенка к себе, чтобы хоть немного, а согреть. Какой-нибудь кофты у него с собой не было, так торопился, что и не подумал захватить ее.

— Спасибо, что объяснил, — посмотрев на Диму и кивнув ему в знак благодарности, сказал Арсений, а потом переключился на своего ребенка: — Ты как? В порядке?

— Домой хочу, — жалобно протянул Антоша, снова утыкаясь лицом в плечо старшего.

— Диминых родителей дождемся, чтобы убедиться, что все в порядке и поедем.

Антон лишь легонько кивнул. Ужасная усталость накатила так внезапно. Хотелось спать, болела голова, все тело ещё немного потряхивало и очень сильно хотелось плакать, но слез больше не было. Казалось, что, в порыве собственного страха, Антон выплакал вообще все, что можно и теперь на слезы он не способен в принципе. Да вот только от этого не легче. В душе послелилось гадкое чувство опустошенности, словно кто-то пришел и разом стер все-все краски из этого мира, подобно ластику, что стирает любые линии карандаша. Серо, пусто, тускло и почему-то так плохо. И совсем непонятно, что со всем этим Антоше делать. Разве что только смириться, смириться и идти дальше, домой, в тепло.

***</p>

— Тош, ты весь в пыли, давай ты сходишь в душ, а потом просто ляжешь поспишь?

Они вернулись домой. Дорога назад казалась ещё длиннее, чем дорога туда, просто потому что усталость и подъем в четыре утра дали о себе знать. Арсений больше никуда не гнал, вел машину осторожно, откровенно опасаясь заснуть за рулём. На удивления страх закрытых пространств Антона не преследовал, он без пререканий вошёл в лифт, не паниковал, не и плакал, не боялся. Видимо страх связан только с саркофагами, чтоб им пусто было. А Арсений измотан. Слишком эмоций для пары часов, слишком много адреналина было в крови, слишком много… Да всего слишком много для одного Арсения. Антоша снова своими поступками пытается вытрепать ему все нервы, да вот только в этот раз его и ругать то не особенно хочется. Он и так уже столько всего пережил и через столько за одну только ночь прошел, что вряд-ли ему нужны ещё и нотации. Жалко этого чудика, грязного, пыльного, с уставшим и несчастным взглядом. Ну и как такого ругать? Поговорить… Они поговорят, обязательно поговорят, но не сейчас, потому что нет никакой гарантии, что Антоша не заснёт посреди разговора. Да и Арсений тоже.

— А как же школа? И тебе же на работу, наверное, нужно, — обеспокоенно сказал Антон и поднял на мужчину свои невозможно наивные зелёные глаза. Как у маленького мальчика. Антоше точно пятнадцать?

— О школе нужно было раньше думать, — тихо хмыкнув, сказал Арсений. Ну да, раньше, до того как лезть в дурацкие авантюры, — Да и на работу я в полусонном состоянии точно не пойду, позвоню Серёге, он подменит.

— И что, вот ты сейчас даже не станешь читать мне нотации, не скажешь, что это было безрассудно, что так делать нельзя, что я веду себя как ребенок? — перечислял подросток.

Антону показалось странным, что папа не ругается на него, хотя, можно было предположить, что он просто слишком сильно устал и все ещё впереди. Да вот только не было в голубых глазах Арсения злости, только усталость, безграничная и всеобъемлющая усталость. И волосы на висках серебрятся, наверное, никто и не обращает внимание даже, но Антон обратил. И ведь это из-за него получается? Из-за него, точно из-за него.

— Но ты ведь и без, как ты выразился, нотаций все это знаешь, — чуть улыбнувшись, сказал мужчина, запустив руку в непослушные кудрявые, а сейчас ещё и до жути пыльные, волосы сына, — Тош, мы поговорим, но позже. И я не собираюсь тебя ругать или наказывать, так что не стоит себя накручивать. Мы просто обсудим с тобой произошедшую ситуацию, хорошо?

Антоша закусил губу и кивнул. Вот прям серьезно? Никакой ругани и наказаний? А ведь он заслужил, точно заслужил хотя бы за то, что вообще влез в этот музей. Но папа делать этого не собирается. «Обсудим ситуацию». Обсудят, как поступили бы два взрослых человека. Да вот только можно ли считать Антона взрослым, если он такие ситуации и создает? Наступит ли такой момент, когда терпение у папы лопнет окончательно? Когда он перестанет прощать все, когда перестанет спускать с рук любые, даже самые глупые поступки? И что произойдет, если такой момент все-таки настанет? Узнавать не хочется, совсем не хочется. Но и совладать со своей жаждущей найти приключений натурой тоже не получится. Как бы Антон ни старался держать себя в руках и думать головой, а все равно все оканчивается одинаково.

— Извини меня, — сказал подросток совершенно искренне, — Я дурак, потому что согласился на это все, даже не подумав.

— Зайчик, все потом, — ещё раз проведя рукой по кудрявым волосам, произнес Попов, — Но если тебе так важно это услышать, то я тебя прощаю и не сержусь. И ты не дурак, Антош, просто порой безрассудный.

Антон снова кивнул. Ну потому что зачем спорить, если папа прав? Действительно безрассудный и поступки такие же. Сейчас, когда страх окончательно сошел на нет и все что осталось — это усталость и то самое чувство опустошенности, мыслить здраво получается лучше. Эмоции, правда, испытывать выходит не очень, но это ничего, эта способность, Антон надеется, восстановится после длительного сна. Да и эмоции сейчас бы только мешали расставить все по полочкам и воспринимать всю ситуацию здраво. А так Антоша понял, что виноват во всем он сам, обижаться на кого-либо нет смысла, ну разве что на Рому за то, что толкнул в саркофаг. Вряд-ли они после подобного продолжат общение. Зачем? Если человек, несмотря на твое явное сопротивление, все равно делает по-своему, то от него стоит держаться подальше. И это касается не только Ромы, но и Никиты. Не стоит таких людей в своем окружении держать, совсем не стоит.

— А ведь ты мне рассказал секреты фокусов, — вдруг объявил Антон, улыбнувшись самыми уголками губ, — Ты же никому об этом не рассказываешь, разве нет?

Арсений притянул своего ребенка в объятия. Антон прав, он никому об этом не рассказывает. Но ведь и Антон не просто «кто-то» и уж тем более Антона нельзя назвать «никем». Он — его сын, и просто один этот факт делает его особенным. К тому же, удивительным кажется то, что подросток вообще его слушал. Несмотря на паническую атаку, несмотря на слезы, Антоша продолжал его слушать и, кажется, даже запоминал все сказанное. Это ведь дорогого стоит, само осознание того факта, что в жизни этого зеленоглазого чудика Арсений играет настолько важную роль.

— А ты в моей жизни особенный и знаешь гораздо больше остальных, — шепнул Попов, а у Антона кажется даже сердце удар пропустило от таких теплых слов.

Папа говорил ему много разных вещей, назвал и солнышком, и зайчиком, и чудом, и ещё кучей различных вариантов. Но вот это «особенный». Именно оно отчего-то теплом отдается где-то в глубине души, заставляет что-то внутри расцветать тысячами красок, возвращая все чувства, все эмоции. С этим одним произнесенным словом исчезает вся пустота из души, все наполняется светом, теплом. «Особенный». Как бы отвратительно Антон себя не вел, он все равно остаётся особенным. Это доказывает все: папино к нему отношение, все сказанные слова, все рассказанные секреты и даже седина на висках. Потому что только за особенного можно переживать сильнее, чем за самого себя. И да, Антон должно быть ужасный сын, раз до этой самой седины папу довел. Да вот только Арсений не раз убеждал его в обратном, доказывая не столько словами, сколько поступками, что нет, не ужасный. И осознание этого, осознание того, что папа его любит и принимает абсолютно любым, внезапно оказалось дороже тысячи материальных вещей. Ничего, абсолютно ничего в этой жизни не способно заменить этого. И не заменит.

— Спасибо, — поддавшись внезапному порыву, шепнул парнишка.

— За что? — недоуменно поинтересовался Попов, гадая, что же там такого пришло в голову его ребенка, что он решил поблагодарить непонятно за что.

— За то, что приехал за мной, — сказал Антон, — За то, что не бросил трубку. За то, что говорил и успокаивал до последнего. Да просто за то, что ты есть, — совсем тихо добавил он, но Арсений все равно услышал. Услышал и улыбнулся.

Да, Арс, безусловно, устал, но сейчас ему на удивление хорошо. Уютно так, по-домашнему, по-семейному. Ну и пусть они стоят посреди прихожей, какая разница? Сейчас есть только свет где-то внутри души, теплые объятия. И Антоша. Безрассудный, часто не думающий своей светлой головушкой и очень далёкий от понятия «послушный ребенок». Но зато он свой, такой какой есть, со всеми своими недостатками, такой родной и любимый. И ругать его по-прежнему не хочется. Совершенно не хочется.