Часть 1 (1/2)

Как сердце и душу оставить в покое?

Когда покидает родной человек.

Те самые руки, те самые губы

Не увидишь их больше во век.

Отчётливо помнится голос поддержки,

когда куришь на крыше зимой.

Когда голос охрипший и в треморе руки,

Никто не обнимет, никто не поймёт.

Оставив в мире полных забвений.

Он ушёл, не оставив следа.

Лишь фотография в рамочке чёрной, даёт о нем вспоминать

Родной человек, он ведь рядом всегда.

Поддержит, поможет в трудный момент.

А если он не с тобой? Не с тобой в этом мире.

Пусть слышит, что не забыли, не забыли его.

Отчётливо помнится голос…и руки, и губы, характер, да все!

Вот только достигнуть прекрасного увы уже не дано…

Сегодня 31 августа, последний день лета, ненавистный всем школьникам, ну и мне, я ж все ещё школьник, последний год и я уйду с этой шараги - с ней я не хочу иметь ничего общего.

Разве может начаться самый хуевый день хорошо? Не-а, не может, меня разбудил ЁБАНЫЙ БУДИЛЬНИК, В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЛЕТА. Когда я уже высплюсь? Хоть я и вырубился рано, но спать хотелось - жуть. Из-за нового рисунка, который я начал рисовать буквально вчера, мне не хотелось терять вдохновение, и я решил закончить его тем же вечером. Уставшим, как собака, я вырубился прямо за столом, а в четыре утра, когда у меня затекла нога, мне все-таки пришлось перелечь на свой родной диван.

Блять Антон не говори что ты начал ещё и с собой разговаривать?

- Нет, тебе показалось.

Дома никого не было, мама уехала навестить подругу под Питером, а отец на работе. Поэтому я мог делать все что захочу, прекрасно.

Посмотрев на часы, я подумал, что выброшу будильник с окна, ну, с пятого этажа, может разобьётся и никогда больше не заработает.

На часах было ровно 6:05. Сколько бы я не старался попасть в царство Морфея, нихуяшеньки не получалось - пришлось встать. После того, как я сел на кровати, в глазах потемнело, а голова невольно закружилась. И к горлу подкатила тошнота. Подумав о том, что, может, стоит поесть, я направился на кухню.

* * *

Ел я очень мало, и очень редко, зато курил часто и много. И иногда мои голодовки в две недели заканчивались голодными обмороками. Вы наверное спросите: ”А куда же смотрят твои родители?” А я вам скажу: никуда. Какая будет ваша реакция? Родителям на меня похуй с самого рождения: сначала от меня даже хотели отказаться, но дядя, папин брат, пригрозил комиссией в их развивающийся бизнес, он был одним из самых влиятельных людей Питера, и им пришлось принять меня. Да и денег в общем-то не было, они их тратили на бизнес и свою выпивку. Хотя на последнее даже больше.

”Если у тебя есть дядя,почему ты не остался с ним?” — спросите вы. Да потому что он хотел, чтобы в брате проснулся «отец». У Яна — так звали дядю — детей не было, на это когда-то давно повлияла авария. У него была любимая жена Олеся, жили они в любви и согласии, так сказать. И каждый месяц они навещали меня, тогда появилась надежда на нормальную семью, да и жизнь в целом. Родители пили, сильно пили. Даже можно сказать бухали. На полу всегда валялись бутылки от водки и бычки от сигарет, продаваемых в ларьке у дома. У меня такие же. Ну, гены на то и есть гены. К приезду Яна мать всегда драила квартиру с хлоркой, чтобы он не почувствовал запаха перегара.

В школе у меня были проблемы с учёбой и социализацией в принципе. Все давалось мне с большим трудом, но пока рядом был Ян, он всячески старался мне помогать. Ну, всем, что было в его силах. Только с творческими заданиями я справлялся сам: по словам дяди, у меня были на редкость «золотые руки». И все шло хорошо, до какого-то момента…

В мой день рождения (мне исполнялось десять лет), Ян приехал и подарил мне набор красок, кистей, прочей канцелярии для творчества и бумажку, сложенную в четверо. Он просил не читать её раньше времени, и я сдержал свое слово.

Как я узнал позже от Олеси, у Яна был рак головного мозга 4 степени, он умер сразу после моего дня рождения. Этот день я ненавидел всей душой, и не отмечал больше никогда.

Я развернул бумажку и прочёл такие строчки:

Антошенька, если ты читаешь это письмо, значит меня уже нет в живых. Извини, солнышко, что не рассказал раньше - не хотел пугать. Я не оставил тебя, тебе будет тяжело и больно, прекрасно понимаю это чувство, но ты сильный мальчик, я верю в тебя. И не наделай там глупостей, пожалуйста. Единственное о чем я жалею, так это о том, что не увидел себя на твоём холсте… Если тебе будет плохо, езжай ко мне на дачу, на наш мостик, я всегда буду ждать тебя там и обязательно выслушаю. К сожалению это всё, что я смогу сделать. Ведь звезды могут только слушать…

Твой дядя Ян.

Я плакал не переставая неделю. Мне далось это тяжело, ведь это был единственный человек, который заботился обо мне. После этого я стал очень закрытым и необщительным. Я подвёл дядю и иногда, из-за сильных сор с родителями, резался. Нет не как остальные на показ, а ноги. Ну, точнее, ляжки, чтобы никто не видел. Чтобы все думали,что у меня все хорошо. Хотя на самом деле, моё сердце разрывалось от душевных гемотом, каждый раз напоминая о том, что человек, которому ты был так нужен, теперь лежит под землёй, и его сырое и бездушное тело окутывают стены гроба. Я перестал верить в добро и чудо, а также людям. Ведь он обещал всегда быть рядом, и не сдержал своего слова.

В портфеле у меня всегда лежал канцелярский нож, бинт и маленькая баночка перекиси. Физическая боль помогала перебить душевную, одиночество и обречённость. Чтобы тебя изнутри не выели твои демоны, их нужно потихоньку выпускать. Каждый делает это по-разному: кто-то бьёт грушу, кто-то занимается йогой, а кто-то наносит себе шрамы.

Родители же перенесли смерть Яна даже с радостью. Мне было очень противно смотреть на них, ведь теперь никто не мог помешать им. Они пили днями и ночами на пролёт, забывая о моем существовании. Я слышал только редкие фразы типа: ”Антон, сходи за бутылкой”, ”Антон, купи сигарет” и т.п. И все, после смерти Яна, они окончательно забили на меня. Меня для них не существовало. Родителям все равно куда уйдёт их сын, с кем и на сколько.

Если вы помните, я живу на пятом этаже, у вахтерши выпросил ключи от крыши, и когда было совсем плохо, залезал туда, садился на скамеечку, давно принесенную туда мной, курил и думал, думал и курил. Ведь все проблемы нужно выкуривать никотином, пробирающимся в наши лёгкие. Но боль сидит глубже, она пропитывает каждую клеточку тела и улетает вместе с осевшим на лёгких сигаретным дымом. На той крыше я разговаривал с Яном, делился впечатлениями за день и своими проблемами. Он же обещал слушать… Обещал, ведь так?

На его дачу я приезжал раз в полгода или чаще, когда в треск срался с родителями. С моего последнего приезда ничего не изменилось: тот же мост, от которого разве что отвалилась одна досочка.

Я пообещал себе, как только заработаю денег, отремонтировать его.

Из дома увезли всю мебель, ведь туда не приезжал больше никто, кроме меня. Там висела рамка с фотографией дяди Яна. На ней он улыбается самой яркой своей улыбкой. Настолько, что невольно своя натягивается до ушей. Кресло - его любимое кресло - я попросил оставить его на месте,и стол, на котором остались его вещи, пусть запыленные, но давали какой-то уют.

* * *

Что-то мы отвлеклись. Я пошёл на кухню, а в холодильнике «мышь повесилась»

- Заебись — буркнул я, со злостью, закрывая холодильник.

Там остались только пара бутылок водки и давно забродившие огурцы. Все свои деньги я тратил на сигареты, бинты и лезвия, так что придётся спиздить у родоков.

Пройдя в их комнату, где воняло перегаром, я открыл окно, проветрить, подошёл к шкафу и из-под груды белья достал пятьсот рублей купюрой. Нормально, можно купить бпшку и сигарет. С хорошим настроением, я отправился в ванную. Увидев себя в зеркале, я мог бы испугаться, но уже привык к такому: нездоровый оттенок кожи, отдаваемый синим, красные, заспанные глаза, а под ними большие синяки, хоть картошку складывай. Как я мог забыть про шрам под левым глазом, он был небольшой, но весомый.

Как-то в четырнадцать лет, отец отправил меня за бутылкой, для него и матери.

* * *

- Антон! — послышался мужской голос с кухни. Я сначала даже вздрогнул. Это теперь я привык, а тогда ещё нет. Было тяжело слышать каждый день оры, терпеть побои и оскорбления.

- Д…Да? — в проходе появилось маленькая, светлая макушка.

- Сгоняй нам с мамкой за бутылкой — отец пихнул мне две тысячи.

- Но… Но мне же не продадут — тогда я даже боялся разговаривать с ними, а теперь в этом просто нет потребности.

- Да мне поебать, чтобы без водяры не приходил. - Я тяжело вздохнул и пошёл в коридор, натягивая на себя все тоже потертое, чёрное худи, и кроссовки.

Вышел из подъезда и направился в ларёк, потому что какой магазин будет работать в двенадцать часов ночи?

Правильно — никакой.

Конечно мне не продали, и я с опаской поплелся домой. Обречённый на ту же ругань, постучал тоненькой ручкой по массивной, железной двери.

Мне открыл отец и, увидев, что в руках у меня ничего нет, разозлился не на шутку, хоть и старался не подавать виду. С грубым взмахом руки он направился на кухню. Ну а я что. Я, конечно, пошёл за ним.

Там начался такой концерт…

- Ты дрянь, жалкая дрянь, не можешь элементарно выпивку родителям купить… — ну и ещё множество оскорблений в мой адрес.

Закончив свои разглагольствования, отец схватил со стола стопку, когда-то подаренную мамиными родственниками, и кинул в меня. Ну, по крайней мере, целился, но попал в стену. Стопка разлетелась на маленькие осколки, как когда-то моё сердце, нервы и надежды на нормальную жизнь. Но, как я понял, мне не суждено быть даже кем-то любимым. Правда, даже не знаю, насколько большой грех я совершил, что живу, жил, и буду жить так. Ну, пока не исполнится восемнадцать. Потом первым делом съеду.

Так вот, стопка разлетелась, и осколки накрыли меня волной. Волной разрезающей плоти боли.

Стекло попало на руки, ноги и лицо, я в диком страхе выбежал из дома, забыв о ключах. Тогда я в первый раз залез на ту крышу, выкурив всю пачку сигарет и раскромсав ноги - они были похожи на пропущенное через мясорубку мясо. После этого я не ел почти месяц, не считая сигарет, воды и мятных жвачек.

Я со своим тощим телом шатался по ночному Питеру. Наверное, в ту ночь выплакал все свои слезы до последней, потому что на сегодняшний день у меня не осталось ни одной эмоции. Или сил на них?

* * *

От больных воспоминаний немного кольнуло сердце. Что бы отвлечься от этого, набрав в руки холодной воды,я умылся. Повторил это несколько раз - вроде отпустило. После ещё одного взгляда в зеркало появилось желание разбить его, чтобы больше не видеть себя - помятого, слабого и никому не нужного. Столько эмоций скопилось во мне, что сдерживать их было больше невозможно.

Окольцованная рука полетела в зеркало. По пустой квартире разлетелся звук бьющегося стекла, и тихий, еле-слышный звук падения капель на светлый кафель.