Точка невозврата (2/2)
— Нееет, — протянул Антоша, — Это точно хвост. У него же ушей даже и не видно совсем. Шляпа закрывает, — мальчишка указал на коробку с рисунком. Он явно был горд тем, что поясняет такому глупому мне такую простую истину.
— Надо же какой ты у меня внимательный, — а улыбка то какая довольная на детском личике появилась после моих слов, — Давай теперь мы с тобой будем искать лапки тигра, да? А когда найдем, то соединим их с туловищем и уже найденным хвостом.
— А шляпу? — тут же спросил Антон и стал выискивать среди немногочисленных деталек ту, на которой изображён сей головной убор.
— И шляпу тоже, конечно.
***</p>
Играли мы с Антошкой, на самом деле, довольно долго. Пазл собрали, причем следом за первым собранным был и второй, и даже третий. Потом Антоше, естественно, все это наскучило, ему было всё сложнее усидеть на месте, он начал скакать по кровати и притаскивать мне то одну, то другую машинку. Игра, в которой не нужно шуметь, была мальчишкой забыта, а потому пришлось перемещаться с ним вниз, чтобы этот шум не разбудил никого. Повар к тому моменту уже ушел, но Тоша есть по-прежнему не хотел, он вообще вскочил на диван и принялся прыгать уже на нем. А я только и делал, что пытался успеть за этим неугомонным попрыгушкой и не позволить ему свалится. Диван то, конечно, не то чтобы сильно высокий, но для четырехлетнего мальчика падение даже с такой высоты может обернуться травмой, вот и приходилось подстраховывать. А потом проснулся Дима. И скакали по дивану они уже вдвоем, при этом ещё и специально залезали на спинку, а потом прыгали с нее на пол, явно пытаясь довести меня до нервного тика. А уж когда Димка с дивана на журнальный столик перепрыгнул, у меня у самого чуть сердце в пятки не ушло, а мальчишке хоть бы хны. Приземлился он на ноги и с довольной улыбкой посмотрел на меня, явно наслаждаясь видом откровенной паники на моем лице, негодник такой. После этого подобные игры я решил прервать, понимая, что ещё чуть-чуть и дети точно сломают себе что-нибудь в попытках повыпендриваться и показать как они могут. Мальчики на меня обиделись, заявив, что я, цитирую, «ужасно злой», потому что не разрешаю на диване прыгать. Этому я правда не удивился, я за прошедшую неделю уже столько раз в их глазах становился злым и несправедливым, запрещая то, что потенциально может быть опасным, что уже и со счета сбился. И я не из тех людей, кто будет на это по-детски обвинительное «злой» обижаться. У детей вообще понятия добра и зла очень размытые, просто потому что они не умеют просчитывать все ходы наперед и думать о последствиях. Они видят только то, что находится непосредственно перед ними. И в этот момент перед ними был я, запрещающий продолжать такую интересную, по их мнению, игру. Антон с Димой в силу возраста не стали думать о том, что запрещаю я не просто так, пропустили мимо ушей мою фразу о том, что это небезопасно, о том, что они могут упасть. И просто обиделись на меня той детской обидой, которая чаще всего исходит из кажущегося им масштабным чувства несправедливости. И от этого ещё более ироничным кажется факт того, что уже спустя пять минут я снова стал хорошим, потому что согласился с ними в машинки поиграть. Чудесная детская логика, неправда ли?
Ещё спустя минут двадцать вниз спустились Арсений с Серёжей. Не думаю, что кто-то из них стал целенаправленно будить другого, скорее всего так просто совпало. Зато оба явно были довольны фактом того, что получили возможность выспаться после достаточно сложной, в плане пробуждений, недели. Сережа, как и всегда, был лохматый, но хотя бы не в пижаме. А Арсений наоборот, в своей привычной манере выглядел опрятно, даже чересчур, но ничего, это я могу исправить одним движением руки по его волосам.
— Доброе утро, — забавно, они это сказали хором, а Сережа моментально оказался рядом с Димкой и сел подле него. Арсений остался стоять.
— Доброе, — я улыбнулся, отложив машинку, которую мне ранее вручил Тоша, в сторону, — Хотя бы немного выспались?
— Конечно да, — уверенно заявил Серёжка, — Мы же не в шесть утра встали а в… А сколько сейчас? — поинтересовался мальчишка.
Я дотянулся до телефона, который был оставлен на диване, разблокировал его и глянул на экран. Ну ничего себе, времени то уже без десяти одиннадцать, обалдеть. И ладно Сережа так поздно встал, но Арс? Это прям удивительно, хотя я не протестую. Выходной на то и выходной, чтобы иметь возможность спать столько, сколько захочется.
— Почти одиннадцать, — ответил я, — А потому, раз уж все проснулись, я предлагаю все-таки позавтракать.
Ну и что, если наш завтрак по времени уже ближе к обеду? Мелочи, в самом деле. Отказываться в этот раз никто не стал, потому мы перебрались за стол. Я перенес с кухни тарелки с сырниками, предварительно их разогрев, потому что за это время уже остыть успели. И да, сырники — это не каша, они идут на ура, от них ни один из мальчиков не пытается отказаться. А уж учитывая тот факт, что я достал джем и сметану, то вообще можно с уверенностью сказать, что дети у меня такой трапезой довольны.
Разговоры за столом я никогда даже не пытался пресекать и единственное о чем просил — так это не говорить с набитым ртом. Потому дети постоянно переговаривались между собой, рассказывали мне обо всем на свете, спрашивали обо всем и сразу, пытаясь перекричать друг друга. И каким-то чудом я умудряюсь отвечать каждому. Не то, чтобы у меня всегда это получается успешно, нет-нет, а порой все-таки забываю, кто именно у меня что-то спросил, и отвечаю совсем другому, но мальчики с этих моих мелких проколов только посмеиваются и напоминают, кому на самом деле предназначался ответ.
— Кстати, — я внезапно вспомнил. Что я вспомнил? Да то, что уже который день собираюсь спросить Антошку про садик и все время забываю. — Антоша, в садик ходить хочешь?
Я не знаю насколько правильно просить принимать такое решение четырехлетнего мальчика, но я сам точно не решу. Тут ведь дело в чем? Обычно детей в садик отдают, потому что не имеют возможности сидеть с ними дома и заниматься с детьми самостоятельно, социализация опять же. Но у меня то ситуация другая, в мое отсутствие с Антоном остаётся Женя, да и заниматься мы с ним тоже начнем, не зря же я всех этих развивающих книг купил. Остаётся только вопрос социализации, но тут тоже все не так плохо. Мальчишка, в принципе, общительный, в парк выходим, так он сразу же к детям бежит, играют вместе, чуть ли не лучшими друзьями становятся. Ну знаете как оно бывает в таком возрасте? В песочнице поиграли полчасика и все, уже друзья навек. Другое дело, что игры эти обычно заканчиваются киданием песка, об этом я уже кажется несколько раз говорил. Вот и выходит, что как таковой смысл в детском садике отпадает, но если мальчишка сам протестовать не будет, можно просто попробовать его туда поводить хотя бы на пару часов, просто чтобы сменить обстановку, может он познакомится с кем-нибудь.
— В какой садик? Что там растет?
Растет? Это ребенок, выходит, понятия не имеет, что из себя представляет детский сад и решил, что я про обычный говорю? Ну тот, который со всякими деревьями фруктовыми и все в таком духе? Интересно. Хотя, с чего я вообще решил, что Антоша про садик должен знать? Он никогда в него не ходил, просто потому что детский дом и сам был в какой-то мере похож на детский сад. Правда только для деток помладше, потому что, подрастая, они понимают, в каком положении находятся на самом деле. Антоша печальную истину осознать точно не успел, маловат ещё, а потому выходит, что его я забрал как раз вовремя. Насчёт остальных не уверен, но думаю, что Арсений точно прекрасно осознавал происходящее, может потому и так сильно заботился о младших, даря им иллюзию нормальной семьи. Но почему я вообще об этом вспоминаю? Я их забрал и возвращать не собираюсь, более того, сделаю так, чтобы иллюзия перестала быть ею и стала реальностью. Да и вообще это все к делу не относится, мне нужно просто объяснить ребенку что такое садик.
— Тош, это не тот садик, в котором что-то растет, — с мягкой улыбкой сказал я. — В этот садик детки ходят.
Мальчишка ел и параллельно слушал меня. Димка с Серёжей пытались утащить друг у друга сырники, при этом заливисто смеясь. Правда в их битве победитель оказался вообще неожиданным, — Арсений, который ловко умудрился утащить по сырнику у обоих мальчишек, тихонько посмеиваясь. Сказать, что я обалдел не меньше Димы с Серёжкой, — это ничего не сказать. Но Арс явно был доволен собой и своим хитрым маневром, потому есть продолжил с улыбкой, совсем не обращая внимания на ошалевшие взгляды. Сырников, благо, более чем достаточно, потому битва эта никому ущерба не нанесла, да и на кухне ещё порции есть, так что голодными точно не останутся. Я снова вернул свое внимание самому младшему, который все ждал продолжения объяснений.
— В садике детей много, все играют, что-то учат, рисуют, на прогулки выходят, — продолжил пояснять я, — А вечером всех деток забирают по домам. Я не настаиваю, если ты не хочешь, то не пойдешь туда. Но, если тебе интересно, можем попробовать, может подружишься с кем-то. Ты что думаешь, Антош?
— Я хочу подружиться, — и личико у этого малыша таким серьезным стало, глазки прищурил, бровки нахмурил, смотрел на меня так уверенно, — И играть хочу тоже. Но вечером — это слишком поздно. Я не хочу так долго, вдруг ты меня там навсегда забудешь?
— Малыш, ну ты чего? — вот же глупышка, и вправду кажется верит, что его в садике оставить могут, — Я никогда тебя нигде не забуду, — поспешил заверить я ребенка, — Да и до вечера ходить не обязательно. Тебя Женя с утра может отводить, а уже днём забрать. К этому времени как раз Дима, Сережа и Арсений со школы вернутся, — мальчишки услышав свои имена прервали разговор и вопросительно уставились на меня. Ясное дело, что к тому, что я говорил Антоше они не прислушивались, вот и подумали, что я их зову.
— Тогда я хочу, — уверенно заявил зеленоглазый и подтвердил свои слова уверенным кивком.
— Хорошо, я тебя запишу, — я снова улыбнулся, как же часто я это делаю, прям сам удивляюсь, — А вы? — обратился я к остальным, все равно они уже смотрели на меня, — Куда-нибудь хотите? На кружки какие-нибудь, может? В секции?
А что? Почему бы и нет? Не все же им только в школу ходить, секции — тоже полезно. Но заставлять никого не собираюсь, запишу только если они сами захотят и туда, куда захотят. Не знаю, конечно, способны ли дети самостоятельно разобраться с собственными интересами, они у них меняются со скоростью света, но ничего не мешает, в случае чего, просто уйти с выбранной секции и попробовать что-то другое, если захотят.
— Я хочу на футбол! — с ходу объявил Димка. Я вот даже не удивился, он такой непоседливый, что ему футбол как раз в самый раз.
— Принято, я поищу тебе секцию, где-нибудь поближе к дому, — так это очередной пункт в мой мысленный список дел. Ох, сколько там уже этих пунктов? — Сережа? Хочешь мы тебе кружок оригами найдем, раз уж оно тебе так нравится?
Да оригами мальчишку действительно зацепило, я всяких бумажных зверьков все время нахожу то тут, то там, но я не могу быть уверенным, что Серёже захочется идти именно на такой кружок. В конце концов, они с Женей и дома по обычным видеоурокам неплохо с этим всем справляются. Я тоже попытался собрать что-нибудь сносное, но вышло так себе. Очевидно, что оригами — это не мое, потому что то, что должно было быть зайчиком, в итоге оказалось обычным комком бумаги, а Сережка ещё долго хихикал над моим неумением. Так что теперь я только смотрю как они с Женей что-либо собирают, не пытаясь сделать что-то самостоятельно.
— Не знаю, — мальчик задумался и в этой своей задумчивости прикусил палец, плохая привычка, нужно отучать, — Можно я подумаю, а потом скажу? — даже не отодвинув палец от собственного рта, от чего фраза вышла не очень разборчивой, спросил мальчик.
— Можно, — я посмотрел прямо ему в глаза, — Пальчик ото рта убери, пожалуйста, не нужно так делать. Даже если ручки чистые, все равно не стоит их в рот тянуть, а грязные тем более, могут всякие неприятные последствия быть.
— Какие? — поинтересовался ребенок, но руку и впрямь опустил.
— Заболеть можно, микробы от рук в организм попадут, — глазенки у Серёжки так расширились и он начал переводить взгляд с меня на свои руки и обратно. Какие же они все-таки дети, наверняка ведь даже не задумывался об этом раньше, да и вряд-ли ему кто-то объяснял почему тянуть в рот руки — это плохая идея.
— Я больше не буду, — серьезно сказал мальчик, видимо сделав выводы. Я, конечно, сомневаюсь, что он так легко сможет отказаться от этой привычки, (кстати как так получилось, что я раньше ее не заметил?), но ничего, все приходит со временем.
— Вот и умница, — да, я уверен, что за подробное тоже нужно хвалить, послужит в качестве мотивации, — Так, обратно к вопросу о секциях и кружка́х. Арсений, ты хочешь куда-нибудь? Я не знаю, что именно тебе будет интересно, но можем поискать что-то научное. Наверняка что-нибудь такое есть, я слышал ещё выставки всякие организовывают, если хочешь, можешь попробовать. Или что-то с литературой связанное, может?
Я просто рассуждал, предлагая свои варианты, не навязывал и не собирался настаивать, просто уже успел изучить кое-какие интересы мальчишки, потому и пытался что-то предложить. Это Димка и Сережа непредсказуемые, сегодня одно, завтра другое, а с Арсением вроде должно быть попроще, у него интересы более «устойчивые», если так можно выразиться конечно.
— Нет, — и голос такой твердый, взгляд упрямый, прямо на меня, глаза в глаза.
— Уверен? — я просто уточнил, я правда не хотел как-то задеть мальчишку или его чувства, но, кажется, задел.
Взгляд у Арсения сразу же такой холодный стал, хотя ещё минуту назад он улыбался. Поджал губы в тонкую линию и чуть прищурился, но в прищуре этом не было ничего хорошего. Я правда не понимаю, что такого сказал, что у Арса такая реакция. Что творится в душе этого мальчишки? Непонятно. Пока что непонятно, но, надеюсь, когда-нибудь станет яснее.
— Никаких кружков, секции, выставок и прочего, — четко, уверенно, он буквально цедит каждое слово, словно припечатывая. И взглядом своим буквально пригвождает к месту, лишает меня всякой возможности задавать вопросы и спорить. — Я не изъявляю ни малейшего желания участвовать в подобных мероприятиях. Я просто не хочу!
Словно точку поставил. Четко обозначил свою позицию, а потом резко встал из-за стола и вышел из комнаты. Быстро, даже стремительно я бы сказал. Я задел его, неосознанно, по неосторожности, но задел. Возможно, он хотел остаться в одиночестве, но я не могу и не собираюсь ему этого позволять. Не сейчас. Он слишком к этому одиночеству привык и в его возрасте, да в любом возрасте, если честно, это не хорошо. Быть может, это ошибка, быть может, его и вправду следовало оставить одного со своими мыслями, но что-то внутри меня уверенно твердило о том, что делать так нельзя, что мальчишке нужен кто-то рядом, даже если он этого не показывает. А потому я встал, двинувшись следом за Арсением и оставляя несколько удивлённых такой резкой сменой настроения младших. Возможно, это тоже ошибка, вот так оставлять их, как знать, что они могут натворить в мое отсутствие? Но все-таки, я, во-первых, совсем недалеко, а во-вторых, ненадолго и вернусь уже совсем скоро, надеюсь вместе с Арсением.
В коридоре мальчика не обнаружилось, я думал, что он поднялся наверх, но потом обратил внимание на не до конца закрытую входную дверь. Двинулся к ней, открыл, вышел. Арсений и вправду был здесь. Стоял, опершись спиной о стену и прикрыв глаза. Кажется, он даже и не заметил моего появления, погрузившись в свои мысли. Я подошёл совсем близко, осторожно положив руку на детское плечо. Глаза ребенка распахнулись моментально, погружая меня в целое море глухой тоски и невыплаканных слез. Больно, больно просто смотреть в эти голубые омуты, которые должны быть полны радости и счастья, но на деле в них плещется только печаль. И если так больно мне лишь от одного взгляда в его глаза, то что ощущает сам мальчишка? Я не знаю причин, да и вряд-ли он мне их расскажет, не сейчас точно, но эта тоска, эта печаль. Она медленно убивает не только ребенка, но и меня, заставляет сгорать, медленно как брошенное в камин полено. Я не знаю его истории, но я вижу, что ему тяжело. И я не могу просто остаться в стороне, не сейчас, когда я поручился за всех мальчишек, когда принял для себя решение заботиться о них.
— Иди сюда, — я говорил мягко, спокойно, стараясь одним своим голосом вселить в мальчика веру в лучшее. Что бы не случилось в прошлом, сейчас все будет по-другому, не так как раньше. Когда-нибудь эта тоска исчезнет, обязательно исчезнет.
Я притянул мальчишку в объятия, прижал к себе, пытаясь доказать, что все в порядке, что я рядом не просто так, не просто для галочки, а потому что и вправду забочусь и волнуюсь. И Арсений ответил на объятия, вынудив меня опешить и кажется даже потерять связь с реальностью. Он обвил меня руками, прижимаясь так, что кажется ещё чуть-чуть и сломает мне ребра. Искал тепла, искал защиты, позволил себе поверить в то, что я могу ему все это дать. Я до этого обнимал его не единожды, но чтобы так? Чтобы он так крепко обхватывал меня, словно боялся, что я просто возьму и исчезну? Такого не было, это определено что-то новое как для меня, так и для него.
— Прошу прощения, я не должен был с вами разговаривать в таком резком тоне, — я даже вздрогнул, когда он заговорил, настолько неожиданным это было, — Вы ничего плохого не имели ввиду, я просто… Просто…
И он замолчал, не стал договаривать, хотя до этого всегда пытался мне показать, что не стоит лезть в его дела и что у него на все есть своя позиция. Мальчик продолжал прижиматься ко мне, даже не поднял головы, пока говорил. Он ведь едва ли доставал мне до груди. Просто маленький десятилетний мальчишка, который кажется успел столкнуться с чем-то, что оставило неизгладимое впечатление, подарило ужасный шрам на память. Тот шрам, которого не видно, тот, который остаётся где-то в глубинах души, терзая изнутри.
— Не расскажешь? — я поднял одну руку, поглаживая его темную макушку. Мальчик не плакал, в этом я был уверен, но и отходить от меня по-прежнему не желал. А я и не настаивал, я буду рядом столько, сколько нужно.
— Нет, — на выдохе сказал он, — Извините ещё раз, я правда не должен был…
— Перестань извиняться, — мягко прервал его я, — Ты ничего такого не сделал, я явно затронул неприятную для тебя тему и твоя реакция вполне естественна. Я не собираюсь тебя за нее осуждать. Также как и не собираюсь распрашивать тебя о чем-либо, твои тайны являются только твоими и ты можешь их не рассказывать. Но Арсений, — я хотел, чтобы мальчик посмотрел мне в глаза, чтобы понял, что я ему не вру, что я на его стороне. Именно поэтому я чуть отстранился, а потом и вовсе присел, чтобы оказаться с мальчиком на одном уровне. Руки правда с его плеч не убрал, чтобы он ощущал, что я по-прежнему рядом и не собираюсь его бросать. — Если тебе захочется поговорить, то ты можешь прийти ко мне даже глубокой ночью. Я знаю, что ты веришь в то, что ты уже достаточно взрослый, чтобы справляться с проблемами в одиночку, знаю, что ты готов сделать всё, чтобы хорошо было младшим, пусть даже в ущерб себе. Но Арс, ты ребенок, каким бы взрослым себя не считал. И не нужно об этом забывать, потому что ты имеешь право на то, чтобы этим самым ребенком оставаться. Рано тебе ещё брать на себя роль взрослого, понимаешь? Я не спорю с тем, что у вас была сложная ситуация, что ты взял на себя эту роль, потому что понял, что каждому ребенку нужен кто-нибудь взрослый, потому что понял, что без тебя младшие просто не справятся. И это похвально, правда похвально. Но ты тоже ребенок, тебе тоже нужен взрослый рядом, как бы сильно ты не пытался это отрицать. Пойми пожалуйста, что я здесь не просто так, я не декорация, и уж тем более я не какой-нибудь «родитель на день», который наиграется, как с игрушками, а потом вернёт откуда взял. Я этого не сделаю, никогда не сделаю, хотя бы просто потому что успел полюбить как родных. Неделя, Арс, мне потребовалась всего лишь какая-то неделя, чтобы я мог уверено заявить, что люблю вас. О многом говорит, не правда ли?
Глаза мальчика расширились от удивления. Не ожидал, явно не ожидал, что я так легко скажу такое простое «люблю». А я сам для себя понял, что да, люблю как своих родных детей и жизни без них уже не представляю. Удивительное и такое тёплое чувство. Нет, я безусловно раньше влюблялся, встречался с девушками, расставался. Но та любовь совсем не похожа на эту, при той любви хотелось дарить подарки, хотелось касаться рук, хотелось целовать чужие губы, а при этой… При этой любви появилось острое желание защитить, уберечь и подарить нечто такое, что ценится людьми гораздо больше каких-то подарков.
Эта любовь отличается, потому что… Потому что является родительской. Вот так просто. И да, я теперь прекрасно понимаю, что значит быть готовым на все ради детей, потому что и сам теперь уверен, что сделаю что угодно, что при необходимости я отдам все, вплоть до собственной жизни, взамен на благополучие и счастье мальчишек. Неделя… Одна лишь только неделя, проведенная вместе, позволила мне это осознать.
Арсений чуть улыбнулся. Робко так, неуверенно. Тоска из глаз… Нет, не исчезла, но определенно перестала быть такой явной. А потом мальчишка сам подался вперёд, обвивая руками мою шею и прижимаясь. Впервые инициатива исходила от него, а не от меня, впервые он прижался ко мне сам. Ко мне частенько прижимался Сережа, а Димка с Антошей так и вовсе не отлипали, находя в объятиях что-то притягательное, но Арсений… Я сам его постоянно вылавливал и заключал в объятия, на которые он и не отвечал то толком, но и не отстранялся, а тут. Так резко, так неожиданно, но так от этого тепло стало и в сердце поселился какой-то трепет. И неважно, что ноги у меня затекли от долгого сидения на корточках, неважно, что я вышел босой, а потому ступнями ощущал прохладу каменного крыльца. Ничего сейчас не важно, кроме этих объятий. Вот они важны, даже очень важны.
— Пойдем обратно, — шепнул я, обратив внимание на то, что Арсений то тоже босиком, даже без носков, а это не очень хорошо. Я понимаю, что на дворе май, но все равно.
Мое «пойдем» правда касалось только меня, потому что мальчишку я, в итоге, поднял на руки. Да, он определенно будет немного повыше остальных, особенно маленького Тоши, но это не значит, что весит он сильно больше. Я уже поднимал его и трудностей никаких при этом не испытывал, потому и сейчас сделал это с лёгкостью. Ребенок и не сопротивлялся совершенно, позволил донести себя до самой комнаты, в которой и остались младшие.
Они, к слову, на наше появление даже внимания не обратили. Димка с Серёжей, доев завтрак, устроили бои на вилках. Ох, как бы они не поранились. Антоша сидел и с задумчивым видом оглядывал последний сырник на своей тарелке, видимо гадая, влезет ли он в него. Арсения я донес до самого стола и опустил на стул. Потом отобрал вилки у юных воителей, пояснив, что с такими играми можно серьезно пострадать. Мальчишки не расстроились, да и на замечание мое не отреагировали, воевать продолжили, только теперь шутливо пихались локтями. Антон перестал гипнотизировать взглядом сырник, пришел к выводу, что все-таки нет, не влезет, а потому просто вскочил со стула и перебрался поближе к Арсу. А потом они вдвоем стали делать ставки, кто же победит в этой шутливой драке: Димка или Сережа.
А я просто наблюдал, прекрасно понимая, что дерутся мальчишки не всерьез, а вилки у них я уже отобрал, значит травмы себе не нанесут. Потом и вовсе просто опустился на один из стульев, с улыбкой переводя взгляд с одного своего ребенка на другого. Люблю, точно их всех люблю, причем очень и очень сильно. И все происходящее мне кажется таким забавным, уютным, таким семейным. Красивое слово «семья», неправда ли? И есть во всем происходящем невероятная прелесть. Совместные приемы пищи, игры, обсуждения, — все это мне теперь кажется таким родным и неотъемлемым. Да даже это откровенное дурачество со стороны детей вызывает во мне только умиление и заставляет уровень серотонина в моей крови значительно повыситься. Удивительно и так хорошо.
Мальчишки вошли в мою жизнь резко, налетели, подобно урагану, перевернули все с ног на голову, но все эти изменения не разрушительны, а наоборот созидательны. Мы ведь прямо сейчас находимся посреди строительства чего-то нового, неведомого ранее, чего-то неповторимого, но безусловно важного. И я неожиданно для себя понял, что стал зависимым от всего происходящего. Мне теперь просто жизненно необходимы все эти забавные дурачества, беседы, громкий смех. Всё. Это точка невозврата, полное принятие всего происходящего. Неожиданно появившиеся и неведомые мне ранее чувства прочно засели где-то в глубине моей души, закрепились надёжно, не оторвать их теперь. Желание заботиться, оберегать, сделать так, чтобы на лицах моих детей были только улыбки. Смех, топот, игры, да даже шалости, мелкие и не очень, — все это теперь часть моей жизни. И я больше никогда не смогу почувствовать себя по-настоящему живым без всего этого. Я зависим также как некоторые зависимы от сигарет, казалось бы дышишь этим дымом, дышишь и все надышаться не можешь. Но моя зависимость все-таки лучше, моя зависимость не несёт вреда, а, наоборот, заставляет меня постигать нечто новое, учиться самому и учить других, смотреть на жизнь по-другому.
Вот с кем бы я, в свои, на минуточку, тридцать лет, мог бы так легко играть? Взрослые бы сочли меня человеком застрявшим в детстве, совершенно несерьёзным, потому что где это видано, чтобы взрослый дяденька машинки по полу катал? А дети… Дети сами об этом просят, просто потому что хотят этого. Хотят заботы, хотят тепла, хотят внимания, которого раньше у них практически не было. Все четверо хотят, хотя некоторые, в большей степени Арсений, ни за что не признаются в этом. А я понял, только сейчас понял, заметив с каким энтузиазмом мальчишки стремятся проводить больше времени рядом со мной, что они, наверное даже больше на подсознательном уровне, тянутся ко взрослому мне. Потому что раньше у них такого взрослого не было. Да, у младших был и есть Арсений, он пытался, правда пытался взять на себя роль взрослого. Но что может десятилетний мальчик, пусть и развитый не по годам? Ему и самому этот взрослый требуется, о чем я и сообщил самому мальчику. И, кажется, в этот раз он меня понял. И то, что я, похоже, и вправду неожиданно начал играть очень важную роль в жизни ребятни, становится с каждым днём всё более очевидным. Да, безусловно, между нами все ещё множество барьеров, но дети тянутся ко мне. Тянутся, возможно даже не осознавая этого. Не просто так Сережа мне то и дело что-то рассказывает, не просто так Димка с Антоном лезут обниматься и просят поиграть, не просто так Арсений, пусть и убежал, пусть не согласился рассказать в чем именно дело, но не стал отталкивать меня, прижался доверчиво. И то, какие чувства рождает осознание всего происходящего, внутри меня заставляет вновь и вновь убеждаться, что я сделал все правильно. Да, четверо — это, безусловно, сложно, но оно стоит того, как же сильно оно стоит того, словами не передать.
— Люблю я вас, — выпалил, сам того не ожидав, в порыве эмоций, но не жалею об этом. Четыре взгляда, удивлённых и несколько недоуменных обратились на меня. Младшие, в принципе, не ожидали этого, Сережа с Димой даже толкаться перестали, только глазами теперь своими хлопали, завороженно так глядя на меня, а Арсений явно не думал, что я вот так вот просто признаю это ещё раз. — Очень люблю, — добавил и сам не заметил, как на губы скользнула улыбка.
Конечно, сейчас мне дети не ответят тем же, потому что они к этому не готовы, потому что они не осознали этого так же четко, как осознал я. Но улыбки появилась у всех, яркие, светлые, счастливые. И пусть они ничего не сказали, но эти взгляды. Я кажется готов смотреть на них вечно и тонуть, тонуть в этих детских ненаигранных эмоциях, таких же чистых, как горный хрусталь.
Да, это точно точка невозврата. Та точка, которая разделила мою жизнь на до и после. И где-то там, в кажущемся совсем далёком прошлом, остался холод и пустота одиноких стен, осталась маска безучастности и отстранённости, остались поздние возвращение домой и бесконечные попытки заполнить свою жизнь хоть чем-нибудь, чаще работой. А впереди нечто иное, нечто невероятно сложное, сплетенное в запутанный клубок, но светлое и сияющее, наполненное радостью, счастьем, смехом. Точка невозврата. Точка, на границе которой стоит одно простое «люблю» сказанное мной.