I don’t know what to do without you (1/2)

to build a home — the cinematic orchestra </p>

— А ты часто играешь “Гимнопедию №1” Эрика Сати… так любишь это произведение?

Этот до боли родной голос раздаётся в голове далеко не в первый раз, когда Бомгю выходит на большую сцену, заслышав своё имя от ведущего, и под аплодисменты усаживается за концертный чёрный рояль. Он вновь собирается играть заученную наизусть мелодию на очередном выступлении. Только вот на публике это произведение пианист исполняет впервые. Гю играл эту пьесу лишь в одиночестве, когда его никто не видел. Почему же он всё же решился выступить с ней на большой сцене? Вряд ли даже сам Чхве понимает своё решение.

Музыка была у него везде: текла в пылающей крови прямиком к щемящему сердцу, забиралась в вены и сосуды, просачивалась через каждую багровую ссадину и незаживающую рану. Бомгю жил музыкой. Особенно произведениями Эрика Сати. Несмотря на всю ту боль, что приносили мелодии этого композитора, Гю не прекращал их слушать и практиковать на фортепиано. Ни разу.

Парень часто ходил на концерты, проявляя на них себя и всегда получая большую отдачу. Постоянные гости и любители таких мероприятий уже знают его, дарят букеты и ждут новых выступлений. Бомгю рад, что он может произвести на людей впечатление с помощью своего таланта. Рад, что временами может так заполнить пустоту внутри, которая сопровождает его каждый чёртов день. Последние три года он отдавал себя музыке на максимум и успел выучить много новых произведений, или же улучшить навыки в старых. Но первая гимнопедия слишком важна для него. Так важна, что днями напролёт Бомгю играет её с пеленой едких слёз на глазах. Парень начинает рыдать неосознанно, неожиданно даже для самого себя. Горячие слёзы стекают по щекам прямо к подрагивающему подбородку и будто тяжким грузом падают на белые блестящие клавиши музыкального инструмента, разбиваясь, словно хрусталь. Моменты из прошлого всегда всплывают в сознании. А Чхве не может с этим ничего сделать. Сам виноват, что так себя доводит.

— Мне нравится, как ты играешь, Чхве Бомгю. Но иногда ты слишком высоко поднимаешь руки и делаешь скачки, а на клавиши либо нажимаешь слишком резко, будто вдавливая их, либо слишком слабо, вовсе не успевая хорошо нажать, из-за чего звук то режущий, то приглушенный. Помочь тебе? — это были самые первые слова, сказанные старшим, чтобы начать диалог с Бомгю. В то беззаботное школьное время благодаря нему Бо смог улучшить свою технику рук. А сейчас именно из-за него Чхве Бомгю испытывает такую глубокую, бесконечную тоску.

Вдох-выдох, и пианист ставит руки на рояль. Бомгю не мучает волнение на сцене, когда на него обращено не менее двух сотен пар глаз, и парень без напряга начинает играть пьесу. Только вот единственное, из-за чего внутри ему совсем не спокойно — это проявившиеся воспоминания, заставившие сердце дрогнуть.

Пальцы на автомате нажимают нужные клавиши, правая нога привычно надавливает на педаль в подходящие моменты, а руки скользят плавно и изящно, в своих движениях передавая все эмоции, вложенные в музыкальный шедевр. В зале, где полно народу, стоит трепетная тишина. Все пришедшие с восхищением слушают нежную, но такую болезненную мелодию в исполнении Чхве Бомгю. А сам Бомгю пытается не слушать голос в своей голове, чтобы не ударить в грязь лицом и не ошибиться. Ошибки ему не простительны. Точно не в такие моменты.

— Я ещё никогда не слышал такой красивой игры вживую. Ты так талантлив, Бомгю-я, — хён потрепал Гю по тёмным волосам и широко улыбнулся. — слушать разные произведения в твоём исполнении — сплошное удовольствие! Надеюсь, что ты сам это знаешь, — кажется, это далеко не первая, но при этом самая запоминающаяся похвала от старшего. Бомгю часто говорили подобное, но только после того, как он услышал точно такие же слова из уст старшеклассника с малиновыми волосами — Бо начал гордиться собой по-настоящему. Чхве захотелось сидеть за музыкальным инструментом часами, чтобы стать лучше. Стать лучше только ради него. Ради Чхве Ёнджуна.

— Пожалуйста, только не сейчас… — шептал Гю сквозь зубы, пока глаза постепенно становились влажными. Опять. Этот гнусавый голос не оставляет его в покое ни на один день. Но Чхве даже рад тому, что может слышать его. Хотя бы так. Зато он просто может слышать голос того, чьё имя Бо никогда не забудет. И не захочет забывать. Но парень так боится, что начнёт рыдать навзрыд прямо на выступлении, если сейчас же не сосредоточится только на мелодии и игре.

Руки перемещались по аккордам, музыка постепенно становилась тяжёлой и страдальческой, заставляя сердца слушателей судорожно сжиматься. И не только слушателей. Сердце Бомгю замерло уже тогда, когда он уселся за музыкальный инструмент. Появилось ощущение, что орган не выдержит и остановится, а самого парня разорвёт на части от самоистязания. Те четыре минуты, что Чхве играл произведение, становились всё мучительнее. Гю сам не знал, нравится ли ему причинять боль самому себе, ежедневно исполняя гимнопедию. Но если он ни разу не отказывался от неё, значит, что его всё устраивает. Как можно бросить то, что имеет для тебя слишком большое значение? Бо считал, что никак. Ему бы просто не хватило сил.

— Я часто слушаю композиции Эрика Сати. Какие-то учился играть, но сейчас вряд ли что-нибудь смогу, давно не тренировался, времени нет, — Ёнджун смеялся, сидя на банкетке рядом с младшим Чхве и незамысловато тыкая на клавиши. — В конце концов, мне скоро экзамены сдавать.

«А я часто играю его композиции ради тебя, Чхве Ёнджун. И я всегда надеюсь, что ты снова придёшь их послушать, прямо как тогда, три года назад. Я так скучаю по тебе, придурок», — Бомгю признавал это в своих мыслях всё время, когда исполнял пьесы французского композитора.

Чхве постепенно заканчивал исполнение, под конец играя всё медленнее и чувственнее. Парень был на грани, он надеялся лишь на то, что сможет спокойно уйти со сцены и поплестись туда, где его никто не будет видеть. А там уже будь что будет. Музыка слышится приглушённо, потому что в ушах слабый звон и звуки биения собственного сердца раздаются намного громче. Каким-то чудесным образом, даже не запоминая, как именно, Гю заканчивает своё выступление и осторожно встаёт с банкетки, плохо слыша бурные аплодисменты и восторженную реакцию сидящих в зале. Парень как всегда подходит ближе к краю сцены и низко кланяется, еле выдавливая из себя смущённую и такую фальшивую улыбку. Как только Бомгю поднимает свой взгляд, он вглядывается в глубь зала. Оттуда на него смотрят хитрые лисьи глаза. Гю узнаёт блестящие волосы цвета спелой малины с отросшими тёмными корнями, пухлые мягкие губы и такой родной взгляд. Кажется, что Ёнджун и правда рядом, что это вовсе не видение и не жалкий розыгрыш подсознания Бомгю. Кажется, что хён обязательно похвалит младшего, как только тот кинется ему в объятия после концерта. Скажет что-то вроде: «Ты так талантлив и прекрасен, Боми, что я начинаю сомневаться в том, что достоин быть с тобой». Джун начнёт заливаться звонким смехом, пока Бомгю будет в шутку колотить его по груди и возмущаться последним словам. Но на том месте, куда глядел Гю, никто не сидел. Оно пустое. И там нет, не было и не будет никакого Чхве Ёнджуна.

Осознавая это, под непрекращающиеся похвальные возгласы и аплодисменты Бо покидает сцену, изо всех сил сдерживая поток слёз, который вот-вот вырвется наружу. Он идёт по коридору, направляясь к двери, которая ведёт на пустующую и холодную лестничную площадку. По пути ему попадаются другие музыканты, тоже готовящиеся выступать на мероприятии. Кому-то Бо кивает, приветствуя и желая удачи, кому-то в ответ пожимает руки, слушая похвалу, посвящённую исключительно ему. К парню подходит слишком много людей, не давая быстро скрыться с чужих глаз, чтобы остаться наедине с собой и своими тоскливыми мыслями.

— Бомгюни-хён, ты замечательно сыграл сегодня! Впрочем, как и всегда, — Хюнин Кай, на которого Гю случайно наткнулся, явно был в хорошем расположении духа. Младший приобнял товарища за плечи и продолжил: — не сдавайся, иди вперёд и не переставай радовать нас всех своими выступлениями. Особенно меня! — Он беззаботно засмеялся, чем вызвал у Бо слабую улыбку, — Прости, если надоедаю. Ты устал, да? Иди и хорошо отдохни, не забудь выпить свой любимый американо и возвращайся в зал, чтобы послушать одно из произведений Бетховена в моём исполнении! — тёмноволосый заметил, в каком состоянии находился его друг, поэтому не стал его задерживать.

— Спасибо, Хюнини. Обязательно сделаю всё, что ты посоветовал и вернусь, когда будет твоя очередь, уж такое я никак не могу пропустить. — Чхве надеялся, что голос дрожал не настолько сильно, чтобы это было заметно. — Файтин! — Гю приподнял сжатую в кулак ладонь и Кай повторил за ним.

— До встречи, Гю! — Хюнин улыбнулся во все тридцать два зуба и развернулся, уходя в противоположную сторону, что позволило Бомгю выдохнуть и исчезнуть с чужих глаз. Несмотря на то, что у них с Каем были замечательные дружеские отношения уже долгие годы, сейчас явно не время для диалогов.

Чхве остановился в нескольких шагах от нужной двери, трепещущими руками доставая вибрирующий телефон из кармана чёрных брюк. Пришло сообщение от Тэхёна, который прямо сейчас сидит в зале вместе с Субином и родителями Гю.

«Где ты, Бомгюни-хён? Нам не терпится тебя увидеть после выступления».

Все ждут его. И Бомгю знает об этом, но он не может прийти к ним в таком состоянии. Из-за пелены слёз экран видно не так хорошо, но Чхве всё же печатает:

«Тэхён-а, я приду к вам чуть позже. Скажи об этом Субину и родителям, пожалуйста».</p>

«Хён, опять…? Ты выглядел таким растерянным, уходя со сцены. Мы с Субином всё заметили. Это всё из-за <s>Ёнджуна</s> него, да?».

Имя старшего будто было запретным для Тэ.

«Неважно,Тэхён-а. Я встретил Кая, разговариваю с ним. Просто ждите меня. Потом поговорим».</p>

«Понял».

Бомгю открывает тяжёлую дверь, появляется на лестничной площадке и, еле передвигая неустойчивыми ногами с содрогающимися коленками, поднимается на этаж выше, начиная беззвучно рыдать. Усаживаясь на одну ступеньку, парень зарывается руками в свои бордовые волосы и окончательно впадает в истерику. На щеках появляются мокрые солёные дорожки, а на пол нескончаемо приземляются жгучие капли вовсю льющихся слёз. Как всегда одно и то же.

Гю всхлипывал как можно тише, пока ему это удавалось. Да, всё вновь из-за Ёнджуна. Так страшно и так одиноко. Всё ещё непривычно и больно. Бомгю тяжело, он не понимает, почему не может остановиться и просто забыть обо всём. Настолько его разбил внезапный уход хёна, что Бо не мог оправиться. Не мог снова почувствовать себя счастливым. Он слишком сильно любил старшего. Любил даже все эти годы, которые провёл без него. С каждым днём хрупкое сердце разбивалось всё сильнее, теряя так много осколков, что Чхве даже понятия не имел, что осталось от органа. А остался ли он сам вообще? Наверное да, потому что в груди что-то билось, продолжая качать кровь. Только сердце ли это? Или всего лишь остатки такого бесчувственного органа?

Бомгю временами пытался понять, что сподвигнуло Ёнджуна покинуть его. В чём Гю мог так провиниться? Ему ничего не было известно. Он даже не знал, что сейчас с Ёном, где он, как себя чувствует, чем занимается, кого любит. Наверное, Ёнджун совсем позабыл о Бо. Наверное, младший был лишь «предметом» мимолётной влюблённости, человеком, которого Ён итак не собирался запоминать. Может, Чхве Ёнджун хорошо живёт и без него. Но вот самого Гю воображаемый хён не оставляет в покое. Сны, игры подсознания, воспоминания, места, события. Всё вокруг напоминало лишь о Чхве Ёнджуне. Об этом невероятном старшекласснике с яркими непослушными волосами, тёплым и лучистым взглядом, багровым приподнятым носом. С несколькими серебряными серёжками в ушах, искренней улыбкой на розоватых губах, прищуренными глазами с оттенком кофейных зёрен. Его образ всегда в голове Бо. Младший ничего не может с этим сделать. Да он и не пытается.

— Хён, может всё же пройдёшь сеансы у психотерапевта? Тебе выпишут таблетки и лекарства, те же антидепрессанты. Станет легче. Ты больше не будешь везде видеть и слышать Ёнджуна, неужели так не будет лучше? — Тэхён гладил прижимающегося к нему Бомгю по чёрным отросшим волосам и пытался чем-то помочь, пока Чхве безудержно продолжал плакать.

— Ни за что, Тэхён-и. Никогда. Я не хочу забывать о нём… — Чхве не переставал трястись в объятиях Кана, когда тот прибежал к сломленному и разбитому другу после одного лишь звонка с просьбой прийти.

— Ты ведь только хуже делаешь, Бомгю-хён. Конечно я не буду настаивать. Просто следи за своим состоянием, хорошо? Обещаю, что буду рядом. Я правда волнуюсь, — младший тяжело вздыхает, опуская взгляд на измотанного Гю.

Бомгю в то время лишь угукнул в ответ. Вся подушка, простыни и чужая футболка были пропитаны его рыданиями. Тэхён уже не знал, что ещё можно предложить. Ему так хотелось видеть своего хёна таким же радостным и забавным, много прикалываться, обсуждать самые странные новости, разговаривать на разные темы, да и в принципе быть ближе всех. Прямо как в старшей школе. До того момента, пока Бомгю не начал разбиваться на мелкие кусочки и говорить о том, как сильно он тоскует. Кан не мог вытянуть Гю из этого состояния уже два года. Как долго это будет продолжаться? Да никто не знает. Боль от потери не так уж легко пережить.

А продолжалось это до сих пор. Спустя год лучше совсем не стало. Всё было намного хуже: Бомгю запутался ещё больше, потому что совсем не мог понять, почему с ним так поступили. Разве Бо заслужил это? Он так сильно скучал и так сильно любил, что уже не видел себя без Ёнджуна. Душа металась внутри, крича от мучений и давно появившегося одиночества, чувства брошенности. А Гю рыдал изо дня в день, не переставая думать о своей первой любви ни на минуту. Он правда старался не вспоминать Ёнджуна настолько часто, но не мог перестать делать это. Считался ли уход хёна предательством? Бо и сам не знал. Может быть да, а может быть и нет. Но Бомгю всё равно простил бы старшего, если бы тот вернулся с извинениями. Если бы он вообще вернулся. Мир перестал быть красочным и ярким без Ёнджуна. Без его любимого и самого неповторимого Ёнджун-хёна.

— Знаешь, Ён, я очень скучаю. Очень сильно. Настолько, что ты даже представить себе не можешь, — Чхве шептал это сквозь слёзы своим хриплым, продрогшим голосом, а его слова уходили в пустоту, эхом отдаваясь на лестничной площадке, — Я не знаю, что я сделал и чем обидел тебя, Джун. Правда. Ты мог бы сказать мне, но почему предпочёл молча уйти? — вряд ли Гю когда-нибудь найдёт правильный ответ среди всех своих размышлений и предположений, — Я не могу. К чёрту ненужные вопросы. Просто вернись. Мне так тяжело.

Найдя в себе силы поднять голову с колен, Бомгю снова видит перед собой своего единственного и незаменимого хёна. Правда теперь кажется, что это Гю стал хёном. Ёнджун из его воспоминаний оставался всё тем же учеником выпускного класса. В то время Бомгю нужно было закончить ещё два класса. Джун сдал экзамены три года назад, а с выпуска Бо прошло чуть меньше года. Вероятно, Ён уехал учиться заграницу, но Гю не знает точно, потому что обычно старший говорил о том, что выбрал отличный университет в Сеуле и не собирается уезжать куда-то. Видимо, всё-таки уехал.

Бомгю невольно начинает улыбаться, когда ласковые руки парня напротив тянутся к его опухшему лицу. Младший практически чувствует мягкие прикосновения. Он знает, что если бы Ёнджун увидел своего Боми плачущим после выступления, то уселся бы перед ним и стал вытирать слёзы, поговаривая что-нибудь нежное и успокаивающее. Хён взял бы руки Бо в свои ладони, а затем расцеловал бы каждый уставший пальчик.

— Ты переволновался? Или руки устали? Не нужно так себя доводить, Боми. Давай сейчас хорошенько отдохнём? Пойдём на пляж, полежим под тёплыми лучами солнца вдвоём, расслабимся, попьём американо… всё, что мы любим. Устроим свидание, — да, Ёнджун всегда говорил именно так.

— Тэ и Бин так сильно переживают за меня. Они постоянно рядом со мной, успокаивают и поддерживают. Видят, как мне плохо, — Бомгю старался не моргать, пусть глаза и сильно щипало. Главное, чтобы видение не испарилось слишком быстро, опять оставляя его одного, — А как-то они предложили мне найти кого-то другого вроде тебя. Но я знаю, что таких, как ты, на свете уже нет. Я никогда не найду такого Чхве Ёнджуна.

Чхве младший начал негромко смеяться со своих же слов. Он продолжал смотреть на расплывчатую голову, склонившуюся над его руками.

— Я глупец, правда? Не могу отпустить тебя. Будто хочу, чтобы ты продолжал так меня «навещать». Мне интересно, как ты живёшь, как выглядишь сейчас, чем занимаешься… Какая твоя жизнь без меня? Стала ли она лучше? Я каждый день просыпаюсь и хочу увидеть рядом сонного тебя. Хочу вернуть то время, когда мы были вместе. Неужели, я был сплошной ходячей проблемой?

Бомгю просто желал остаться с хёном. Неужели он настолько привязался к Ёнджуну? Почему нельзя просто жить так, как раньше? Жить так, как младший делал это еще до того времени, когда они с Джуном познакомились.

— Я не знаю, как ты поживаешь. А ты вряд ли узнаешь, как провожу свои никчемные дни я, — Бо не прекращает говорить, всё ещё наблюдая за действиями ненастоящего Ёна, — Твой… твой Боми нуждается в тебе, как никто другой. Ты знал, Ёнджун-хён? Только не говори, что даже не подозревал.

— Бомгю-я, ну что ж ты слезами так заливаешься? — Ёнджун подходит к зажавшемуся в углу парню и наклоняется к нему. Сжимает лицо Гю в своих ладонях, стирает мокрые дорожки на щеках младшего и приподнимает его подбородок, смотря прямо в стеклянные глаза. — У тебя что-то произошло? Ты уже давно так плачешь, по глазам вижу. Проводить тебя до дома? Или, может, ты наоборот хочешь развеяться и сходить куда-то? Просто скажи мне, — в тот день Ён нашёл плачущего Бомгю в их любимом месте — школьной кладовой. Обычно туда почти никто не заходил, ведь это не особо примечательное помещение, да и оно достаточно маленькое. Но для Бомгю и Ёнджуна это было небольшим „укрытием“, где они часто встречались практически на всех переменах, чтобы пообедать вдвоём или просто провести чуть больше времени вместе.

Гю хотелось вернуться в те школьные годы, познакомиться с хёном намного раньше, веселиться с ним чаще и просто любить его. Любить Чхве Ёнджуна и чувствовать взаимность — лучшее, что мог испытать Бомгю за всю свою жизнь. Он с горящими глазами наблюдал за каждым действием старшего, запоминал все сказанные им слова, чувствовал его изумительный аромат, прислушивался к сердцебиению и дыханию. Бо нравилось смеяться вместе с хёном, кушать в разных забегаловках, гулять по улицам города. Он любил мимолётно касаться Ёнджуна и не мог не замечать ответных прикосновений. Обожал целовать сладкие медовые губы старшего, которые так жадно осыпали поцелуями пылающее румянцем личико в ответ. Младший Чхве какое-то время не мог нормально дышать рядом с Ёнджуном, а теперь совсем не мог дышать без него. Бомгю не хватает заразительного смеха, бессмысленных, но таких забавных шуток, с которых оба смеялись как ненормальные, не хватает нежных и долгих поцелуев, тёплых касаний, искренних улыбок, подбадривающих слов, весёлых прогулок. Не хватает всего Ёнджуна.

— Ты всегда был рядом со мной. Ты успокаивал меня во время моих истерик, когда я чувствовал себя чертовски отвратно. Ты звал меня куда-нибудь, показывал много интересных и незабываемых мест, при виде которых сейчас у меня наворачиваются слёзы, — голос окончательно сорвался, а Бо трясся как осиновый лист на ветру, — Ты заботился обо мне. Но это мне стоило позаботиться о тебе. Я… я стал ничем без тебя. Я буквально пустое место.

Грудную клетку разрывало от изнуряющей боли, к горлу подступила тошнота. Ну вот, Гю опять испытывает отвращение от самого себя. Насколько же он жалкий и беспомощный. Парень ощущал себя брошенным котёнком, который вынужден бродить в одиночку по этому огромному и жестокому миру. Почему всё так закончилось? Хотелось биться головой об стену до помутнения сознания, кричать во всё горло до потери голоса, стирать подушечки пальцев об клавиши фортепиано в кровь, выплакать всё, что накопилось внутри, чтобы слёз совсем не осталось, И чтобы чувств тоже больше не было.