Глава 27. Видения о Мире (2/2)
Какой бы бойкой, общительной, порою даже навязчивой ни была Колокольчик, одной её не хватало, чтобы предотвратить изменения. И некогда приветливый, участливый Гиацинт становится всё мрачнее, молчаливее и грубее. Вместе с поведением менялась и одежда: темнела и упрощалась, а под конец приняла знакомый вид военной формы. Траурной.
Наблюдение за историей Мира вкупе со знанием грядущего вызывало смешанные чувства. С одной стороны, он будто утверждал, что один не выстоит против многих, а поддержка единиц – капля в море. Бесполезно идти против течения, пытаться сохранить себя вопреки обстоятельствам, отстаивать отличное от общепринятого мнения, сопротивляться судьбе. С другой же, красной нитью тянулась мысль, что один способен стать угрозой для всех. Так странно наблюдать противоречие в мире, где всё должно быть упорядоченно, а значит и кристально ясно. Когда всё подчинено правилам, легко предсказать результат.
Если Гиацинт становился тенью в чужой памяти, то Дельфиниумов хотелось назвать тенью стражей врат. Они не могли долго жить сами по себе, только в связке с кем-то. Здесь уже и речи не шло о чувствах, скорее формировалось сотрудничество. И как будто всё получалось не так печально, но… Стражи врат часто покидали Мир, а с ними вынуждены были уходить и Дельфиниумы. Строить отношения с другими духами для них становилось проблемой, поэтому в итоге… Да, пожалуй, каждого Дельфиниума подавляющее большинство знало просто как тень определённого стража, а о личности имело представления смутные, как очертания в сумерках. О них не забывали, стоило разойтись, зато могли не замечать присутствие.
А ещё… У них не было голоса. Точнее, никто из духов не мог его слышать, кроме других Дельфиниумов и хозяина тени. И как же тяжело, печально было видеть вновь расцветшего Дельфиниума, что тянулся к кому-то, пытался заговорить, но не мог удостоиться даже взгляда, словно жил по другую сторону зеркала Гезелла. Если только не крутился рядом долго, не провоцировал физический контакт.
Знакомое состояние, пускай и причины разные. Всего один день в роли пустого места мог довести до отчаяния, а каково оставаться невидимкой всю жизнь? В таком случае совершенно неудивительно, что между Дельфиниумами складывались такие несвойственные духам «родственные» отношения. Чтобы избежать одиночества, им оставалось только держаться друг за друга. И оттого не могли Дельфиниумы с тем же спокойствием воспринимать смерть.
Иная же ситуация сложилась у Жасминов. Их хотелось назвать тенью друг друга, потому как одновременно мог существовать только один Жасмин. Прошлый дух умирал за пару дней до рождения нового. Дотянуться друг до друга для них было также невозможно, как дотянуться до луны, увидеться – что повидать её обратную сторону.
Самым удивительным для стороннего наблюдателя могло показаться то, что при виде ростка Жасмины испытывали только желание дожить до встречи, пересечься хотя бы на день, вместо того, чтобы обвинять новый цветок в своей скорой смерти. Их любовь и дружелюбие ко всем и всему не менялись из жизни в жизнь и словно не знали границ. Остались неизменны, даже когда остальной Мир ощетинился против «врага».
На самом деле природой в духов вложено лишь стремление заботиться о растениях, сохранять миры, но в остальном способны на самые разные чувства, отношения. Неидеальны, как и любые смертные существа. Предрассудки, ложные обвинения, зависть, гнев, обиды, ревность… Как в Мире нашлось место для мрака бездны, так и в сердцах духов находилось место для разрушающей тьмы. И просто недостатков.
Так Розы по-разному любили, зато одинаково по неосторожности ранили колкими словами. Ландыши казались очаровательными в своей скромности, хрупкости, но подберись слишком близко – вспомнишь, что за нежным видом скрывался яд. Георгины непостоянны, не способны на серьёзные отношения, а их обещания ничего не стоили. Одуванчики несомненно чудесные, яркие, лёгкие в общении, но также ветреные и о личных границах представления не имели. Цикламены любили устраивать драматичные прощания на пустом месте, а Гладиолусы и Лавры отличались излишней самоуверенностью…
А за гордостью, неприступностью, а порою и резкостью Красной Амариллис скрывалась бескорыстная жертвенность, готовность поступиться не миром, но собой – до последней искры энергии. Будучи стражем врат, она много ходила между мирами и мало общалась с другими духами, и всё же смогла особенно близко сойтись с Фиолетовым Ирисом. Обычная случайная дружба, ничего не предвещавшая поначалу.
Просто однажды пересеклись и разговорились, Ирису пришлись по душе честность и прямота Амариллис, ей – здравость его суждений. Просто однажды он начал ждать её возвращений, а после расспрашивал, как там – в других мирах, кто живёт, что происходит, нужна ли помощь какому-то саду, как сама себя чувствует. Сначала Амариллис отвечала из вежливости, потом осознала: ей это нравится. А ещё очень хотелось спросить у Ириса, что же за другими вратами. Стражам – и в целом кому-либо – запрещено посещать миры, где ещё есть Создатели, поэтому правду о них знали только проводники. И те забывали.
Просто однажды Ирис вернулся с ранами, несовместимыми с жизнью. Рассыпался на глазах от истощения. Но Ирисы не способны уйти на перерождение, покуда дороги хоть кому-то, а значит, ему грозили или затяжные страдания в разрушенной оболочке, или вечное забвение.
– Так бывает, – со слабой улыбкой прошептал Ирис, глядя на свою руку, зажатую между её, словно в попытке замедлить распад. – Не смотри так печально.
Упрямо поджав губы, Амариллис ничего не сказала, но красные узоры на белой коже запульсировали как никогда ярко, часто.
– Ама, подожди, что ты… – пробормотал испуганно, медленно осознавая, что именно она собирается сделать.
Ирис попытался вырваться, да куда там – не с его силами, не в нынешнем состоянии. Амариллис одной рукой прижала Ириса к траве. Крепко, но осторожно, чтобы не расползлись сильнее трещины. Строго посмотрела в глаза, давая понять: переубеждать бесполезно. Если обязательно нужна чья-то смерть, то пускай будет её. Без громких слов, проклятий в сторону виноватых, признаний в том, насколько важна и дорога жизнь самого близкого друга.
Да, у стражей два сердца. И в тот момент Амариллис отдала одно. А в следующий раз вернулась из-за врат не собой – молодым ростком. Ирис же потерял роль проводника, ведь хотя остался в живых, покидать Мир больше не мог.
Шло время. Хоровод из событий и чужих чувств продолжал кружить, заставлял раствориться в себе. Всё труднее было отличить чужие эмоции от своих. Оглушительный шквал из воспоминаний, сменяющий друг друга личностей. Умирали и рождались духи. Появлялись новые садовники. Каждый со своими отношениями, историей, характером. Только сад на краю оставался без хозяина.
Никто не уловил откуда, когда и почему по Миру, подобно яду, расползся слух о том, что последний садовник непременно принесёт беду. Словно иная сила посеяла в головах эту мысль, преднамеренно и сильно заранее готовя почву для будущей трагедии. Сила, по-настоящему заинтересованная в гибели Мира, но так и не показавшая своего лица.
– Вы ведь тоже всё видели. Но продолжали бездействовать, – сказала Азалия в пустоту и осеклась.
Потому что не заметила, в какой момент перестала быть всего лишь искрой разума, а обзавелась эфемерным телом, похожим больше на переплетение тонких полупрозрачных нитей. Подняв руку, можно всё так же спокойно смотреть на Мир, но долго удивляться причудливому состоянию не пришлось: раздался крик, и ноги сами понесли к его источнику. К саду на краю.
Окружающее пространство стремительно менялось, цветущие сады увядали, превращаясь из некогда прекрасных в пустые, гнетущие. Мир погружался в затяжную осень. Дорожки покрывались сухими листьями и птичьими костями, небо затягивала сплошная пелена сероватых облаков. Но Азалии было не до того, чтобы смотреть по сторонам – и зачем, если всё это видела в реальности? Слух как будто продолжал улавливать голос. Отчаянный и слабеющий.
Ограда. Знакомый просвет в зелёной стене. Азалия заглянула туда и увидела Последнего, нет, Редрона, сидящего на земле. Он дрожал и смотрел на стекающую с пальцев кровь, а рядом лежал чёрный нож. В зелёных глазах ещё мелькал огонёк души, но сейчас тесно переплёлся с ужасом.
– Почему? – спросил Редрон, обратив взгляд к небу. – Вы же сами говорили: здесь можно найти покой. Здесь после смерти принимают таких, как я. Но…
Он закусил губу. Поднял раненую руку и бессильно опустил, схватив пустоту. В груди зародился тот самый нездоровый смех, сотряс тело, расползся вокруг вязкой темнотой, особенно жадно кружащей вокруг ножа. Редрон вытер кровь о траву. Та почернела.
– Я был предан своим миром и не принят этим. И даже не заслужил забвения, щедро розданного каждому. – Он поднял нож. – Если я зло, так почему мне не дали просто умереть? Почему я снова пытаюсь заслужить признание, хотя и сам знаю, что этого не случится? Если этим можно убить целый мир, то значит…
– Рон! – Почему именно это имя сорвалось с губ, когда кончик ножа коснулся груди, Азалия не знала.
Однако не её голос заставил Последнего замереть, а оклик Жасмина и Колокольчик. Духи подбежали к нему, выглядя искренне обеспокоенными, напуганными.
– Ред, – было видно, что это обращение далось Колокольчик с трудом, – ч-что случилось?
– Погоди, не надо так держать нож! – воскликнул Жасмин и схватил за руку.
Белые пальцы словно покрылись копотью, дрогнули брови, напряглись мышцы лица, выдавая скрываемую боль, однако он не отпускал, пока Последний сам не опустил руки, не спрятал нож. Ухмыльнулся пусто и горестно.
– А ведь этот сад тоже на краю, – пробормотал отстранённо и встал, оттолкнув духов, ушёл в другую часть сада. Но, кажется, на мгновение кинул взгляд в сторону ограды.
Азалия отшатнулась, и стоило сделать шаг, как снова оказалась в светлом пространстве, быстро сменившимся знакомым кристальным залом. Пустым. Даже присутствие порядка не ощущалось. По всему телу пробежали покалывающие, как мелкие хрустальные иголочки, импульсы. Тело стало материальным. Одновременно своим и совсем иным по ощущениям.
На раскрытую ладонь лёг почти до невидимости прозрачный кристалл. Сверкнул на мгновение гранью и исчез, отдаваясь лёгкой тяжестью и уколом в сердце.
Инициация подошла к концу.