Глава 2. Злая ночь (2/2)
— Это всё?
— Нет, — Софа в карман куртки рукой лезет и конверт оттуда достаёт. Небольшой такой, с вместившимися внутрь купюрами, — Это… В общем, найдёшь, куда применить, — ей помочь ему хочется. Хотя бы финансово, потому что, к сожалению, это всё, что она может сделать помимо моральной поддержки, за которой мальчуган к ней точно не побежит. Мальцева таки добавляет, не в силах ничего с собой поделать, — Важна каждая зацепка, Сань. Я очень хочу найти твоего дядю и я верю, что если тело не нашли — значит, он жив.
Нелегко подобные слова слышать, когда другой, родной человек твердил обратное. Да и сам Витя военный жетон предъявил в качестве доказательства, и тот до сих пор у Саньки в рюкзаке лежит. Не может он с ним расстаться никак. Вот такая вот добивающая память.
— Прости, что отняла твоё время, — искренности ей не занимать. Санька по голосу слышит и ему даже жаль её становится. Ещё больше, чем себя, но только на секунду, прежде чем он вспоминает кто она и что сама такой выбор сделала.
— Надеюсь, больше ты меня не побеспокоишь, — он и сам в шоке был бы от того, как резко эту фразу выдаёт, и таким безразличным тоном, что сам воздух в лёд может превратиться.
А у Софы — странное дежавю, подмечает ведь сходство характеров племянника и дядьки. Пускай и не стопроцентное, но всё же, от этих воспоминаний тоже пробирает.
— Да, можешь идти. И, кстати, любопытная у тебя спутница, — она бросает взгляд ещё раз на Лилю, дожидавшуюся одноклассника, а вот сам Рябинин не успевает ничего толком возразить, как Мальцева уходит, и ему тоже приходится вернуться.
— Кто это был? — спрашивает Лиля.
И этот вопрос Саньке совершенно не нравится.
— Никто.
— Ты просто такой задумчивый, — поясняет Грачёва, и тут же становится более кроткой под его взглядом, — Извини, что лезу не в своё дело.
— Проехали… — коротко отвечает парень, и они вдвоём стартуют от школы вдоль стадиона, не замечая появившихся на крыльце друзей, провожающих их взглядами.
— Ну нифига себе, — комментирует Вовка, — Это он чё, с Грачёвой что ли? А как же Женька?
— Похоже, расстались, — констатирует Илюша, которого тоже удивляет подобная перемена, ведь раньше Санька не был замечен ни в чьей женской компании, если не считать матери или младшей сестрёнки.
— Мда, дела-а-а… О, смотри, вон, фифа какая! — пацан указывает на девушку, идущую к машине неподалёку от них, отличный обзор с их местоположения, — Стопе, а мы случайно её на базе не видели?
— Не знаю, — Илье нет никакого дела до тех, кого они видели на базе у афганцев, мысли его заняты совсем другим сейчас, — Ладно, мне бежать надо. Увидимся.
— Давай, — Вовка удивляется, не припоминая, чтобы друг предупреждал о своих неотложных делах, а сам, глядя на «оку», выезжающую со двора школы, вопросом задаётся, — И чё она от него хотела?
***</p>
Софа носу из гаража не кажет несколько дней, не желая с кем-либо пересекаться. Забивает большой болт на планы, которые построила себе ещё недавно, да на звонки не отвечает, никого видеть не хочет. И первый в списке — афганец, до которого, как оказалось, не сразу допёрло.
В дверь долбил так, что у неё чуть инфаркт не случился, а стоило ей открыть, как он вместо беспокойства на её лице гнев замечает. И Софа двери назад закрыть хочет, но Витя ногу в проём просовывает, мешая ей это сделать.
— Сгинь, — Мальцева его оттолкнуть пытается, но Павленко ровным счётом никак не реагирует на её уловки. И, кажется, в тысячный раз, юбилейный, просит:
— Слушай, ты так и будешь из себя обиженную девочку корчить, или мы поговорим нормально?! — даже голос повышает, чтоб показать, что его это всё достало. То ли на жалость давит, то ли на благоразумие Софьино.
Срабатывает, но лишь потому, что ей уже надоела вся эта ситуация, и хочется окончательно точку поставить.
— Ладно, поговорим.
— Впустишь? На морозе как-то не ахти.
— Смотрите, какой бедный мальчик, замёрз, — но всё же в сторону отходит, пропуская афганца внутрь. Даже чаю предлагает, свежезаваренного и горячего ещё, кивая на одно из кресел в углу, — У тебя ровно пять минут, потому что скоро придут ребята, а тебе с ними лучше не пересекаться.
Вите долго не надо объяснять, кого Софа под «ребятами» подразумевает, но и он не виноват, что найти её оказалось возможным только здесь.
— Соф, — не зная, с чего начать, Павленко сплошную банальность толкует, — Понимаешь, не хотел я тебя расстраивать…
— Не понимаю, Витя, — честно, как на духу, отвечает Мальцева, не подозревая, что друга её колотит сейчас не столько из-за потери, сколько из-за причины всего происходящего теперь, но в своей вине он не мог ей открыться, потому что тогда ему точно не видать никакого прощения, — Ты, что, думал, я на другой планете живу, и никогда не узнаю о том, что случилось?
Витя голову руками закрывает, пытаясь понять, как бы правильнее ответить. И мысли добивают, собственные.
— Я не знаю, — отвечает он, и этот ответ можно в действительности полагать искренним. Он не знает, на что надеялся и о чём думал. Потому что теперь, когда весомая часть всплыла, по-настоящему понимает, что не могло быть иначе. А, может, он просто боялся, что Софа по горячим следам копать начнёт и узнает, что в том он сам замешан, потому и смолчал, рассказав только афганцам.
— Ещё и остальных, небось, подговорил, чтоб мне правду никто не сказал? — Софа не знает, что и думать, но цепочка выстраивается нехилая.
Если бы её не остановили ГАИ, она бы не поехала в тот лес менять номера, и не узнала бы о случившемся, до сих пор ходила бы с лапшой на ушах и в розовых очках.
А человек, которого она считала своим другом, просто молчал бы, задаваясь вопросом при ней же, а почему Алик не пишет и не звонит!
— Как ты вообще обо всём узнал? — вот единственный вопрос, который её сейчас интересует. И всё становится ясно, как Божий день, стоит мужчине вытащить из кармана куртки армейский жетон.
— Его, — только и произносит.
А Софа уже понимает, что да, потому что видела на шее у Алика не раз.
И повисшую гнетущую тишину мужской голос прерывает.
— Ты, конечно, имеешь право на меня обижаться, — несмотря ни на что, Витя бы не осмелился отрицать этот факт, — Но, Софк, — грустно усмехается, так что внутри неё всё не может оставаться спокойным и беспристрастным, — Я друга потерял. И даже не одного, двух. Эльза… — запинается, а спустя секунду всё же говорит, — Она ж мне как сестра была.
И если до этого Софа злилась, то после таких слов и подобной картины её эмоции сами собой улеглись. Жалко ей его стало. Ещё больше, чем себя, потому что в одном Витя был прав точно — он знал Алика куда больше, чем она, да и Эльзу ближе. А Мальцева всего за несколько месяцев себе эту мозоль загнала под кожу, так, что теперь не выдворишь.
Но, как ни крути, не ей тяжелее всех. И, наверное, даже не самому Вите.
В голове образ Саньки всплывает и Софа знает, что племянник Алика сейчас точно переживает не лучшие времена.
— Простишь? — когда он отрывает её от размышлений, ответ уже точно бьётся в девичьей голове, никак иначе, — Завтра похороны, Эльзу хоронить будем… Наши на базе с утра соберутся.
Порой кажется, что всё вокруг — сплошная насмешка, чья-то злая и не очень удачная, но изменить что-либо оказывается не под силу в этой ситуации. Софа знает, что единственное, что она может сделать в память об Эльзе, это просто проводить её в последний путь. Возможно, ей и самой станет легче. Виноватой ведь себя чувствовала перед ней.
— Я приду.
Витя кивает и, так и не притронувшись к кружке с чаем, из кресла поднимается. Уже у самой двери останавливается и на Софу, сидящую на месте напротив того, где только что сидел он, смотрит.
— Спасибо, Соф. Ты настоящая подруга, — и кулак вздёргивает. А она так и не решается что-то ответить, и Павленко уходит, оставляя её одну с осознанием, что часть этой истории совсем скоро закончится.
Уже завтра.
***</p>
На кладбище тихо. Церемония уже началась. Проводить Эльзу в последний путь пришло немного человек — в основном, афганцы. Понурый Гриша стоял рядом с Витей, который был не в силах отвести взгляда от красного гроба, опускающегося вниз. Как будто воспоминание заело с этим чёртовым цветом, добивая окончательно. В щепки уничтожая всё то, чем он пытался себя успокаивать все эти три месяца и забыть.
Софа стояла по другую сторону от Вити, но тоже смотрела вниз, на гроб. И по щекам её спускались тихо влажные дорожки от слёз. В руках Мальцева держала две розы. Красные. Эльза любила красный цвет, как и любила розы. Она была похожа чем-то на них: тоже красивая, и с шипами в характере.
Вся такая разная, для кого-то добрая, для кого-то не очень, но настоящая. И сейчас только это имело значение для Софы. Опуская со временем на землю цветы, мысленно произнося всего лишь два кратких слова.
«Мне жаль».
Вот только что даст теперь эта жалость? Кому она нужна?
Софа отчасти была рада, что не встретила сегодня среди толпы пришедших племянника Алика, Саньку. Ни к чему ему быть здесь, лишний раз душу себе бередить мыслями о дядьке.
Взгляд Мальцевой приковывал старик в строгом сером костюме, с непроницаемым выражением лица и такими же двумя розами в руках. Видимо, он тоже знал Эльзу, и довольно неплохо. Однако, по возрасту к афганцам точно не относился.
— Девушка, разрешите? — вежливо поинтересовался он, протискиваясь к гуще цветов. И Софа пропустила его, обернувшись.
Мужчина опустил цветы на свежую землю и на мгновение глянул на фотографию. Эльза улыбалась, выглядела счастливой. Кажется, этой фотографии около четырёх месяцев, и сделал её Витя в один из вечеров, когда они отдыхали все вместе.
Осторожно погладив краешек с чёрной меткой, он выровнялся, встречаясь взглядом с Мальцевой.
— Вы тоже знали покойную? — зачем-то спрашивает очевидное. Интересно, потому что среди родни у Эльзы была только бабушка, да и той не стало года четыре назад по её рассказам.
Практически всё время девушка была в компании афганцев, а тут — этот незнакомец, вводящий Софу в ступор.
— Знал, — коротко отвечает тот и уточняет, как бы между прочим, — Эльза была дочерью моего друга, и моей крестницей.
— А мы с ней учились вместе. Примите мои соболезнования, — Софа не знает, почему именно это срывается с языка, но, по сути, из каких-то родственников только этот дед сегодня.
— Спасибо. Вы тоже, держитесь, — казалось, старик хотел произнести ещё что-то и от этого у Софы возникло стойкое ощущение неловкого ожидания, но их прервали.
— Соф, ты идёшь? — Витя, появившийся неожиданно, выглядел не лучшим образом. Опухший нос и глаза, тихий голос. Встретившись взглядом с крёстным Эльзы, Павленко лишь кивнул, получив такой же осторожный кивок в ответ, — Там наши на базе собираются, помянуть…
— Может, вы с нами? — спрашивает Софа у старика, но тот головой отрицательно качает.
— Благодарю, но у меня другие планы. Удачи вам, ребята, — и если что-то и осталось недосказанным, то быстрые шаги уходящего старика заставляют Софу и дальше томиться в тихом недоумении. Витя тоже наблюдает за ней, пытаясь понять, в чём пауза.
— Соф?
— Да, — Мальцева кивает и бросает последний взгляд на могилу, мысленно прося прощения у Эльзы. Вряд ли только мёртвые прощать умеют, — Пойдём… — под руку его берёт, уводя с территории кладбища.
В одиночестве остаётся свежая могила, с фотографии на которой улыбается молодая девушка с каштановыми волнистыми волосами и карими манящими глазами. У неё были свои планы на жизнь, свои мечты, которым было не суждено сбыться.
Ты уйдёшь, но приходит злая ночь,
Ты её, признайся, дочь…</p>
***</p>
Свет. Назойливый такой, проникающий под самые веки к глазным яблокам. Он ворочается, не хочет просыпаться и совсем рядом гулким стуком отдаётся звук упавшей трости.
Внутри сердце колотится быстро быстро, а в ушах голос мелькает. Женский, вперемешку со смехом.
Алик! Алик!
Эльза. Смотрит на него и в воду убегает. А он догнать её пытается, и уже почти в объятьях сцепляет, разворачивая к себе, чтобы поцеловать, как вместо улыбчивого лица девушки ему открывается совершенно другая картина.
Открытые глаза, смотрящие на него так глубоко, что аж задохнуться можно, и зияющая дыра во лбу, делающая этот самый взгляд безжизненным. А губы, которые он собирался поцеловать, синевой отливают.
И запах разлагающегося тела, который Алик уже в Афгане словил не раз, в ноздри ударяет.
Как так-то, блять?!
Он её трясет за плечи, в чувства привести пытается, но бесполезно. Эльза, как тряпичная кукла, в руках у него болтается, а голова её уже вниз свисает, и губы слегка приоткрываются.
Точно сказать хотят.
Отпусти.
Он ведь не отпустил её. Хотя мог бы. И тогда она улетела бы в Америку, и тоже была бы живой.
Сука. Он сам во всём виноват, нахуй ему жить-то теперь?
С этим осознанием Алик глаза открывает таки, и голос, уже другой, в уши пробивается. Мужской, с хрипотцой и летним возрастом в связках.
— Очнулся наконец?
— Где я… — эта фраза неосознанно слетает с его языка, и Алик подвестись пытается, глазами оценивая окружающую обстановку. Протирает их даже, потому что кажется, что всё мерещится.
Белая плитка на стенах, каталки с телами, накрытыми одеялами. И мужик какой-то в белом халате, в котором он не сразу узнаёт знакомого.
— В морге, — чеканят в ответ.
И от этой фразы Алик чувствует, как на лице проявляется улыбка, перетекающая в нервный смех.
Псих.
Он стал психом.
Совсем свихнулся, крыша потекла и уехала, ручкой махая, на которой колечко было, схожее с обручальным. Эльзе он такое дарил, почти перед самой поездкой.
Блять…
Алик понимает, что что-то не то, когда в руку укол чувствует. И спустя пару секунд глаза сами собой закрываются, заставляя его провалиться в небытие.