от нас пахнет алкоголем, ведь мы уже выросли (1/2)
Космос Холмогоров скромно считал величайшим отечественным наёбом не финансовую-пирамиду-с-сами-знаете-каким-названием и ее основателя, а то, что кто-то всерьез говорил, что школа это очень весело.
Во время уроков без Вити можно хоть вешаться: никто не выкрикнет дебильный анекдот, не упадет со стула, не начнет доставать учителя тупыми вопросами и не прозвучит фирменное ”Ой, Космосила, я тебя тоже люблю” в ответ на ”блять помолчи хоть минуту, мне за нас обоих еще контрошу по этой теме писать”.
На уроках у учительницы, которую зовут то-ли гофрой, то ли фарой, он почти спит. Фара это не тетка, рассказывающая про Францию в 19 веке, Фара это борзый-преборзый Санин кент, который куревом с травой и чем покрепче барыжит. Холмогоров ничем не барыжит, хоть и может достать что угодно, у Холмогорова отец астрофизик, большая квартира, а еще Витя Пчёлкин на соседнем стуле за общей партой, который преспокойно сейчас дрых на столе, закрывшись учебником и положив на голову тетрадь.
Витя был золотым солнцем этих скупых серых будней. Он бил ему фофаны за маты, широко-широко улыбался и носил цветную олимпийку. А еще каждый день исправно хлебал разбавленный дешевый коньяк из термоса, закусывая бутербродами с докторской колбасой.
Космос оборачивается, позволяя спине прохрустеть, и поднимает Витину олимпийку, не вставая со стула, и укрывает соседа. А то они у окна открытого сидят, продует еще.
Потому что просто это все, как дважды два это четыре, а жи-ши пиши от души. Потому что Пчёла идиот, он в середине октября еще ходит в одной олимпийке и легких штанах, когда Космос давно кутается в пальто, забирая утром со шкафа в прихожей теплый шарф, чтобы нахлобучить его по пути в школу на Витю, который в восемь ноль ноль уже как штык стоял у дверей подъезда. И блондин даже под дулом ТТшника не признается, что не одевается только ради этой немного грубой заботы о себе.
Пчёлу не знает в этой школе только слепоглухонемой, и то не факт. Потому что он часто появляется на вписках, каких-то тусовках, бьет плафоны и безбожно много курит. Он все время жмет кому-то руки, обнимается с какими-то девушками, а потом, устав видимо от своей популярности, уходит в любимый туалет на третьем этаже.
Мелочь услужливо стелется перед ним, аж три пачки его любимого самца и аж четыре жиги. Космос закуривает мальборо и после одного маха руки этого космического чудовища мелюзгу как сдувает, оставляя их наедине.
У Вити глаза как два василька, у него в глазах небо и голос у него слегка прокуренный. У Коса глаза темные, в них отражается вселенная, затягивая в мазутные омуты.
И нет ничего приятнее, чем целоваться в школьном туалете, позволяя рукам шарить по телу, щупая все и сразу, будто сейчас найдут, как тайник с конфетами любимыми, отберут и наругают. Они мешают дым между губами, путаются в руках, ногах, и все так сумбурно и быстро, пестро и оно летит как снежный ком с горы: сначала в животе крутит что-то, потом оно закручивается, как будто рогатку тянут на себя, а потом, после ”выстрела” становится так хорошо, так приятно, и еще сильнее хочется спать. И Витя действительно понимает, что щас приведет себя в порядок и уйдет в класс, за их с Косом последнюю парту, спать.
На большой получасовой перемене Пчёла застегивает олимпийку и скатывается по перилам за холмогоровским пальто, утягивая Космоса через турникет, крикнув охраннику, что принесет пивас за молчание. Витя галопом скачет до Пятерочки, набирая всякой химозы, и продолжая держать Холмогорова за руку, убегает куда-то во дворы, к магазину попроще, где можно купить все, что не продадут в цивильных заведениях.